В цитадели невротиков эволюционировали также многие водные курорты, которые при всей подчеркнутой традиционности и древности своих методов лечения в эру железных дорог и крупных отелей разрослись до невиданных прежде масштабов и активно искали новых пациентов и новые болезни. Серьезные проповедники лечения воздухом и водой с их склонностью к аскетизму видели в самых знаменитых курортах недобросовестных конкурентов, поскольку эти центры имели вполне заслуженную репутацию, что своей привлекательностью они обязаны вовсе не водам, а казино и варьете. В то время как в учении о нервах «Венера и Бахус», так и волнение и риск, обычно подавались в качестве патогенных факторов, тайная философия крупных курортов была обратной и строилась на обаянии возбуждения.
Если искать тайны истории в материальном интересе, можно заподозрить, что бум неврастении – заслуга курортов. Бросается в глаза, что в Германии на рубеже веков феноменальным образом расцвели как неврастения, так и всевозможные «воды», что сулило им взаимную выгоду. Но как часто бывает, простые причинно-следственные связи при ближайшем рассмотрении вызывают сомнения. Даже главный врач расположенного в Таунусе курорта Шлангенбад, который со своим «лесным покоем» пользовался «репутацией замечательно спокойного и умиротворяющего курорта», в своих ежегодных «бальнеологических сообщениях» лишь мимолетно использует новое показание «неврастения». После некоторого промедления, в 1893–1894 годах, курортный врач называет Шлангенбад идеальным приютом для неврастеников. Однако уже в 1897 году он замечает, что «показания для пребывания в Шлангенбаде» изменились, «поскольку теперь меньше встречается тяжелых неврозов, ведь такими пациентами заполнены сейчас лечебницы для нервнобольных и специальные клиники». То есть в конце XIX – начале XX века неврологические клиники отделяются от известных водных курортов и составляют конкуренцию даже «водам для нервных» в Таунусе (см. примеч. 57). Как только к неврастении стали относиться серьезно и увидели в ней новое заболевание, терапевтическая ценность многих «вод» и водолечебниц стала вызывать сомнения. Собственно, курс лечения водой проистекал из старой, родом еще из XVIII века теории, понимавшей слабонервность как вялость, а не как раздражительность, и многие методы с применением воды все еще следовали старой идее раздражения ослабленных нервных волокон. Крафт-Эбинг сообщает, что видел «бесконечно много дурного» в водолечебницах, где не вдавались в своеобразную природу неврастеника. Самое скверное – слишком горячие термальные ванны, в которых «неврастения, а именно наиболее тяжелые ее формы, просто взращивается». Уже Бисмарк полагал, что его государственный министр Бернгард фон Бюлов, отец будущего рейхсканцлера, умер от курса лечения в Бадгаштайне (1879), поскольку тот не годился для его «перетруженных нервов». Гаштайнские воды были особенно горячими и радиоактивными. Фридрих фон Гольштейн, будущий «серый кардинал» Министерства иностранных дел, в 1869 году в Хомбурге говорил, что «вода» действует ему на нервы. Множество историй неврастеников вошли в длинный ряд бальнеологических «страшилок», уже сотню лет образующих теневую сторону истории водолечения (см. примеч. 58).
Около 1895 года инициативы по учреждению государственных неврологических клиник «с удивительной скоростью» объединились в массовое движение. Ключевую роль в этом процессе сыграл Пауль Мёбиус, которому удалось «своим настойчивым призывом пробудить значительное число громких голосов и соединить их в хор, который нельзя было не услышать». Чтобы подчеркнуть общественный интерес, он сослался на образцовых госслужащих: «Представим себе, что какой-либо учитель или чиновник перетрудился на ниве общего блага. Если ему повезет, то он сделается душевнобольным (sic!), и тогда о нем позаботятся, его поместят в прекрасное заведение, построенное за миллионы. Но если он попадет в категорию нервнобольных, у которых хворает ум, но не дух, то увидите, где он окажется». На технические возможности лечебниц Мёбиус не ссылался: для его психического миропонимания технизированная терапия нервных заболеваний была сущим кошмаром. Всевозможными ваннами и обертываниями, электричеством и массажем – всем тем, чем заполняли время на курортах, – у невротика только и развивали чувство, «что он по-настоящему болен и не способен к деятельности». Мёбиусу виделось совсем другое – связь между медитативным покоем и раздумчивым физическим трудом в сельских поселениях-колониях. В одном из своих предложений для расположенной в Швейцарии колонии Фридау (1903) он создал проект идиллического феодального мира, где лечебница становится социальной утопией:
«За образец возьмем крупное поместье – такое, что являет собой отдельный маленький мир и само обеспечивает значительную часть своих потребностей. Как в таком поместье господский дом образует центральный пункт, так и здесь лечебница образует центр. […] Как там деревня примыкает к господскому дому, так и здесь маленькие сельские дома должны окружать лечебницу как места проживания выздоравливающих больных, гостей курорта, которые, собственно, не являются больными, и вступивших в колонию здоровых людей».
По Мёбиусу, колония должна «в известной степени стать преображенной версией сельской жизни». Исполненный презрения к обычному тогда курортному стилю, Мёбиус рисует скорее монастырский идеал: чисто мужское общество, сообщество спокойных индивидуалистов, без секса, без алкоголя, с трудом в качестве главного средства разнообразия. С отвращением он ссылается на заведения, в которых «перед каждым гостем в обед и вечером стоит бутылка вина». Этими словами Мёбиус мгновенно заслужил аплодисменты Огюста Фореля, заверявшего, что «постоянно борется с так называемыми заведениями для невротиков, которые являются ничем иным, как дорогими отелями для пьяниц». Мёбиус, чьи семейные корни восходили к Мартину Лютеру, совершенно открыто признавал, что именно «мысль о монастырях» была его путеводной нитью. «Действительно, если вообразить себе идею монастыря, то замечаешь, что он представляет собой идеальную лечебницу для нервнобольных». Бедность освобождает от всех забот, связанных с имуществом, послушание снимает «любую ответственность» и «в том же смысле благотворно» воздействует «целомудрие» – «поскольку исключаются все возбудители, затухает и влечение». Без сексуального воздержания «никогда и ни в коем случае не получится» обеспечить невротикам «настоящий покой». В этом пункте Мёбиус был анти-Фрейдом, даже если был вовсе не чужд фрейдовского мнения, что корни неврозов кроются в либидо. Монастырский идеал многократно встречается в идеях по лечению неврозов (см. примеч. 59).
Если считать, что вера, брак и семья – это источник жизненной силы, центральное ядро буржуазной идеологии, то удивляет, как сильно в иных речах сторонников нервных клиник прорывается враждебность к семье. Женщина уже не выступает полюсом покоя в жизненных бурях. Брату одного из пациентов Арвайлера, 25-летнего торговца из Рурского региона, ведущий врач Эренвалль заявляет открытым текстом:
«Больше всего ему [пациенту] хотелось бы быть свободным и холостым; брак подавляет его, он хотел бы освободиться от его оков. […] Поэтому во что бы то ни стало необходимо пощадить Вашего господина брата, насколько это вообще возможно, от переписки, и прежде всего не являться к нему с семейными сплетнями (sic!) и тому подобным. До чего довели Вашего господина брата различные семейные разногласия, вы даже представить себе не можете» (см. примеч. 60).
Прорывом в массовом движении нервных клиник считается открытие «Дома Шёнов» в Целендорфе под Берлином. Идейным толчком здесь послужил труд Мёбиуса о нервных клиниках, написанный в 1896 году. В 1897 году берлинский банкир Берль пожертвовал на учреждение заведения капитальный взнос в 100 тысяч рейхсмарок. В 1898 году было основано «Общество клиники для нервнобольных “Дом Шёнов”», и уже в конце 1899 года заведение было торжественно открыто – такой темп был примечательным даже в условиях тогдашнего Берлина (см. примеч. 61).
Реклама для привлечения инвестиций сделала нервные клиники открытой темой. Появились первые протесты, сомнения в пользе подобной филантропии. В 1898 году из-за «Дома Шёнов» в газете «Die Zukunft»[112] завязалась очень серьезная дискуссия, впервые показавшая, какие ответные реакции способен вызвать рост культуры нервозности. Берлинский невролог Альберт Эйленбург, один из главных представителей медицинской гильдии в борьбе с больничными кассами, высказал резкую неприязнь к нервным клиникам, хотя в свое время их защищал. Теперь в его голосе появились тревожные нотки, и внезапно зазвучали совершенно непривычные для дискурса нервов слова:
«Вместо непомерной симпатии, которую мы выказываем обременительному переизбытку живущих, но не нужных для жизни “неполноценных” и “нервозных”, вместо раздутых и сверхтревожных усилий лечить всех этих людей за счет государства или общества, желания осчастливить всех и каждого в различных заведениях, давайте лучше обратим взгляд в будущее и попытаемся выступить против роста и развития обстоятельств, угрожающих надолго подорвать тяжелыми хроническими болезнями силу нашего народа, применив мощные средства и меры, пусть даже нежеланные и непопулярные».
