Не удивительно, что томагавк считается большой ценностью.
Теперь вернемся к нашему племени. Мы получили приглашение прийти на берег реки Бунеавиллок. Австралийцы окрестили ее так по названию породы угрей, которыми она изобилует. Вода в реке стояла высоко, так что мы не смогли переправиться на противоположный берег, где виднелись шалаши наших друзей. Во многих местах над поверхностью реки возвышались скалы, а между ними на мелководье скользили взад и вперед угри. Их было такое множество, что мы ловили их десятками. И неглупая вроде рыба угорь, а к нам сама в руки шла. При еле уловимом шорохе рыбки стремглав кидались в глубь реки, но стоило нам зажечь факелы, как они всплывали наверх и мы без малейших усилий вытаскивали их из воды.
Когда полноводье спало - оно было вызвано продолжительными частыми ливнями, - мы перешли реку и устроились рядом с «хозяевами». Скоро к нам присоединилось третье племя, насчитывавшее около ста мужчин, женщин и детей, но угрей хватало на всех. Особенно много было некрупных рыбок с голубоватой спинкой и белым брюшком- австралийцы называют их мордонг - и бабаниен - чуть побольше, с коричневой спинкой.
Через несколько дней после появления третьего по счету племени произошла драка, ясное дело, из-за женщин. Одна была убита, несколько - серьезно ранены, и пришельцы сочли за благо удалиться.
Мы также задержались на реке ненадолго, верные привычке к бродячей жизни. Правда, мы кочевали не совсем бесцельно, а переходили с одного места на другое, чтобы разнообразить питание: сменять рыбу мясом, мясо-кореньями, коренья - еще чем-нибудь. Все же следует признать, что австралийцы по натуре своей скитальцы, вечно всем недовольные, вечно куда-то стремящиеся, и покой они находят, только когда спят, хотя и во сне видят корробори, сражения и измены.
Однажды во время перекочевки змея ужалила нашего товарища, который улегся спать на поваленном дереве. Бедняга тут же умер. Он был далеко не последний человек в племени, его смерть всех опечалила, и похоронили его со всеми подобающими почестями.
Одни умирали, другие просто отделялись от племени по тем или иным причинам, и случилось так, что мои родственники остались только с двумя-тремя семьями, которые все жили в разных шалашах.
Как- то раз мы увидели, что к нам приближается большое племя -человек шестьдесят, не меньше. На другом берегу они остановились и начали натираться глиной и охрой, словно готовясь к бою.
Сильно встревоженные, мы надеялись только на то, что наша беспомощность смягчит пришельцев. Они, однако, ничуть не скрывали своих намерений. Потрясая копьями, они перешли реку и бросились в атаку так стремительно, что женщины с детьми едва успели убежать. Зятя, который столько лет был мне верным другом, пронзили копьем у меня на глазах, а его жену поймали и уложили на месте. Затем враги вернулись туда, где я стоял; умирающий зять при приближении врагов, собрав остатки сил, вскочил и копьем проткнул одному руку. В ответ на моего друга и его сына обрушился град копий и бумерангов. Как это ни странно, ни один не поднял руки на меня. Конечно, прояви я хоть какую-нибудь враждебность, меня бы в один миг не стало, но что я мог сделать один против всех?
Причиной нападения на этот раз были не женщины. Человек, умерший от укуса змеи, принадлежал к тому племени, которое нас атаковало, и его сородичи решили, что у моего зятя было что-то, что вызвало смерть несчастного. Австралийцы вообще подвержены предрассудкам. Часто они извлекают из тела покойника почки, завязывают их в мешочек и носят на шее для защиты от сглаза и как талисман, приносящий окружающим добро или зло*.
Сына же моего зятя убили потому, что он обещал свою дочь человеку из этого же племени, а отдал ее другому. Гибель бедных моих родственников, которые неизменно были так добры ко мне, глубоко потрясла меня. Я не стыжусь признаться, что в течение нескольких часов плакал навзрыд, да и потом никакие мог успокоиться. Считая меня ожившим братом, они неустанно заботились о моем благополучии. Вряд ли кто-нибудь мог бы относиться ко мне лучше, чем эти бедные австралийцы, и вот они лежат бездыханные, убитые бандой дикарей, которые, видимо, жаждали еще крови. Все, что я перенес в лесу, бледнело по сравнению с душевными муками, которые я испытывал в этот момент.
- -
* Такой обычай впоследствии описывал подробно Альфред Хауитт. - Прим. ред.
- -
Отчаяние придало мне такую храбрость, что, когда здоровенный детина подошел к моему шалашу и потребовал копья зятя, я наотрез отказался отдать их.
Верзила не стал настаивать, но приказал взять запас рыбы и накидку, идти туда, где стояла его жена с детьми, и там дожидаться его прихода. При этом он не переставал распинаться в дружбе ко мне. Я все же не очень-то верил его клятвам и, отойдя на приличное расстояние, решил бежать. Я взял копья, свернул накидку как можно плотнее, переправился через реку и помчался к лесу, выбрав направление, противоположное тому, в каком, я знал, скорее всего направятся дикари. После того как туземцы хладнокровно убили на моих глазах стольких людей, я, безусловно, вправе называть их дикарями, хотя, как вы могли убедиться, среди них много добросердечных созданий. Пройдя около четырех миль, я встретил знакомых австралийцев. Они еще издали заметили, что я очень взволнован, и, конечно, встревожились. Узнав, что случилось, они немедленно стали готовиться к бою, тем более что среди них был тот самый молодой человек, которому сын моего зятя отдал свою дочь в жены. Мы условились, где встретимся после похода, и я отправился к реке Барвон. Утром я переплыл ее и еще до-захода солнца поставил себе шалаш на холме, с которого открывался великолепный обзор. Место для костра я загородил корой и дерном из опасения, что пламя, видное издалека, может выдать врагам мое местонахождение.
Так я провел несколько дней, ожидая прихода друзей. Наконец однажды вечером я заметил в долине приближающийся огонек. Это меня обеспокоило: вряд ли друзья стали бы ходить по ночам. Не теряя времени даром, я потушил костер, убрал копья и рыбу подальше, а сам спрятался неподалеку в высоких камышах. Вскоре до меня донеслись женские голоса. Одна женщина спросила: «Куда он мог деться?». Остальные наперебой высказывали разные предположения.
Удостоверившись, что опасности нет, я вышел, к радости гостей. Передо мной стояли пять молодых женщин из дружественного племени, которое я встретил на днях. Они бежали после большого сражения между отрядом мстителей и теми, кто убил моих покровителей.
Чтобы не попасть в руки врагов, из которых трое были убиты, женщинам пришлось бежать с поля боя, но до этого они успели сжечь трупы моих родственников, опасаясь, как бы дикари их не изуродовали. Бедняжки от усталости валились с ног и изнемогали от голода. Я отдал им все мои запасы и уложил спать в шалаше. Утром две ушли, а три решили ждать своих соплеменников, но через несколько дней и они покинули меня.
Полагая, что какая-то причина помешала всему племени прийти, я отправился к месту зверского избиения моих друзей. Там я нашел их пепел и кости, сгреб в кучу и прикрыл сверху дерном. Это было единственное, чем я мог отблагодарить моих друзей за доброту. При воспоминании о том, что они делали для меня на протяжении многих лет, наполненных опасностями и тревогами, я очень горевал. Похоронив, как мог, останки близких, я вернулся в шалаш на холме, где меня нашли женщины.
Через два дня явилось вес племя. Друзья уговаривали меня присоединиться к ним, уверяли, что одному жить опасно, что они будут меня защищать… Но я решительно отказывался, не веря их клятвам и устав от жестокостей. Вскоре племя распрощалось со мной. Как только оно, переправившись через реку, скрылось из виду, я сложил свои вещи и зашагал в противоположном направлении, к морю. В Мангавхавзе, около пресноводного источника, в котором водилась всевозможная рыба, я поставил шалаш и жил тут много месяцев.
Уже с четверть века я вел подобный образ жизни и настолько свыкся с ним, что забыл родной язык и испытывал полное безразличие к благам цивилизации. Я был уверен, что никогда уже не возвращусь к иной жизни и иным людям. «Калькутта» давным-давно ушла, а первое поселение англичан было заброшено - об этом мне рассказали австралийцы.
Часто я подолгу вглядывался вдаль, надеясь увидеть на море корабль, но напрасно. В то время вдоль побережья суда почти не ходили. Колонии Южной Австралии и других поселений еще не было, а корабли, шедшие из Сиднея, проплывали вдалеке от земли, так как немногие отваживались проходить через пролив.
- -
* Имеется в виду Бассов пролив.
--
Несмотря на полное одиночество, я был доволен своей судьбой и свыкся с мыслью, что кончу свои дни здесь. Даже будь у меня книги, что за польза была бы мне от них? То немногое, что я знал в юности, я давно позабыл, и единственное, что мне оставалось делать, это разыскивать пищу, есть и спать.
