Ознакомительная версия.
Начать следует с более вдумчивых размышлений о классическом переселении элиты – Нормандском завоевании Англии. В XI веке, как мы видели, по большому счету произошло следующее – у крупных маноров сменились хозяева, как наглядно показывает Книга Судного дня, однако принципы функционирования поместий не изменились – что было лучшим решением для тогдашней экономической ситуации в целом и для каждого конкретного землевладельца. Но Нормандское завоевание прошло таким образом только потому, что мигрирующая в Британию нормандская элита обладала достаточным статусом и властью, чтобы перехватить управление поместьями, не разделяя их на более мелкие участки. Благодаря Книге Судного дня нам даже известны некоторые подробности происходивших тогда преобразований. К 1066 году в сельской Англии было примерно девять с половиной тысяч маноров, и нормандские переселенцы перераспределили эту собственность между 5 тысячами семей прибывших представителей элиты. К 1086 году король, его вассалы и различные церковные институты стали владельцами многочисленных поместий, однако таковых осталось достаточно для того, чтобы каждый представитель новой элиты получил свое собственное. Но что, если бы у Вильгельма и его приближенных было слишком много сторонников, заслуживающих награды? Что, если бы набралось 15 или хотя бы 10 тысяч достаточно высокопоставленных сподвижников, каждый из которых мог бы требовать награду в виде земельного участка в завоеванном королевстве? В этом случае политически обусловленная необходимость наградить тех, кто сделал Вильгельма I королем Англии и дал ему право распоряжаться землей, перевесила бы более целесообразное с экономической точки зрения стремление сохранить весьма эффективную манориальную систему неизменной. Короли и лорды, не соответствовавшие ожиданиям своих наиболее важных сторонников, как правило, недолго оставались таковыми. Недаром ведь щедрость – измеряемая в дарах, чаще всего состоявших из золота и земли, – считалась главной добродетелью лорда в раннее Средневековье[383]. Если бы переселившаяся в Англию нормандская элита была слишком многочисленной для уже существующей поместной системы, маноры пришлось бы разбить на меньшие участки по политическим соображениям, несмотря на экономическую нецелесообразность такого шага. Нормандское завоевание можно рассматривать как уникальную ситуацию, в которой мигрирующая элита и имеющееся сельскохозяйственное производство были соотносимы по своему масштабу.
Тот факт, что столь же сложная и эффективная система римских вилл не сохранилась после прихода англосаксов, говорит о многом. Для самих пришельцев было бы куда проще и лучше из экономических соображений сохранить существующие сельскохозяйственные единицы. Новые англосаксонские короли Нижней Британии получили бы более эффективную сельскохозяйственную экономику, с которой можно было бы получать налоги, а все представители новой элиты обзавелись бы ценными участками недвижимости. Однако оба этих соображения могли уступить лишь необходимости вознаградить верных сторонников за службу. Так же как и в годы после Нормандского завоевания, награждение вассалов, скорее всего, стало основной причиной последующей аннексии все новых земель, и, более того, способность короля заполучить новые территории оставалась ключевым фактором дальнейшего развития англосаксонского мира. На протяжении VII века только три королевства (Уэссекс, Мерсия и Нортумбрия) были способны расширяться за счет новых приграничных территорий, а эта перспектива, в свою очередь, привлекала сюда воинов, поэтому эти три государства и стали грозной силой периода, предшествующего эпохе викингов[384]. Тот факт, что сельские регионы были полностью реорганизованы, несмотря на негативные последствия такого шага для экономики, говорит о том, что, скорее всего, численность англосаксонских сторонников тогдашних предводителей была слишком значительной, чтобы они могли попросту заменить собой представителей землевладельческого класса.
Это объяснение разрушения поместной системы в Нижней Британии прекрасно вписывается в более широкий исторический контекст общих принципов развития, преобладающих в римском и германском мирах к концу IV века. Экономика в них была преимущественно сельскохозяйственной, но находилась на разных ступенях развития. Римской империей, включая ее британские провинции, управляла сравнительно немногочисленная и богатая элита, в то время как германская экономика поддерживала менее богатую, но более многочисленную элиту (класс свободных людей?). Миграционный поток англосаксов привел представителей второго типа элиты в социально-экономические условия, созданные для первого типа, и чем-то пришлось пожертвовать. Учитывая политически обоснованную необходимость удержать своих сторонников, вознаградив их за военную службу, англосаксонским предводителям пришлось переделать существующее социально-экономическое устройство земель. Когда и как именно это произошло, неясно. Часть римских поместий продолжали функционировать в начале саксонского периода, как и следовало ожидать. Изначально, возможно, иммигранты и собирались жить за счет производимой продукции существующих вилл. Однако, когда их стало больше и они обрели уверенность в том, что их власти на этих землях ничто не угрожает, потребовали долю и в основных ресурсах, в результате чего существующие границы поместий пришлось изменить, и эффективность производства пошла на убыль[385]. Сравнительно недавний передел «белых ферм» в Зимбабве, в ходе которого стало ясно, что продукция с отдельных наделов куда меньше таковой с одного большого хозяйства, может послужить отличной аналогией.
Насколько более многочисленной была новая англосаксонская элита по сравнению со своими предшественниками, сказать трудно. Соотношение землевладельцев и безземельных крестьян как в римскую эпоху, так и в период манориальной системы в Средние века оценивается максимум как один к десяти, а на деле, возможно, было еще ниже. Сейчас мало кто разделяет представления сэра Фрэнка Стентона о раннем англосаксонском обществе как почти целиком состоявшем из свободных крестьян-воинов, но социальная и экономическая власть, как мы видели, была довольно широко распределена между представителями общества континентальных германцев позднеримского периода. Учреждение манориальной системы и более ограниченного круга социальной элиты – то есть воссоздание структур, весьма сходных с социально-экономическим устройством, поддерживавшим менее многочисленный высший класс в Римской империи, – начинается только в VIII веке. Есть предположение, что наличие оружия в могилах V–VII веков могло являться заявлением о статусе свободного человека, поскольку оно вовсе не являлось привилегией лишь воинов. А если так, свободные люди раннего англосаксонского периода могли составлять до половины мужского населения, поскольку примерно в 50 процентах могил встречаются те или иные виды оружия. Однако свидетельства, датируемые VI веком, говорят скорее о том, что свободные составляли от одной третьей до одной пятой общего населения, поэтому говорить о половине слишком смело. Возможно, социальные структуры англосаксов были скорее эгалитарными по своей сути, или же, возможно, представителей среднего класса полусвободных, у которых также были военные обязательства, тоже хоронили с оружием[386]. Так или иначе, неравенство по численности представителей элиты в германском и романо-бриттском обществах очевидно.
Однако и в этом случае захват англосаксами Британии все равно остается своего рода переселением элиты. В одном из недавних исследований было подсчитано максимальное возможное соотношение между иммигрантами и местными жителями – даже после демографического коллапса романобриттов оно составляло не больше чем 1:4, и об этнической чистке в представлениях Викторианской эпохи не может быть и речи[387]. В количественном соотношении в генетике населения новых англосаксонских королевств, появившихся к 600 году, было куда меньше иммигрантов, чем местных. Сравнение с Нормандским завоеванием, таким образом, весьма поучительно. В отличие от нормандской германская элита V–VI веков была слишком многочисленной, чтобы влиться в существующие социально-экономические условия, поэтому за переселением не могла не последовать фундаментальная перестройка основных средств производства. Ситуации, породившие два столь отличных друг от друга результата, не следует считать идентичными, несмотря на то что иммигранты в обоих случаях были в меньшинстве. Следовательно, отнести оба этих случая к «переселению элиты» означает создать терминологическую путаницу, поскольку можно будет легко упустить важные различия между ними.
Но что можно сказать о другом ключевом вопросе, о том, какого рода взаимоотношения имели место между иммигрантами и местными? Действительно ли романобритты могли сами определять свою судьбу и после того, как англосаксонские короли захватили власть над их землями? Никто сейчас и не подумал бы о том, что враждебность между ними была неизбежной, просто из-за резких различий двух национальностей, а потому добровольное переосмысление своей идентичности со стороны исконного населения, разумеется, могло иметь место. Правда Инэ, свод законов VII века, показывает, что в землевладельческую элиту англосаксонского Уэссекса вплоть до 690-х годов входили и романобритты, и нет причин, по которым хотя бы некоторые римско-бриттские землевладельцы не могли стать видными членами свиты первых англосаксонских королей. Однако, пытаясь определить, какое распространение получило это явление, необходимо помнить об основной цели англосаксонского миграционного потока. От набегов и нападений наемников перейдя к непосредственной аннексии земель, он по самой своей природе создал соперничество между англосаксонской элитой и оставшимися представителями высшего класса римской Британии, в котором каждая из сторон стремилась удержать контроль над средствами производства. Конечно, не следует считать, что все римско-бриттские землевладельцы были стерты с лица земли в некоем массовом побоище, однако и рассказ Тильды о насилии и терроре вряд ли является плодом его воображения. Захват земель, как правило, проходит не самым приятным образом – даже нормандцы, сравнительно милосердные завоеватели, временами действовали очень жестоко и не в последнюю очередь – в печально известном опустошении севера зимой 1069/70 года, когда целенаправленно были уничтожены запасы зерна, и погибли десятки тысяч человек[388].
Ознакомительная версия.
