Вероятно, Чезаре увидел мой ужас. Он выпустил меня, отступил на несколько шагов. Напускная беспечность вновь скрыла его истинное лицо.
– И вот опять я вижу у тебя этот взгляд. Похоже, теперь между нами есть еще одна тайна, прекрасная Лючия.
Не случайно он упомянул мою тайну – первого ребенка. Он думал, что она свяжет нас, но я больше не хотела видеть его раны, утешать его или убеждать в папочкиной любви. Я была слепа в его отношении только потому, что сама хотела этого. Позволила себе верить его лжи, потому что альтернатива была слишком страшной. На самом деле все это время я чувствовала демона внутри его, того демона, о котором давным-давно он сам меня предупреждал.
Мой дьявол – ненависть. Пока Хуан жив, он будет стоять у меня на пути. Я обречен вечно оставаться в его тени и никогда не стану тем, кем мог бы стать.
– Желаю тебе спокойной ночи. – Он отвесил мне элегантный и притом насмешливый поклон и тут же исчез, смешался с толпой болтающих придворных, рассеялся, точно облачко белого дымка.
Кто-то положил руку мне на плечо. Вздрогнув от неожиданности, я обернулась и увидела Альфонсо.
– Что он тебе сказал?
– Ничего, – прошептала я, глядя в пустое пространство, где только что стоял мой брат, и понимая, что потеряла его.
Отныне он жил в другом мире, где не было ничего святого и все имело цену.
Я посмотрела на Альфонсо:
– Отведи меня домой.
Колючий дождь с градом затопил улицы; летняя молния пронзала небеса, озаряя мои комнаты столь яростной белой вспышкой, что Родриго начинал плакать. Я приказала закрыть все ставни и занавеси.
Едва закончилось утро. Гроза бушевала нещадно. Вынужденная целый день сидеть близ жаровни, я пыталась сосредоточиться на книге Вергилия, но его изящные стихи плыли у меня перед глазами. Головная боль усилилась, и я решила пойти в спальню вздремнуть.
Я уже собиралась просить своих дам проводить меня, когда в коридоре зазвучали громкие голоса. Я встала и послала Муриллу унять их, чтобы не разбудить Родриго. Но не успела она дойти до двери, как та распахнулась и вбежал Альфонсо, с ног до головы покрытый пылью.
Мои дамы вскрикнули. Он напоминал призрака из чистилища Данте: кусочки гипса и песок застряли в волосах и бороде, налипли на щеки, на руки, а безумные глаза и зубы были похожи на раны на покрытом коркой бледном лице. Я неуверенно шагнула к нему; мелькнула мысль, что он стал жертвой нападения и пострадал, но потом он заговорил взволнованным, почти неразборчивым, отрывистым голосом:
– Его святейшество… крыша над приемной… он погребен…
Подобрав подол юбки, я бросилась из комнаты. Альфонсо побежал за мной, зовя меня по имени, но я неслась вниз по лестнице, по галереям и в коридор, ведущий в Сикстинскую капеллу и Ватикан.
Разная мелкая сошка из числа придворных и клира безумной волной катилась к приемной, где папочка принимал послов. Я тоже собиралась на прием, но передумала: Родриго боялся грозы и только мое присутствие успокаивало его. Но Альфонсо пошел. И вот я добежала до распахнутых двойных бронзовых дверей: внутри клубились облака той пыли, что покрыла моего мужа. Раздался душераздирающий вопль, и я не сразу поняла, что он сорвался с моих губ.
Я попыталась войти, но Альфонсо схватил меня за талию. Темные фигуры, казалось, плывут по залу, как призраки.
– Нет, – выдохнул он, оттаскивая меня от двери. – Не ходи! Это опасно. Балка пробила потолок над его троном. Там повсюду обломки.
– Dio mio, нет!
Я пыталась вырваться из его рук, нестись вперед и помогать, но он оттащил меня к дальней стене, не выпуская из рук.
– Ты ничем им не поможешь. Они работают, откапывают его. Если ты пойдешь туда, рискуя жизнью, то лишь затруднишь им работы. У них и без того много дел.
– Откапывают его? – Я как безумная уставилась на мужа, он словно говорил на незнакомом языке. – Он еще жив?
– Никто не знает, – прошептал Альфонсо, притянув меня к себе. – Он только что сидел, улыбался, подзывал к себе послов, и в одно мгновение… вероятно, ударила молния. Крыша так неожиданно просела. Они делают все возможное, чтобы его спасти.
Я заставила себя дышать. В воздухе висел запах гипса от обрушившейся крыши, щепок и краски. Время, казалось, идет рывками, с остановками. Я видела людей, выходящих из зала приемов и входящих в него, все они были покрыты дьявольской пылью, их голоса сталкивались, а крики изнутри разносились эхом и затухали, наталкиваясь на груды каменных развалин.
Прошла, как мне казалось, вечность, пока наконец я не услышала крик, грохот обломков, а потом мертвую тишину. Я развернулась в объятиях Альфонсо к двери, даже не осознавая, что и я теперь покрыта белой пленкой, которую мне еще несколько дней придется соскребать с кожи.
– Вот он! – раздался чей-то крик.
Я моргнула, тупо посмотрела на Альфонсо. Он неуверенно сделал шаг вперед, а я вцепилась в его руку. Наконец они появились из двери – несколько усталых слуг, кардиналов и послов в порванных одеждах, – неся импровизированные просевшие носилки из продранного малинового бархата, который прежде был балдахином над папским троном.
– Папочка! – Я бросилась к носилкам в ужасе от того, что может предстать моему взгляду.
Увидев меня, люди расступились. В глазах у меня мутилось. Он лежал неподвижно, повсюду на носилках были обломки и щепки, на его лбу – кровавая рана. Кровоподтеки были и на его больших руках, которые безжизненно, как мне показалось, покоились на груди. Одежды тоже были запачканы, и я не увидела в его теле ни малейшего признака жизни.
– Он мертв, – прошептала я и невольно начала креститься.
Глаза мои наполнились слезами, и тут хриплый голос рядом со мной произнес:
– Он жив. Никогда не говори таких слов. Никогда больше не смей их говорить.
Я ошеломленно подняла голову. Рядом стоял мой брат в плаще, покрытом гипсовой пылью. Пыль ореолом витала вокруг него. У него был такой вид, будто он тоже побывал под обвалом.
Он наклонился ко мне, его глаза смотрели на меня, как красные щелки с грязного лица.
– Он жив и будет жить. На нем длань Божья. Господь не позволит своему скромному наместнику погибнуть столь бесславно. Говорить так – предательство. – Он схватил меня за плечо, встряхнул. – Предательство!
Альфонсо встал между нами:
– Не трогайте ее! – Говорил он низким голосом, и весь его облик источал угрозу. – Прошу вас, мой господин. Вы в вашем горе переступили рамки.
Пальцы Чезаре еще сильнее сжали мое плечо. Вокруг нас образовалась пустота, потом Альфонсо безразличным голосом сказал:
– Вы этого не хотите. Не здесь. Не сейчас. Его святейшество пострадал от несчастного случая, и мы должны вести себя соответственно, хотя нам это может и не нравиться.
С губ моего брата сорвался резкий звук – частично насмешливый, частично глумливый. Он развернулся и принялся отдавать приказы. Люди понесли дальше импровизированные носилки с распростертым на них папочкой, а тот едва слышно прошептал:
– Чезаре, hijo mio. Подойди ко мне…
Не оглядываясь, Чезаре пошел за ними.
* * *
– Вы должны как можно скорее покинуть Рим! – Санча ударила кулаком по столу.
Прошло две недели с того дня, когда папочка попал под завал, – две недели невыносимого ожидания, пока он выздоравливал за закрытыми дверями под присмотром врачей. Я не раз просила допустить меня к нему, но получала отказ. Наконец сегодня утром от него пришло сообщение: папочка поднялся с постели и приглашает нас пообедать с ним в Ватикане. Его требование удивило меня, но и обрадовало. Я увижу его! До того мы с Альфонсо собирались провести тихий вечер с нашим ребенком. Но тут появилась Санча, исторгая поток обвинений.
– Сестра, ты преувеличиваешь.
Альфонсо посмотрел на нее. Он сидел на стуле с Родриго на руках, а тот играл ленточкой отцовского дублета. И это, отозвавшись острой болью в сердце, напомнило мне о моем другом сыне – он точно так же играл с моим рукавом, когда я в последний раз была у него…
Я заставила себя снова сосредоточиться, когда Санча воскликнула:
– Может, я и преувеличиваю, но ты, брат, слишком беспечен! В Риме тебе теперь небезопасно. Чезаре – союзник Франции, но он видел, насколько все хрупко и неустойчиво. Если умрет его святейшество, то кем будет Чезаре? Бастардом покойного папы римского, который настроил против себя всю Италию. Он недолго проживет. Но он не отдастся на милость судьбы. Пойдет на все, чтобы защитить себя.
Альфонсо перевел взгляд на мое встревоженное лицо, потом снова посмотрел на Санчу:
– Себя он, вероятно, будет защищать, но нет никаких оснований полагать, что он злоумышляет против меня. Точнее, таких оснований не больше, чем прежде. Чезаре понял, что в случае неожиданной смерти его святейшества потеряет все. Он не хуже меня знает, насколько важно в смутные времена сохранять равновесие сил. Теперь, когда Милан снова в руках Лодовико Моро, французский король, который так ретиво поддержал Чезаре, вероятно, будет вынужден пересмотреть свои обязательства. Чезаре в таких условиях не может позволить себе обострить отношения с Неаполем. Поэтому у него нет оснований делать какие-то выпады против меня.
