Ознакомительная версия.
Русские переселенцы, не встречавшие в столице ни языкового, ни культурного барьера, сталкивались с иными проблемами, приспосабливаясь к жизни в Петербурге. Полное погружение в городскую среду было особенно трудным для временных обитателей столицы. Шторх хорошо описал их положение: «Большую часть низшего класса людей едва ли можно причислить к жителям столицы из-за их непрерывного притока и оттока. Всё лето многие тысячи их работают плотниками, каменщиками, мостильщиками, малярами и т. п., которые возвращаются домой с приходом зимы и чьи ряды пополняют новые тысячи, зарабатывающие на хлеб извозом, заготовкой льда и т. д. Многие из них, таким образом, не имеют постоянного местопребывания в городе и никакого имущества, кроме инструментов своего ремесла. Они живут в основном на окраинах города или в окрестных деревнях, где вступают в артели, или компании, составленные из разного количества людей, и оплачивают расходы на жильё из общего котла. Многие из них, подрядившись возвести здание или выполнить другую работу как каменщики, плотники и т. п., никогда не покидают места работы, но спят на открытом воздухе между кучами всякого хлама, чтобы с утра раньше всех приступить к делу. Множество их живет всё лето напролёт на баржах и деревянных плотах, которые они сами пригоняют в Санкт-Петербург»[147].
Эти кочевые обычаи, установившиеся в екатерининское время и известные в исторической литературе как отходничество, подрывали прежнюю оседлую сельскую жизнь и способствовали переходу людей от круглогодичного пребывания в имении или в деревне к окончательному выбору Петербурга своим домом. И хотя бывало, что переселение насовсем оказывалось невозможным, психологическая готовность оторваться от прошлого, созревшая в этот период, привела к ещё более мощному росту города в начале XIX в. Модель частичного разрыва с деревней и неполной ассимиляции в городе ещё долго просуществовала среди русских крестьян в индустриальный период[148].
Российское общество XVIII в. очень чутко воспринимало различия в чинах, статусе, месте людей в социуме. И нигде эта чуткость не была заметнее, чем в новой столице, потому что именно там обнаруживались самые крайние ступени общественной иерархии. В тот век нельзя было не ощущать социальные различия острейшим образом. Они выражались даже в одежде. Буквально каждого человека, изображённого в то время на городских видах, подготовленный зритель сможет сразу же отнести к тому или иному слою общества.
С.Я. Яковлев
При этом общественное положение не было застывшим намертво, имелись возможности переместиться из одного сословия в другое. Так, Н.И. Павленко описал старания некоторых ведущих представителей купечества стать дворянами[149]. По мере того как Петербург расширялся и крестьяне становились городскими жителями, многие из них находили способы повысить свой статус и перейти в другое сословие. И в самом деле, несколько известнейших петербуржцев того времени начинали безродными бедняками, не имея никаких чинов, и сделались чрезвычайно богатыми и уважаемыми людьми. Лучше всего отражено в источниках возвышение Саввы Яковлева из уличных разносчиков в лавочники, а там и в откупщики и фабриканты[150]. Но такой путь к успеху был открыт немногим, подъёму от столь низкого положения до такого высокого достоинства сопутствовала необыкновенная удача, и всё же Шторх привел пример Яковлева, чтобы показать, что иногда честолюбивые и удачливые люди могли добиться в Петербурге богатства и чинов.
Несмотря на то что данные о количестве крестьян, приписанных к городским сословиям, являются неполными, график 2.3 показывает, что число крестьян, приписанных к ремесленным цехам, а особенно к купеческим гильдиям, постоянно возрастало[151].
Становясь горожанами, крестьяне гораздо чаще вступали в купеческое сообщество, чем в ремесленное, потому что требования к кандидатам тут были куда ниже. Независимо от того, занимался ли человек на самом деле коммерцией или нет, если он мог объявить, что располагает положенным капиталом, то имел возможность приписаться к соответствующей гильдии. Ремесленные же цехи испытывали навыки претендентов и по необходимости гораздо ревнивее оберегали доступ в число своих собратьев. Естественно, огромное большинство горожан никогда и не помышляло о том, как бы перебраться из одного сословия в другое, хотя, судя по приведённым сведениям, меньшинство, всё-таки искавшее пути вверх по социальной лестнице, могло отыскать лазейки к повышению статуса.
График 2.3. Крестьяне, приписанные к купеческим гильдиям и ремесленным цехам в Санкт-Петербурге
Однако социальная и правовая мобильность порождала в обществе известную напряжённость. В социуме, так остро воспринимавшем всё связанное со статусом, как Россия XVIII в., движение наверх из низов встречало сопротивление представителей высших слоев, чьё положение, на их взгляд, обесценивалось или оказывалось под угрозой со стороны выскочек. В связи с этим сразу приходят на ум трения между купечеством и дворянством. Злополучная попытка Екатерины вывести «средний род людей» – городской средний класс – задумывалась, по крайней мере отчасти, ради предотвращения конфликтов между этими двумя группами путём создания для горожан новой и почётной ячейки в структуре общества. Придворные балы и маскарады для дворян часто сопровождались подобными же развлечениями для купечества и других прилично одетых людей, хотя два сословия никогда не смешивались и веселились в разных помещениях дворца. Жалованная грамота городам помогла повысить уважение к купеческим гильдиям. Место в обществе, личный статус осознавались настолько остро, что внутри самого купечества существовала жесткая градация привилегий, особенно ярко выраженная в правилах относительно числа лошадей, которое дозволялось запрягать в экипажи членов каждой гильдии для поездок по городу.
Но сословная гордость была не единственной причиной социальной напряжённости в Петербурге. Другой причиной трений служили экономические противоречия по поводу прав на торговлю между местными купцами и пришлыми крестьянами. Аналогичная ситуация порождала жалобы зарегистрированных ремесленников и купцов на городских жителей, не приписанных к торговле и ремеслам, но ими занимающихся. Законы, оберегавшие права купцов в первом случае и законно зарегистрированных подданных во втором, расширялись и дополнялись, но исполнение указов так никогда и не могло подавить нелегальную экономическую деятельность[152]. Проблема сидела глубоко и сохранялась до тех пор, пока государство пыталось закрепить те или иные виды экономической деятельности за особыми социальными группами.
Третий источник социального напряжения был связан с отношениями между крестьянами, составлявшими группу неквалифицированных подённых рабочих («чёрные рабочие»), и их нанимателями. Известен по крайней мере один случай, когда цехи строительных рабочих обратились к властям с жалобой на плохие условия труда и их попытка возымела некоторый успех[153]. Но неприкрытая эксплуатация чернорабочих, очевидно, к концу столетия уже представляла собой потенциальный источник преступности и бунта, хотя никаких вспышек неповиновения на деле и не происходило.
В тот век, когда не многие европейские города могли похвастаться особой чистотой, санитарный уровень в Петербурге тоже был невысок. Этому способствовали многие обстоятельства: лошади загрязняли улицы навозом, порядочной канализации не было, а потому для стока нечистот использовались реки и каналы, воды которых загрязнялись из разных источников, непрерывно дымили трубы[154].
Но главной причиной плохих гигиенических условий была крайняя скученность населения. Хотя дома в центре города стояли не слишком тесно, они были забиты людьми до отказа и ещё сверх того. Строительство не успевало за ростом населения, отчего в уже готовых постройках возникала перенаселенность. К концу екатерининского царствования для бедных районов стали характерны меблированные комнаты – в каждом из таких помещений теснилось по десять, а то и по двадцать человек[155]. Современник так описывал жилищные условия рабочих: «Эти люди находят жильё даже в лучших частях города; оно пользуется таким спросом, что часто подвалы уже полны жителей, когда рабочие все ещё заняты постройкой первого и второго этажей дома. Здесь многочисленные семьи живут, теснясь в единственной комнате; и нередко население всего здания равняется числу жителей его подвала. Низкое расположение, тесное пространство, малая высота комнаты, испарения от сырых стен несомненно должны вызывать большие потери среди толп, обитающих в этих подземельях… Но если случайно бывает по-другому, то всё же и тогда там страшно недостает той чистоты, без которой даже самые пышные апартаменты являются нездоровыми»[156].
Ознакомительная версия.
