Женихи Пенелопы пытались согнуть лук за счёт грубой силы, стремясь придать ему изгиб, достаточный для того, чтобы надеть на него тетиву. Но сделать это легко, если у вас как минимум три руки: две для того, чтобы отогнуть плечи лука в противоположную сторону до нужного положения, и ещё одна, чтобы навязать или надеть тетиву на каждое из «ушек»; однако сделать это совершенно невозможно, если у вас всего две руки. Одиссей знал, как натягивать такие луки с обратным изгибом, каким был его собственный. Он натянул его «легко», сначала приведя оба плеча в нужное положение с помощью ложной тетивы, которая посредством петли крепилась к палке, привязанной к рукояти, и лишь после этого надел настоящую тетиву на лук, выгнутый теперь в другую сторону, а затем снял палку и ложную тетиву, чтобы начать избиение женихов.
Даже будучи натянут, составной лук с обратным изгибом слишком туг для того, чтобы пользоваться им сколько-нибудь успешно без долгой практики, начинать которую лучше всего в детстве. Ещё более основательная практика нужна для того, чтобы успешно применять это оружие, сидя верхом или вообще находясь в движении.
В этом и заключается главная причина того, почему даже самые ранние разновидности индивидуального огнестрельного оружия, а именно толстоствольные аркебузы и ещё более тяжёлые мушкеты (их приходилось устанавливать на треногах, причём перезаряжались они куда медленнее луков, с дульной части, куда надо было засыпать порох, запыживать, потом заколачивать пулю и снова запыживать, да к тому же и стреляли они отнюдь не так точно), несмотря ни на что, сменили как валлийский длинный лук, так и превосходный составной лук Османской империи, как только огнестрельное оружие стало доступно в значительных количествах (ещё одна причина заключалась в том, что громкий звук выстрела пугал врагов и не привыкших к нему лошадей[47]). Короли и военачальники, располагавшие золотом, быстро превратили огнестрельное оружие в грозную силу, создав полки мушкетёров: ведь недельных тренировок было достаточно для того, чтобы овладеть этим оружием. Напротив, обеспечить необходимое число пригодных к бою лучников было нелегко, ибо их обучение требовало как минимум нескольких лет. Кроме того, некоторые пехотинцы, но в первую очередь конники, просто не сумели освоить стрельбу из лука, для чего требуется не только усердная тренировка, но и некоторый талант. Что же касается метательного оружия, то лучникам приходилось полагаться на пращи для метания камней, которые они также носили с собой в качестве запасного оружия на тот случай, если стрелы заканчивались или погодные условия были таковы, что луки могли выйти из строя.
Нет никакого сомнения в том, что искусству конного лучника можно обучить и обучиться, так как византийские конные копейщики и лучники, заменившие собою тяжеловооружённую пехоту и ставшие ядром армии в шестом столетии, не были детьми степей, но попросту были хорошо натренированы в своём ремесле.
Хотя составной лук с обратным изгибом сложен в изготовлении и требует большого искусства в обращении с ним, в талантливых руках он вполне себя окупает. Широко прославившийся рекорд дальности стрельбы из него, поставленный в 1795 г. Махмудом-эфенди, секретарём посла Османской империи в Лондоне, в присутствии нескольких членов Королевского общества любителей стрельбы из лука, составляет 482 ярда (= 441 м). Однако этот результат не следует считать показательным, поскольку стрелы в данном случае не обладали убойной силой, да и выпускали их не по цели[48].
Есть и другое свидетельство, касающееся дальности стрельбы монгольских лучников в эпоху их расцвета. Оно запечатлено на знаменитой гранитной стеле с надписью уйгуро-монгольским письмом (уй-гарчин), которая датируется приблизительно 1224–1225 гг. Эту стелу нашёл знаменитый исследователь Сибири Г. И. Спасский. Местные ламы и толмачи без труда прочли на камне имя «Чингисхан», поэтому он и стал известен под названием «Чингисов камень». В 1818 г. сообщение о нём появилось в «Сибирском вестнике»; в 1829 г. памятник перевезли из Нерчинска в Петербург, где он был передан в Азиатский музей Академии наук. В 1936 г. стела поступила в Государственный Эрмитаж, где и находится по сей день:
Когда после завоевания сартаульского (исламского) народа Чингисхан собрал нойонов (вождей) со всего монгольского улуса в одно место, называемое Буха-Суджихай, Есунхэ (его племянник) выстрелил из лука на 335 саженей (приблизительно 400 метров).
Но слово «сажень» (алда) в современном монгольском языке означает некую не вполне определённую меру длины, примерно равную размаху распростёртых рук мужчины, и дальность выстрела в этой надписи иногда патриотически оценивается как 536 метров[49]. Эта стрела также не обладала убойной силой, для этого у неё просто не было энергии. Показательно, что в ходе состязаний по стрельбе из лука на современном монгольском празднике «Эрийн гурван наадам» («Три игры мужей») мужчины стреляют из лука с 75 метров, а женщины – с 60 метров. Однако при этом полезная дальность стрельбы составного лука с обратным изгибом преуменьшена, потому что на празднике главное внимание уделяется скорости стрельбы: мужчины должны выпустить 40 стрел, а женщины – 20, что достаточно много для таких тугих луков.
Одно можно утверждать наверняка: дальность боевой стрельбы из составного лука была просто феноменальной в сравнении с обычным цельным луком. Рабочая (то есть потенциально убойная) дальность стрельбы составляла 150 метров, что было особенно важно, если лучники могли пускать стрелы в тесное скопление людей или коней, не защищённых доспехами. Прицельная дальность стрельбы – до 75 метров, что особенно существенно в засаде или при осаде, когда лучники, выступая в роли снайперов, могли тщательно прицеливаться по единичным мишеням. Пробивная дальность – до 60 метров; стрела пробивает почти все виды доспехов – броню из металлических бляшек (нашитых на кожу), кольчугу (сплетённую из колец) и наборный панцирь (из металлических пластин)[50].
Составной гуннский лук был столь же мощным, что и длинные луки валлийцев, стрелами из которых они перебили французскую конницу при Азенкуре в 1415 г.; но в отличие от этого шестифутового оружия луки гуннов годились для конников.
Убойная сила этого оружия совершенно поразила римлян, когда они впервые встретили гуннов с их составными луками с обратным изгибом. Испытанное ими изумление отразилось в сочинении современника этих событий Аммиана Марцеллина. При первом же своём появлении гуннские луки развеяли прежнюю уверенность римлян, когда их, твёрдо полагавшихся на свои щиты и доспехи, стрелы пронзали с такого расстояния, с которого сделать это, как считалось доселе, было невозможно. Гунны могли стрелять с минимальной точностью, достаточной для того, чтобы поразить хотя бы кого-нибудь в тесном скоплении воинов; при этом гунны могли вести такую стрельбу даже на полном скаку, галопом, вбок или даже с полного разворота. Поэтому они могли спокойно приблизиться к врагам на расстояние убойной силы стрелы, то есть ярдов на сто (= 90 м) или около того, либо ближе, если враги были облачены в тяжёлые доспехи, а затем повернуться и ускакать за пределы досягаемости, чтобы повторять атаки вновь и вновь.
Пехота, вооружённая всего лишь такими видами метательного оружия, как дротики, пращи или простые деревянные луки, находилась в значительно худшем положении; застигнутая на открытой местности, она оставалась практически беззащитной для гуннских стрел.
Римская лёгкая конница находилась в более выгодном положении лишь потому, что легко могла бежать с поля битвы, тогда как тяжёлая конница, приученная к сокрушительной атаке, легко могла рассеять конных лучников-степняков, но не разбить их: ведь у гуннов не было никакого резона стоять насмерть на своём месте под таким натиском. Кроме того, атакующая конница нуждалась в основательных доспехах, чтобы остаться в живых, после того как её натиск угаснет, ибо стрелы, выпущенные из хорошо изготовленных составных луков, пробивали наборные доспехи из бляшек и даже цельные латы с пятидесяти ярдов (= 45 м), если не дальше.
Таким образом, у гуннов было несомненное тактическое превосходство в сражениях на открытой местности в сухую погоду, а именно на такой сцене чаще всего и проходили значительные битвы. Но они утрачивали это преимущество в очень влажную погоду, на местности пересечённой, неудобной для лошадей, в густом лесу, защищавшем их от стрел, а также при осадных операциях, технологию которых они освоили лишь впоследствии, при Аттиле; кроме того, им недоставало «логистической стойкости» – особенно в тех случаях, когда им приходилось полагаться на германцев, значительно менее уверенных в своих силах, чем сами гунны. Таким образом, на тактическом уровне военная сила гуннов по большей части неизбежно сводилась бы к сражениям в степи, если бы не их способности, проявлявшиеся на более высоком, стратегическом уровне.
