Now I am calm, but truly there is no more to tell: the incident ends where it began – in darkness and in doubt.
Yes, I am again in control of myself: “the captain of my soul.” But that is not respite; it is another stage and phase of expiation. My penance, constant in degree, is mutable in kind: one of its variants is tranquillity. After all, it is only a life-sentence. “To Hell for life” – that is a foolish penalty: the culprit chooses the duration of his punishment. Today my term expires.
To each and all, the peace that was not mine.
III. Statement of the Late Julia Hetman, through the Medium Bayrolles
(Cвидетельство покойной Джулии Хетмен, /полученное/ через посредство медиума Бэйроулза)
I had retired early and fallen almost immediately into a peaceful sleep (я легла спать рано и почти немедленно уснула спокойным сном: «впала в мирный сон»), from which I awoke with that indefinable sense of peril (от которого я пробудилась с тем неопределенным чувством /грозящей/ опасности; to awake) which is, I think, a common experience in that other, earlier life (которое, я думаю, являлось обычным в той другой, более ранней жизни; experience – впечатление, переживание). Of its unmeaning character, too, I was entirely persuaded (я была полностью убеждена в его необоснованности: «незначащем характере»; to persuade – убеждать), yet that did not banish it (но оно, тем не менее, не отступало: «и все же это не изгоняло его»). My husband, Joel Hetman, was away from home (моего мужа, Джоэла Хетмена, дома не было: «/он/ был вдали от дома»); the servants slept in another part of the house (слуги спали в другой части дома). But these were familiar conditions (но все это было вполне обычно: «это были привычные условия»); they had never before distressed me (никогда раньше это меня не беспокоило; to distress – причинять страдание, мучить, терзать). Nevertheless, the strange terror grew so insupportable (тем не менее, этот странный ужас стал настолько невыносим) that conquering my reluctance to move I sat up and lit the lamp at my bedside (что, хотя мне и не хотелось шевелиться, я села и зажгла лампу возле кровати; to conquer – преодолеть, побороть; reluctance – неохота, нежелание). Contrary to my expectation this gave me no relief (вопреки моим ожиданиям, от этого мне легче не стало: «это не дало мне облегчения»); the light seemed rather an added danger (свет, скорее, казался добавочным риском; danger – опасность; угроза; риск), for I reflected that it would shine out under the door (так как, подумала я, его будет видно из-под двери; to reflect – раздумывать, размышлять; to shine – светить, освещать), disclosing my presence to whatever evil thing might lurk outside (выдавая мое присутствие неважно какому злу: «злой вещи», что могло затаиться снаружи; to lurk – скрываться в засаде; прятаться; оставаться незамеченным; притаиться). You that are still in the flesh, subject to horrors of the imagination (вы, те, кто еще во плоти, жертвы ужасов воображения; subject – тема, предмет разговора; объект; подчиненный, находящийся в подчинении), think what a monstrous fear that must be which seeks in darkness security from malevolent existences of the night (думаете, каким же чудовищным должен быть тот страх, что /заставляет/ искать укрытия в темноте от злобных созданий ночи; security – безопасность; existence – существование; существо, создание). That is to spring to close quarters with an unseen enemy (это означает, что вы вплотную сближаетесь с невидимым врагом; to spring – прыгать; бросаться; выступать; close – близкий, тесный; близко расположенный; quarter – место, местность; close quarters – непосредственное соприкосновение; to spring to close quarters = to come to close quarters – сближаться /с противником/; столкнуться лицом к лицу) – the strategy of despair (стратегия отчаяния)!
I had retired early and fallen almost immediately into a peaceful sleep, from which I awoke with that indefinable sense of peril which is, I think, a common experience in that other, earlier life. Of its unmeaning character, too, I was entirely persuaded, yet that did not banish it. My husband, Joel Hetman, was away from home; the servants slept in another part of the house. But these were familiar conditions; they had never before distressed me. Nevertheless, the strange terror grew so insupportable that conquering my reluctance to move I sat up and lit the lamp at my bedside. Contrary to my expectation this gave me no relief; the light seemed rather an added danger, for I reflected that it would shine out under the door, disclosing my presence to whatever evil thing might lurk outside. You that are still in the flesh, subject to horrors of the imagination, think what a monstrous fear that must be which seeks in darkness security from malevolent existences of the night. That is to spring to close quarters with an unseen enemy – the strategy of despair!
Extinguishing the lamp I pulled the bed-clothing about my head (потушив лампу, я натянула покрывало на голову; bed – кровать, постель; clothing – покрытие, покрывающий слой; покрывало) and lay trembling and silent, unable to shriek, forgetful to pray (и молча лежала, дрожа, не в состоянии закричать, забыв о молитвах; forgetful – забывчивый; забывающий; to pray – молиться). In this pitiable state I must have lain for what you call hours (в таком плачевном состоянии я пролежала, должно быть, часы, как вы их называете; pitiable – достойный жалости, сожаления; презренный, жалкий; to lie) – with us there are no hours, there is no time (для нас часов нет, времени не существует).
At last it came – a soft, irregular sound of footfalls on the stairs (и наконец, он послышался: «пришел» – тихий, неритмичный звук шагов на лестнице; soft – мягкий; тихий; приглушенный; irregular – неправильный, не отвечающий нормам; неровный; нерегулярный, неравномерный)! They were slow, hesitant, uncertain (они были медленные, колеблющиеся, неуверенные), as of something that did not see its way (словно такого существа, которое ничего перед собой не видит: «словно чего-то, что не видит своего пути»); to my disordered reason all the more terrifying for that (для моего помутненного рассудка тем более пугающие поэтому; disordered – спутанный, беспорядочный; all the more /so/ – тем более), as the approach of some blind and mindless malevolence to which is no appeal (словно приближалось какое-то слепое и неразумное зло, к которому взывать бесполезно; malevolence – злорадство; злоба; враждебность; appeal – просьба, мольба). I even thought that I must have left the hall lamp burning (я даже подумала, что я наверняка не потушила лампу в холле: «оставила лампу холла горящей») and the groping of this creature proved it a monster of the night (и то, что это создание пробиралось наощупь, доказывало, что это ночной монстр; to grope – ощупывать, идти ощупью). This was foolish and inconsistent with my previous dread of the light (это было глупо и противоречило моему страху света перед этим; inconsistent – несовместимый, нелогичный; previous – предыдущий; предшествующий), but what would you have (но что вы /от меня/ хотите)? Fear has no brains; it is an idiot (у страха нет разума; это идиот). The dismal witness that it bears (ужасы, что он видит; dismal – мрачный; унылый; тягостный, давящий; зловещий; to bear witness – давать показания) and the cowardly counsel that it whispers are unrelated (и трусливые советы, что он нам шепчет, меж собой не связаны; to relate – устанавливать связь, определять соотношение; unrelated – несвязанный, несоотносимый). We know this well (мы знаем это хорошо), we who have passed into the Realm of Terror (те, кто перешел в царство ужаса), who skulk in eternal dusk among the scenes of our former lives (кто прячется в вечных сумерках среди теней наших прошлых жизней; to skulk – красться, подкрадываться; прятаться, скрываться, затаиваться; scene – место происшествия, события), invisible even to ourselves and one another (невидимые даже сами для себя и друг для друга), yet hiding forlorn in lonely places (и все же, /будучи/ одинокими, скрывающиеся в заброшенных уголках: «одиноких местах»; forlorn – /книжн./ несчастный; одинокий, покинутый); yearning for speech with our loved ones, yet dumb (тоскующие по беседе со своими любимыми/возлюбленными, но немые), and as fearful of them as they of us (и боящиеся их так же, как и они нас). Sometimes the disability is removed, the law suspended (иногда /проклятие/ невидимости снимается, действие этого закона приостанавливается: «закон приостанавливается»; disability – неспособность; to remove – передвигать, перемещать; снимать): by the deathless power of love or hate we break the spell (бессмертной силой любви или ненависти мы разрываем заклятие; spell – заклинание; чары) – we are seen by those whom we would warn, console, or punish (нас видят те, кого мы хотим предостеречь, утешить или наказать). What form we seem to them to bear we know not (в каком обличье мы предстаем им, мы не знаем; form – форма; внешний вид; to seem – казаться; представляться; to bear – нести; иметь); we know only that we terrify even those whom we most wish to comfort (мы только знаем, что мы приводим в ужас даже тех, кого мы больше всего пытаемся утешить), and from whom we most crave tenderness and sympathy (и от кого мы больше всего жаждем тепла и сочувствия; tenderness – ласка, доброта; чуткость, отзывчивость; sympathy – сочувствие; сострадание; симпатия).
Extinguishing the lamp I pulled the bed-clothing about my head and lay trembling and silent, unable to shriek, forgetful to pray. In this pitiable state I must have lain for what you call hours – with us there are no hours, there is no time.
At last it came – a soft, irregular sound of footfalls on the stairs! They were slow, hesitant, uncertain, as of something that did not see its way; to my disordered reason all the more terrifying for that, as the approach of some blind and mindless malevolence to which is no appeal. I even thought that I must have left the hall lamp burning and the groping of this creature proved it a monster of the night. This was foolish and inconsistent with my previous dread of the light, but what would you have? Fear has no brains; it is an idiot. The dismal witness that it bears and the cowardly counsel that it whispers are unrelated. We know this well, we who have passed into the Realm of Terror, who skulk in eternal dusk among the scenes of our former lives, invisible even to ourselves and one another, yet hiding forlorn in lonely places; yearning for speech with our loved ones, yet dumb, and as fearful of them as they of us. Sometimes the disability is removed, the law suspended: by the deathless power of love or hate we break the spell – we are seen by those whom we would warn, console, or punish. What form we seem to them to bear we know not; we know only that we terrify even those whom we most wish to comfort, and from whom we most crave tenderness and sympathy.
