Но чей же саван ткался? В какой-то момент все разом возвратились в зал. Перерыв закончился, и я опять мог фантазировать: мол, шум – это всего лишь перерыв для тишины, которая занимается своими вселенскими делами.
Я был удивлен, встретив на этом верховном соборе столько знакомых. Воспоминания моих комсомольских лет. Люди, с которыми я объезжал мучительно изменяющуюся Болгарию, люди, которые ее изменяли. Мелкие инструкторы, с которыми мы ужинали в вокзальных залах ожидания кильками, хлебом и прогорклой халвой. Бригадиры, переселявшиеся со стройки на стройку с верой в то, что переселяются в будущее своих мечтаний. Монтажники – отчаянные смельчаки, которые симпатизировали мне, потому что я пил наравне с ними. Нет! Я не ошибся. Это были именно они. В официальных костюмах, новых, придававших им чуть-чуть смешной вид. В шумные перерывы их лапы падали мне на плечо:
– Эй, друг, и ты тут? Ты меня помнишь? Ну-ка скажи, как меня зовут? Ну скажи!
– Куда ж ты пропал? Столько лет прошло!
Как мог я им объяснить, что есть люди, которые живут в одной стране, в одном городе, даже в одном доме – но не в одном мире.
Да я и сам удивлялся: куда унеслось это десятилетие? Куда я пропал?
Что произошло?
Мое поколение принимало на себя управление страной.
При помощи неожиданно хитрых ходов Тодор Живков сумел отстранить всех претендентов на высшую власть. Элита димитровской гвардии, которая с триумфом выступила на V съезде, была уже воспоминанием. “Сентябрьское поколение”, мрачно проклинающее и зовущее в бой, дважды являлось в нашей истории. (Последние их тени попытались ступить на сцену в третий раз в 1989 году.) Но ни Гегель, ни Маркс не могли предвидеть такого фарса. Тодор Живков не отдал их под суд, не расстрелял, как поступали они сами после 9 сентября 1944 года. Наоборот, он оставил им все привилегии и отпустил с миром и дальше разъезжать в собственных “мерседесах”. Партизанские командиры, народные герои, активные борцы… Он осыпал их славой и благами, но не подпустил к штурвалу. А они помогали ему, сами уничтожая себя подозрениями и взаимными обвинениями.
В 1971 году я и представления не имел о внутрипартийных брожениях. Это интересовало меня в последнюю очередь. И тем более сильным было мое удивление, когда в конце съезда я услышал свое имя в числе тех, кого предлагали выдвинуть в члены ЦК БКП. Я впервые понял, что значит не верить своим ушам. Но я не знал, что говорить и как себя вести. Мне никогда не забыть этого внезапного, парализующего чувства недоверия к самому себе, вызванного тем “огромным доверием”, которое “тебе оказали”. Возможно, самым правильным будет признаться в том, что я испугался. И было отчего. Страх с библейских времен до сегодняшнего дня, как и запах серы, предупреждает, что Сатана близко.
У посвященных в партийные таинства я аккуратно выспрашивал, чем можно объяснить выдвижение моей кандидатуры. По их словам, механизм был совершенно элементарен: газета “Литературен фронт” не была органом ЦК (в отличие от юмористического журнала “Шершень”). Поэтому главному редактору “Фронта” следовало стать членом ЦК. Если и существовало подобное правило – скорее даже соображение, – то оно нарушалось чаще, чем выполнялось.
Десятый съезд проходил с 20 по 25 апреля. Когда на следующий день я пришел в редакцию, меня встретили дружескими овациями. Напрасно я пытался все обернуть в шутку. У меня уже не было на это права. Беззаботные шуточки с этого момента стали для меня утерянной привилегией. Теперь мне следовало быть серьезным, ответственным и даже важным. Мой коллега, который, как я полагал, искренне за меня радовался, предложил:
– Поэт, у тебя все равно завтра день рождения, возьми-ка проставься перед коллективом по обоим поводам разом. Разве выбор тебя в ЦК не схож с рождением?
– Схож. Тем, что и рожают и выбирают тебя другие. А не ты сам. Но рождение это или смерть – угощение все равно с меня. Только без излишнего шума!
– Почему? Наоборот! Шумно. А проставляться надо только эвксиноградским вином…
– Да где ж я тебе его возьму, это вино?
– Как где? В буфете ЦК. Ты должен уже там питаться.
Мне было стыдно признаться, что я не знаю, где находится этот буфет. Но мне дали наиподробнейшие инструкции: в гостинице “Рила” – войдешь и тут же поверни направо и т. д.
Легенды о привилегиях так называемой номенклатуры распространялись по самым неверояным, но надежным каналам. Достаточно было какому-нибудь врачу, который выписывал пациенту столовое вино против анемии, шепнуть: “А если у тебя есть связи, хорошо бы достать эвксиноградское вино. Оно такое!..” И молва уже разлеталась.
Вот и я полетел искать буфет ЦК. Встав в очередь, я стал осматриваться, чтобы понять, как мне себя вести.
– Четыре бутылки “Тип XXII”, – хладнокровно заказал я.
Продавщица посмотрела на меня так испытующе, что я инстинктивно оглянулся. Может, на меня прилепили какую-нибудь бумажку? И в пир и в мир я все еще выходил в черном свитере и джинсах.
– А вы чей шофер? – дружелюбно спросила буфетчица.
У меня не было времени на обдумывание, поэтому я ответил:
– Любомира Левчева.
Добросовестная продавщица достала новехонький список членов и кандидатов в члены ЦК… Наконец она нашла мое имя. Поставила передо мной четыре зеленые бутылки и в качестве извинения пробормотала:
– Передавайте товарищу Левчеву особый привет!
– Спасибо, передам, – прошептал я и поспешил исчезнуть: передавать привет товарищу…
“Ну и что ты потерял, а что приобрел, дружище? – улыбнулся я себе, когда остался один. – Что, будешь шофером самому себе – или будешь возить какого-нибудь начальника, носящего твое имя? Сейчас тебе придется сменить свитер и джинсы на белый воротничок и галстук. А за это ты сможешь пить эвксиноградское вино. Шило на мыло – как говорил Цветан Стоянов”.
•
Думаю, что давно уже никто не понимал, что делает и чего хочет добиться председатель Джагаров. По крайней мере, я уж точно не мог взять этого в толк. А ведь его планы были для меня опасны. Он полностью перестроил два первых этажа дома номер 5 по улице Ангела Кынчева, то есть всю территорию, на которой располагался Союз болгарских писателей. Возникли понятия “синий зал” (в котором заседало руководство), “кинозал” (там проводились общие собрания и показывались специально подобранные фильмы), “тихий уголок” (очень важное место, в котором шептались сплетники). Впрочем, этот “тихий уголок у серебристого потока” был частью роскошного кафе, занимавшего почти весь первый этаж. Сама здешняя атмосфера должна была напоминать о “Бамбуке”, а кафе по замыслу должно было вообще заменить его собой. Но это было невозможно по многим причинам. Достаточно упомянуть всего одну: вход не был свободным, в дверях стоял швейцар.
В полуподвальном помещении устроили клуб-ресторан. Возможно, это крутая лестница вниз заставила меня предположить, что Джагаров пытается воссоздать бар “Астория” – катакомбы наших юношеских буйств. Аллюзию подчеркивала и идея назначить управляющим знаменитого бармена “Астерии” Наско Германа. Тут было все: и скотч, и эвксиноградское вино, и красивые дамы… Были и стенная роспись, и пианино. Но не было самой атмосферы конца 50-х и начала 60-х годов. Не возникало чувства крушения внутренних преград. Никто не ждал безумных всходов неизвестных семян. Иначе говоря, не возвращалась наша молодость. Задуманные как воскрешение чего-то пережитого, кафе и писательский ресторан постепенно приобретали собственное лицо, собственных героев, собственные историю и легенды. А прошлое… иногда оно появлялось в дверях, как привидение в трагедиях Шекспира. Взгляд Джагарова останавливался на чем-то невидимом. Компания за его столиком замолкала, не понимая, что происходит…
Возможно, я уже где-то писал, что с 1972 по 1979 год я почти не заходил ни в Союз, ни в его кафе и ресторан, потому что любое мое появление там порождало опасные сплетни, интриги и доносы прямиком в ЦК. Сашо Лилов, уже в качестве второго человека партии, два раза вызывал меня в “проклятый кабинет” и требовал забыть о существовании Союза писателей. Видимо, меня подозревали в бонапартизме, причем все те же люди, кто проталкивал меня вперед и наверх.
Но когда по прошествии этих семи пасмурных лет я все же появился в доме номер 5 по улице Ангела Кынчева, причем не как призрак, а как председатель, и спустился наконец в ресторан клуба, управляющий Атанас Германов вытянулся передо мной, как заметно растолстевшая струна:
– Добро пожаловать, товарищ председатель! Что будете заказывать, товарищ председатель?
– Наско, хватит выкобениваться! – дружески прикрикнул я. – Разве мало мы у тебя выпили, что сейчас ты со мной так официален?!
Но Герман продолжал стоять у столика по стойке смирно:
– Как же, как же! Товарищ председатель был большим мальчиком! Много мог выпить!
– Да уж, все здоровье пропил.
– А товарищ Джагаров! А Стефан Гоцев! Эти-то сколько пили! Боже-е-е!
