Ознакомительная версия.
По любым меркам или показателям американские исследовательские университеты могут претендовать на единоличное мировое господство. Джонатан Коул, почетный проректор Колумбийского университета, следующим образом описал свой опыт пребывания на посту советника китайских провинциальных лидеров, решивших «с чистого листа» создать учебное заведение, способное конкурировать с университетами Лиги плюща. Задача, пишет Коул, заключалась в том, как «составить план по обретению величия»[60]. В Китае полным ходом идут инвестиции в национальную инфраструктуру высшего образования, китайские политики прекрасно осознают взаимосвязь между качеством высшего образования и конкурентоспособностью в глобальной экономике знаний. Об этом свидетельствует и колонка редактора в China Daily от 21 октября 2009 г.[61] Хотя ее автор и справедливо отмечает, что в правительственных планах по развитию консорциума университетов мирового класса – китайской Лиги плюща – чрезмерен акцент на элитарность и международный статус в ущерб доступности для большинства граждан, он остается в плену привычного русла: идеализирует американские исследовательские университеты и недооценивает насущную потребность пересмотра модели в условиях XXI в. Решимость создать исследовательские университеты с чистого листа сегодня открывает Китаю возможность спроектировать их так, чтобы превзойти традиционную историческую модель, уже устаревшую институционально, недостаточно масштабируемую и грешащую остаточным элитизмом[62].
Намерение скопировать американскую модель высшего образования, которое демонстрируют лидеры развивающихся экономик по всему миру, свидетельствует: они признают невероятную успешность этой институциональной модели, причем не только в сфере образования, но и как неоценимый фактор экономического роста и обеспечения конкурентоспособности. Правящие элиты и рядовые граждане сходятся в оценках, полагая, что Соединенные Штаты предлагают оптимальную модель высшего образования. В действительности же вряд ли имеет смысл говорить об одной-единственной модели, будто управление американским высшим образованием организовано централизованно и осуществляется общенациональным органом, проводящим одну стратегическую линию. Сегодняшняя система высшего образования США во многих важных отношениях является плодом целого ряда институциональных «биологических родителей» и долгой истории ситуативных корректировок в ответ на чрезвычайные исторические обстоятельства или же политическое напряжение. Подобную эволюцию разнородных институтов и динамику, которая привела к их нынешнему успеху, не так легко воспроизвести по инструкции, и усилия политиков в развивающихся экономиках почти наверняка не приведут точно к тем же результатам. Время и место для них – другие, а будущие критерии успешности еще только предстоит сформулировать. «План по обретению величия» почти наверняка потребует локальной адаптации в соответствии с организационным типом и национальным контекстом.
Всеобщее внимание к американским исследовательским университетам указывает и на растущее признание роли знания. Поскольку высшее образование – один из основных источников знаний и инноваций (которые, как известно, определяют темпы и траекторию развития мировой экономики), спрос на обновленные модели обучения и исследований, равно как и на новые идеи, продукты и связанные с ними процессы, достиг своего пика и превышает имеющееся в наличии предложение. И хотя производство и распространение знаний всегда останется приоритетной задачей колледжей и университетов, в последние десятилетия в развитых и развивающихся странах закрепляется понимание: научные открытия и технологические инновации – вот главные драйверы экономического роста и конкурентоспособности, и потому с точки зрения их вклада в экономику успех американских исследовательских университетов можно считать беспрецедентным[63]. Все увидели, что новое знание способствует экономической конкурентоспособности, и это выдвинуло проблемы высшего образования (наряду с новым, столь же популярным акцентом на науке и технологиях) на передний план политических дискуссий. В грядущие десятилетия политические решения в области высшего образования станут определяющими факторами для экономической конкурентоспособности страны и ее способности обеспечивать благосостояние своих граждан.
Сегодня в США порядка 5 тыс. вузов, но Фонд Карнеги лишь 108 из них классифицирует как крупные исследовательские университеты. Еще около сотни университетов с менее внушительными исследовательскими портфолио отнесены ко второй группе исследовательских университетов[64]. Университеты первой группы лидируют в авторитетных международных рейтингах академической продуктивности, что указывает на уважение, каким они пользуются в мире. Они неизменно занимают 17 мест в топовой «двадцатке» в авторитетном Шанхайском рейтинге университетов мирового класса (его составляет Шанхайский университет Цзяо Тун) и 14 мест топ-20 в рейтинге лучших университетов мира по версии Times Higher Education (THE)[65]. Число международных студентов, стремящихся поступить в американские колледжи и университеты, свидетельствует: мир осознал, что эти вузы открывают возможности, недоступные где-либо еще. Нет нужды добавлять, что все университеты, занимающие топовые позиции в рейтингах, относятся к группе исследовательских; Джонатан Коул убедительно описывает, чем цели данного институционального типа отличны от целей университетов, ориентированных в большей степени на преподавание:
Да, трансляция знаний остается главной миссией наших университетов, но не это делает их лучшими в мировом высшем образовании. Мы лучшие потому, что наши ведущие университеты производят огромную долю важнейших открытий в области фундаментальных знаний и прикладных исследований в глобальном масштабе. Их отличают и делают предметом зависти всего мира именно качество проводимых исследований и система, инвестирующая в молодых и помогающая им сделать отменную научную карьеру [66].
Помимо осуществления их роли в формировании будущих поколений ученых страны и лидеров в каждой из сфер человеческой деятельности, группа исследовательских университетов выступала главным источником, обеспечивавшим открытия и инновации, необходимые для экономического роста и социального развития на всех уровнях глобальной экономики знаний. Геолог по образованию, Фрэнк Роудс сопоставляет нашу историческую зависимость от природных ресурсов с новой парадигмой распространения знаний, характерной для нескольких последних десятилетий:
Сегодня благосостояние страны и ее будущее более не ограничены лишь ее «исходными данными» (географическим расположением, населением, природными ресурсами). Основным двигателем стало знание, а наука и техника – его движущая сила. Экономическое процветание, энергоресурсы, производственные мощности, состояние здоровья населения, общественная и военная безопасность, качество окружающей среды – все это и многое другое будет зависеть от знания[67].
В отличие от угля, знание – ресурс возобновляемый: «В отличие от других ресурсов, чьи использование и инвестиции связаны законом убывающей прибыли, знание – аутокаталитично, и лишь растет в руках его пользователей; расширяет, даже в процессе применения, диапазон своей практической полезности; приумножается, если им владеют многие, и лишь совершенствуется в сомнениях, трудностях и спорах». По определению нобелевского лауреата экономиста Джозефа Стиглица, знание – общественное благо[68], а его экономический эффект, в особенности научные открытия и технологические инновации («дары Афины», как назвал их историк экономики Джоэль Мокир), выступает важным коррелятом научных исследований (мы вернемся к этому тезису в главе 4)[69].
Согласно общепринятому мнению, технологические инновации и промышленные разработки, возникшие благодаря научным исследованиям, стали решающим фактором экономического развития США и достижения страной позиций супердержавы. По оценке экономистов, не менее 85 % роста подушевых доходов в США обусловлено технологическими изменениями[70]. Инновации, создаваемые научными центрами американских исследовательских университетов в тесном сотрудничестве с учебными подразделениями, внесли неоценимый вклад в достижение того уровня и качества жизни, которые сегодня привычны для нас и всех жителей развитых стран[71]. Инновации способствуют экономическому росту путем «созидательного разрушения», описанного австро-американским экономистом Йозефом Шумпетером еще в 1930-х годах: новое и усовершенствованное вытесняет морально или технически устаревшее[72]. При этом, хотя мы без труда связываем достижения в области технических и инженерных наук с улучшением продуктов, процессов и услуг в нашей повседневной жизни, аналогичные достижения в области социальных и гуманитарных наук иногда ускользают от нашего внимания – именно потому, что настолько глубоко нами интериоризированы.
Ознакомительная версия.
