Ознакомительная версия.
268
Конечно, отдавая свиней для токай, вожди оставляют себе столько, сколько им нужно. Однако примечательно, что привилегия вождя в большей мере состоит в том, чтобы дарить, чем получать то, что им угодно. Честолюбие более соблазнительно, чем алчность – хотя в этом афоризме еще не вся истина!
Танцы всегда открываются ударами барабанов (катувивиса касауса’у), означающими начало торжества катукуала. Танцы каидебу должны открываться особыми катувивиса каидебу.
Каждый день перед полнолунием имеет собственное название. День (и ночь) полнолуния называется япила или каитауло. День перед полнолунием – ямкевила, предыдущий день – улакаива. День после полнолуния – валаита, следующий за ним – воуло. Иоба происходит в ночь воуло.
У киривинцев два барабана – большой, размером с обычный барабан, встречающийся на Новой Гвинее, который называется касауса’у или купи (второе название – синоним glans penis (головка пениса (лат.). – Прим. пер.) – носит непристойный характер), и малый барабан, величиной в одну треть большого, называемый катунениа. Каждый вид барабанного боя сочетает в себе ритмы купи и катунениа.
На Бойове есть два главных вида танцев. Первый – это танцы по кругу, когда «оркестр» (барабанщики и певцы) стоят посредине, а танцующие движутся вокруг него, всегда против часовой стрелки. Можно этот вид также разделить на танцы бисила (с лентами из листьев пандануса), во время которых танцоры двигаются медленно, китатува (с двумя пучками листьев), танцы в быстром ритме, а также танцы каидебу (с деревянными раскрашенными щитами), в столь же высоком темпе. В танцах бисила могут принимать участие также женщины (хотя в исключительных случаях), а все танцующие одеты в женские юбки. Второй тип – касавага, танцы, исполняемые тремя мужчинами, имитирующими движения животных, хотя очень условно и нереалистично. Танцоры не двигаются по кругу, танец, как правило, не сопровождается песнями, а оркестр состоит из пяти барабанов купи и одного катунениа.
Когда деревня в трауре (бола) и играть на барабанах запрещает табу, для испольнения обряда иоба, которым даже при этих обстоятельствах нельзя пренебречь, используются погремушки из раковин (та’уио).
Предостережение от «наводящих вопросов», дружно повторяемое во всех инструкциях по полевым этнографическим исследованиям, является, как я убедился на опыте, одним из самых вредных предрассудков. «Наводящий вопрос» опасен только в разговоре с новым информатором в первые полчаса или пару часов. Но никакая работа с новым и потому чувствующим себя не в своей тарелке информатором не стоит того, чтобы записывать ее результаты. Информатор должен понимать, что от него ждут точного и подробного изложения фактов. Хороший информатор уже через несколько дней станет возражать вопрошающему и поправлять его lapsus linguae (оговорки, языковые погрешности (лат.). – Прим. пер.), и потому опасение, вызываемое «наводящими вопросами», в таких случаях совершенно беспочвенно. Кроме того, настоящая этнографическая работа прежде всего заключается в собирании аутентичных подробностей, наличие которых можно подтвердить наблюдением и таким образом избежать опасности «наводящих вопросов». Прямые вопросы необходимы и являются единственным инструментом этнографа лишь тогда, когда он хочет узнать, как толкуется тот или иной обряд, и мнение информатора о наблюдаемых событиях. Но даже в этих случаях без «наводящих вопросов» никак не обойтись. Очевидно, можно спросить туземца, какова его интерпретация такого-то и такого-то обряда, и годами ждать ответа (даже если вы можете сформулировать вопрос на местном языке). Поэтому нужно так или иначе убедить туземца, чтобы он принял установку исследователя и смотрел на описываемую действительность глазами этнографа. Также по отношению к фактам, остающимся вне наблюдения (как, например, военные обычаи или некоторые уже забытые предметы обихода), совершенно невозможно вести работу без «наводящих вопросов», разве что согласиться с тем, что многие существенные детали будут упущены. А поскольку нет малейшей причины избегать таких вопросов, предубеждение против них ложно в своей основе. Этнографический опрос принципиально отличается от судебного слушания тем, что во время слушания свидетель должен обычно выразить свое собственное, индивидуальное мнение или сообщить о своих впечатлениях, а содержание его ответов может быть легко изменено под влиянием каких-либо внешних убеждающих воздействий. В этнографическом же опросе от информатора ждут рассказа о столь явно выкристаллизованных и укоренившихся в традиции элементах знания, какими являются некоторые соответствующие обычаям практики, верования или совокупность традиционных убеждений. В такой ситуации «наводящие вопросы» опасны только тогда, когда их задают ленивым, глупым и недобросовестным информаторам, – но тогда лучше всего было бы просто отказаться от разговора с ними.
Характерный пример дает случай с неким шотландцем, который долго жил среди туземцев, занимаясь торговлей и скупкой жемчуга. Он никак не уронил ни чести «касты», ни достоинства белого человека, напротив, это исключительно вежливый и гостеприимный джентльмен, который тем не менее усвоил специфические черты и обычаи туземцев, например, привычку жевать орешки арековой пальмы, что редко можно встретить среди живущих здесь европейцев. Чтобы обеспечить процветание своего огорода, он прибегает к помощи обитающего в соседней деревне товоси (специалиста по земледельческой магии), и, по мнению моих информаторов, именно поэтому его огород гораздо лучше, чем у других белых людей.
Обобщения, относящиеся к киривинской земледельческой магии, не следует трактовать даже как самый беглый очерк этой магии. Эту тему я надеюсь развить в другой работе.
Надо помнить, что каждая деревня имеет собственную систему земледельческой магии, тесно связанную с этой деревней; знание ее наследуется по материнской линии. Принадлежность к деревенскому сообществу также наследуется по линии матери.
Здесь я не могу входить в подробные рассуждения об этом принципе, из которого есть много очевидных исключений. Я затрагиваю эту тему в другой работе (см.: Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии. С. 437–860 наст. тома. – Прим. ред.) Данное утверждение должно быть уточнено следующим образом: «Наследуются в конечном счете по материнской линии». Ведь очень часто отец передает свои магические познания сыну, который упражняется в этом искусстве при его жизни. Однако сын не может передать это искусство в свою очередь своему сыну, если только не женится на девушке из клана своего отца, ведь только в таком случае его потомок снова будет принадлежать к клану законных обладателей магического знания. Возникающие по таким и аналогичным поводам кросскузенные браки довольно распространены и считаются весьма желательными.
Например, каинагола, одно из самых мощных силами (зловредных заклятий), связано с мифом, рожденным в деревнях Ба’у и Буоиталу. Одна из систем магии постройки лодки, ва’иуго, содержит ссылку на миф, действие которого происходит на острове Китава. Таких примеров довольно много.
Туземцы называют субклан словом дала (см.: Seligman C. G. Op. cit. P. 678), а форма далела – это дала с суффиксом местоимения третьего лица, или «его семья». Проф. Зелигман приводит названия дала четырех кланов. Это самые важные дала, но есть и многие другие. Как утверждает проф. Зелигман, члены каждого дала выводят свое происхождение от общего предка. Этот предок вышел из «отверстия», или «норы» в земле в определенной местности. Как правило, дала живут в этой местности или вблизи нее, очень часто «отверстие» находится в лесу, окружающем деревню, или даже в самой деревне. Эти ямы, именуемые «домами» (буала), – обычно или водоемы, или расщелины в камне, или небольшие мелкие впадины. Из «норы», о которой упоминает проф. Зелигман (Ibid. P. 679), вышло много наиболее знатных дала. Однако это исключение; как правило же, на одну буала приходится один дала.
Ознакомительная версия.
