Ознакомительная версия.
В результате скудость наших знаний о гуннах просто поразительна. Мы даже не можем сказать, на каком языке они говорили. Большая часть лингвистических данных – это имена собственные, по большей части правителей и их приближенных времен Аттилы. Но к тому времени (по причинам, которые мы проясним немного позже) общепринятым языком, лингва франка в Гуннской империи, стал германский диалект, и многие из записанных имен либо имеют бесспорно германское происхождение, либо похожи на германские, поэтому от них толку мало. Иранский, турецкий и финно-угорский (как у поздних мадьяр) – все эти версии имеют своих сторонников, но правда заключается в том, что мы не знаем, на каком языке говорили гунны, и, вероятно, никогда не узнаем[256]. Исторические свидетельства, которыми мы располагаем, способные объяснить мотивы и формы миграции гуннов, столь же ограниченны. По словам Аммиана, и объяснять-то было нечего: «Семя и начало всего этого несчастья и многообразных бедствий, вызванных яростью Марса, который своим пожаром сотрясает мир, восходит, как выяснено, вот к какому событию. Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит своей дикостью всякую меру». Они были столь жестоки, что считали вполне естественным бить людей просто так, без причины. Схожие описания свирепости гуннов обнаруживаются и в других источниках. Зосим, основываясь на рассказе современника этих событий Евнапия, говорит о панике, вызванной первым нападением гуннов на готов, а Иордан в VI веке изображает их порождениями изгнанных готских ведьм и злых духов[257]. Конечно, очень хочется на этом и остановиться, но нам все же необходимы чуть более серьезные аналитические данные, если мы вознамерились отыскать убедительное объяснение миграционных процессов, происходящих в обществе гуннов в конце IV – начале V века.
Мы можем сказать, что изначально гунны – кочевники и животноводы из Евразийской степи. Эта обширная равнина тянется многие тысячи километров от окраин Европы до западных границ Китая. Летом осадки крайне редки, характерная растительность – трава, а потому населяющие ее народы больше зависели от своих стад, чем их соседи. Однако в противовес создавшемуся у вас образу они занимались земледелием и нуждались в экономическом обмене с оседлыми народами, чтобы своевременно пополнять запасы зерна, составлявшего важную часть их рациона. Предположить, что гунны были кочевниками, нас заставляет прежде всего географическое положение земель, на которых они впервые были встречены, – к востоку от реки Дон, естественной границы, за которой средний уровень осадков опускается ниже приемлемого уровня, делая невозможным земледелие без дополнительного орошения. Вторая причина – знаменитое описание этого народа, оставленное Аммианом. Гиббон был от него в восторге, и оно весьма красноречиво: «При столь диком безобразии человеческого облика, они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть. Никогда они не укрываются в какие бы то ни было здания. […] У них нельзя встретить даже покрытого камышом шалаша. Они кочуют по горам и лесам, с колыбели приучены переносить холод, голод и жажду. […] Тело они прикрывают одеждой льняной или сшитой из шкурок лесных мышей. Нет у них разницы между домашним платьем и выходной одеждой; один раз одетая на тело туника грязного цвета снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лохмотья от долговременного гниения. […] Никто у них не пашет и никогда не коснулся сохи. Без определенного места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни кочуют они, словно вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь; там жены ткут им их жалкие одежды, соединяются с мужьями, рожают, кормят детей до возмужалости. Никто у них не может ответить на вопрос, где он родился: зачат он в одном месте, рожден – вдали оттуда, вырос – еще дальше»[258].
К сожалению (ведь этот образ обладает определенной романтичностью), главное утверждение этого высказывания, о том, что гунны постоянно и хаотично перемещались, в корне ошибочно.
На самом деле уже по одному описанию становится ясно, что здесь что-то не так. Это стандартная практика Аммиана, и она нередко применялась сочинителями в классическом историческом жанре для того, чтобы представить читателям новых героев – непременно с отступлениями. К IV веку н. э. на такие части повествования возлагались определенные ожидания. Слушатели ждали красноречивых, эмоциональных высказываний, искусства риторики, продолжительных ссылок на известных классических авторов. Отступление Аммиана о гуннах их не разочаровало. Но оно богато не только красноречием и цитатами, тут присутствует и очевидная проблема. В уцелевших томах «Деяний» Аммиан в какой-то момент представляет читателям три кочевых народа – аланов, сарацин и собственно гуннов. И в каждом случае эти отступления более или менее схожи, меняются лишь отдельные детали. Такое чувство, что в распоряжении Аммиана имелся готовый шаблон отступления, посвященный кочевникам, и он в нужный момент просто нажимал кнопку «повторить». Это вызывает закономерный вопрос: в каком из этих схожих отрывков сообщаемые им подробности действительно относятся к описываемому народу? В случае с гуннами Аммиан рассказывает много интересного об их политических лидерах, к которым мы вернемся чуть позже, и указывает даже, что они хранили мясо под седлами – это был один из этапов его консервации. Раньше на это заявление не обращали особого внимания, мол, автор неверно трактовал методы лечения потертостей на спинах лошадей – до тех пор, пока современный антрополог и историк в 1920-х годах не обнаружил, что точно так же поступали современные ему монголы. Возможно, стоит присмотреться хотя бы к некоторым заявлениям Аммиана. С другой стороны, говоря о сарацинах, он упоминает о том, что и мужчины и женщины очень любят секс и наслаждаются им. Невольно задаешься вопросом, откуда ему стало об этом известно… Но в общем и целом уже одного факта, что пустынные арабы-кочевники с окраин Плодородного полумесяца, как и ираноязычные аланы и турки или финно-угорские гунны с Евразийской степи, описываются примерно в одних и тех же формулировках, должно было быть достаточно для того, чтобы забить тревогу. И для некоторых этого оказалось более чем достаточно[259].
Первые подозрения подтвердились компаративными данными об укладах кочевников, собранных не так давно антропологами. И разумеется, между разными племенами и группами существует почти столько же различий, сколько самих этих племен. В соответствии с типами пастбищ и водящимися в том или ином регионе животными различаются и организация, и методы животноводства. Однако есть несколько важных общих черт, и одна из главных заключается в том, что кочевники, как правило, не передвигаются наобум – да и на такие расстояния тоже, это изматывает и людей и животных. Евразийские племена, к примеру изучавшиеся в XX веке, как правило, перемещались на определенные расстояния дважды в год, между конкретными летними и зимними пастбищами. В случае с казахами (до того как Сталин заставил их принять оседлый образ жизни) это расстояние равнялось примерно 75 километрам. Животноводческие группы, принадлежащие к одному большому племени, водили стада по кругу между пастбищами, держась друг от друга на достаточном расстоянии, чтобы трава успевала вырасти после выпаса скота каждой группы. Остальное население проживало в постоянных лагерях, некоторые даже занимались земледелием. И цель долгих переходов здесь – постоянное курсирование между двумя основными пастбищами, ни одно из которых не способно кормить скот круглый год. Летнее пастбище, как правило, находилось где-то в горах или на холмах, где зимой из-за холодов не растет трава; зимнее пастбище – сравнительно недалеко от лагеря, в низинах, где летом из-за жары и сухости травы слишком мало. Так что кочевой образ жизни – это эффективная система использования природных ресурсов, при которой пасти скот можно круглый год. При таком укладе постоянное передвижение служит конкретной цели и не может осуществляться наугад. Кочевники подвержены определенным рискам, они полностью зависят от количества осадков и к тому же живут на неплодородных землях. Однако отправляться в странствия невесть куда, без четкой цели, не зная о кормовой продуктивности новых земель и, что не менее важно, не имея установленных прав пасти на них свой скот, – верный путь к экономической катастрофе[260].
А это означает, что вторжения гуннов в земли аланов к северо-востоку от Черного моря, а оттуда уже в самое сердце Европы нельзя рассматривать – как, к примеру, делал Дж. Б. Бьюри в своих знаменитых лекциях, прочитанных в 20-х годах XX века, – как естественное расширение кочевой экономики. Гунны не просто бесцельно бродили по Евразийской степи, пока случайно не угодили в земли к северу от Черного моря, которые пришлись им по вкусу. Решение изменить место проживания, двинуться к западу – осуществленное в два этапа, разделенные примерно одним поколением, – наверняка было принято по конкретным причинам и тщательно просчитано. Потенциальная выгода этого переселения должна была уравновесить риск неудачи в поисках или – что вероятнее – в установлении прав на выпас своих стад на новых территориях[261].
Ознакомительная версия.
