Ознакомительная версия.
Хотя университет вроде бы представляет собой «потенциальную модель для свободной и рациональной дискуссии, место, где формируется сообщество на основе общей приверженности абстрактному знанию», канадский литературовед Билл Ридингс вместо этого обнаруживает «сообщество разобщенных». Наблюдательный исследователь американского высшего образования, Ридингс утверждает: «Редкие сообщества превосходят университетские в мелочности, ограниченности и порочности», резюмируя набор обычных обвинений в их адрес следующим образом: «Преподавание, как нам говорят, отодвигают на второй план в пользу исследовательской деятельности, тогда как последняя все менее отвечает вызовам реального мира и все менее доступна для понимания “широкому кругу читателей”». А по мере деградации института штатных должностей и распространения внештатных позиций и совместительства «профессорский состав пролетаризируется». В итоге, по его меткой оценке нынешних академических кругов, нам достаются лишь «университетские руины»[28]. Четвертью века ранее политический философ Алан Блум еще жестче прошелся по современной академической культуре. В книге «Ум за разум, Америка!»[29] он показал, «как высшее образование подорвало демократию и опустошило душу сегодняшнего студента». Он обнаружил, что, помимо других присущих ей пороков, академическая среда является рассадником скрытого релятивизма или даже «нигилизма американского образца». Мы можем утешаться по крайней мере тем, что Блум признал за нашими колледжами и университетами хотя бы такую степень влиятельности и актуальности[30].
Тенденция очевидна, однако подобного рода тирады только верхушка айсберга. Согласно оценкам откровенно либертарианского Центра политики в сфере высшего образования им. Уильяма Поупа, намеренного искоренить либеральные предрассудки в академических кругах и урезать бюджет на образование, финансирование высшего образования представляет собой не что иное, как «бессмысленную растрату средств налогоплательщиков»[31]. В отчете Национальной ассоциации исследователей был особо отмечен Боудин-колледж как институциональный центр распространения либеральных веяний, «иллюстрирующий интеллектуальную и нравственную ущербность американского академического сообщества». Очевидно, студентов Боудина «поощряют “мыслить критически” обо всем, что может представлять угрозу догмам колледжа: о разнообразии и мультикультурализме, гендерном вопросе и устойчивом развитии и т. д., однако, по большей части, не относиться критически к себе самим»[32]. Чарльз Мюррей, политолог и сотрудник американского Института исследований предпринимательства, считает получение степени бакалавра социально разобщающим и вредоносным: «Нам следует проткнуть наконец этот мыльный пузырь, коим на самом деле является степень бакалавра наук, – заявляет он в своей колонке в New York Times. – Степень бакалавра стала движущей силой классового расслоения в тот самый момент, когда она лишилась образовательного смысла». Он призывает силами какой-нибудь юридической фирмы, готовой защищать общественные интересы, оспорить конституционную правомочность требования указывать ученую степень бакалавра в качестве условия при приеме на работу[33]. В данном случае Мюррей, возможно, и отклоняется от сути вопроса, но при этом не упускает из внимания насущной потребности в продолжении образования. По его признанию, «почти каждый нуждается в дополнительном образовании после окончания средней школы…Вот в чем никто не нуждается, так это в погоне за этой злополучной допотопной бумажкой под названием “свидетельство о присуждении ученой степени бакалавра гуманитарных наук”. Мой основной тезис сводится именно к этому: степень бакалавра – от лукавого»[34].
Как и подобает столь многоохватывающему социальному институту, современный исследовательский университет подвергается критическим нападкам со всех сторон, и среди этих нападок неизменно лидируют обвинения в нерентабельности. Клейтон Кристенсен, профессор Гарвардской школы бизнеса, недавно применил свою авторитетную теорию прорывных инноваций (ранее она позволила обнаружить тенденцию вытеснения доминирующих бизнес-моделей и рынков в результате появления новых, подчас неожиданных технологий – порой более примитивных, но и более дешевых) к высшему образованию. Идет ли речь об академической системе или же «продуктах – будь то компьютеры или хлопья для завтраков», он и его коллега Генри Дж. Айринг утверждают: манипуляции со все той же моделью – не что иное, как попытки следования курсом инноваций. Таким образом, «вузы, копирующие Гарвард и пытающиеся взлететь по карьерной “лестнице” Карнеги, всего лишь следуют диктату общепринятой логики бизнеса – пытаются дать клиентам то, чего те желают»[35]. В числе разнообразных недугов, обнаруженных Кристенсеном и др. в традиционной модели, – «множество конкурирующих предложений» (в духе льготных пакетов услуг) на тему «производства знаний (исследований), распространения знаний и обучения (преподавания), а также подготовки к жизни и карьере». Поскольку колледжи и университеты представляют собой «сочетание трех названных бизнес-моделей, являясь одновременно и консалтинговым агентством, и предприятием по производству добавленной стоимости, и модератором пользовательских сетей», они несут чрезмерные накладные расходы. В результате рядовой государственный университет напоминает конгломерат, объединивший в рамках одной организации «консалтинг от McKinsey, производственный процесс от Whirlpool и услуги страхования от Northwestern», т. е. «три фундаментально различные и несовместимые бизнес-модели»[36].
Специалисты в области культуры, равно как и представители академического сообщества, живописуют различные этапы кризиса высшего образования, однако рассматриваемые детерминанты симптоматичны для целой группы более общих социальных тенденций, грозящих подорвать эгалитарную концепцию высшего образования – неотъемлемую часть нашей национальной идентичности с момента возникновения американской республики. Государственные вложения в высшее образование на протяжении XX в. обеспечили его небывалую доступность, не имеющую аналогов в мире. Эта общедоступность колледжей и университетов в нашей стране послужила трамплином для межпоколенной экономической мобильности и катализатором инноваций, что, в свою очередь, принесло процветание среднему классу в широком смысле[37]. Но затем государственное финансирование постепенно сокращалось, и движущая сила возросшей доступности образования, принесшей процветание столь многим в ходе последнего столетия, ослабла. В то же время наши ведущие учебные заведения становились все более элитарными и теперь поддерживают свое превосходство, отсеивая большинство кандидатов в ходе вступительных процедур. Как следствие, эгалитарные установки, столь естественные для мировоззрения основателей нашей республики и одно время воплощаемые в государственных университетах страны, судя по всему, более не состоятельны. Мы обращаемся к данным вопросам в первых двух главах, рассуждая, есть ли доля истины во множестве приведенных здесь замечаний. Так, выдвинутое Чарльзом Мюрреем обвинение, что получение степени бакалавра стало «драйвером классового неравенства», на поверку оказывается отнюдь не безосновательным.
В современном обществе, где значение знаний как никогда велико, подобная критика достигает своего пика. «Мы переживаем переходный период: интеллектуальный капитал, интеллектуальные ресурсы заменяют финансовый и физический капитал как ключевые ценности на пути к нашему устойчивому развитию, процветанию и благосостоянию, – пишет Джеймс Дудерштадт. – Мы в самом прямом смысле вступаем в новую эру, эпоху знаний, когда ключевым стратегическим и необходимым для процветания ресурсом стало само знание – то есть образованные люди и их идеи»[38]. Однако, обнаруживает Дудерштадт, даже здесь, в условиях новой экономики знаний, сами учебные заведения, выпускающие и распространяющие валюту для нее, осаждены «экономическими, геополитическими и демографическими факторами, питающими мощные рыночные силы, которые могут коренным образом перевернуть всю систему высшего образования»:
Какими бы ни были его причины – будь то осознанная или непроизвольная реакция на ужесточение бюджетных ограничений и меняющиеся приоритеты государственного финансирования, – факт остается фактом: традиционное представление о том, что высшее образование есть общественное благо, то есть служит во благо всего общества, постепенно размывается… Без ограничивающего противодействия государственной политики, подкрепленной государственными инвестициями, рыночные силы могут одержать верх и перестроить систему высшего образования так, что многие из важнейших ценностей и традиций университета, включая и их общественные цели, окажутся вытеснены далеко на обочину[39].
Ознакомительная версия.
