К. Керам - Боги, гробницы, ученые

Читателю я советую начать эту книгу не с самой первой страницы. И делаю я это хотя бы потому, что знаю, как мало можно доверять самым убедительным заверениям автора в том, что он представит чрезвычайно интересный материал, особенно если этот материал назван археологическим романом, т. е. обещает романтическую историю о науке, изучающей древности, которую каждый считает одной из самых сухих и скучных наук.

Я советую в первую очередь познакомиться с «Книгой пирамид». Тогда я надеюсь, что даже самый недоверчивый читатель более благосклонно отнесется к нашей теме и решит выбросить за борт некую предвзятость. А затем вернуться к началу повествования. Наша книга написана без научных амбиций. Более того, мы только попытались представить конкретную науку таким образом, чтобы наглядно показать труд исследователей и ученых, прежде всего в их внутренней напряженности, драматической привязанности, человеческом долге. При этом не делалось исключений для отклонений от темы, особенно для личных реакций и возникновения связей с современностью. В результате получилась книга, которую ученый муж назовет «ненаучной».

У меня для этого есть только одно оправдание, заключающееся в том, что я именно этого и добивался. Ибо я обнаружил, что эта богатая наука, в деяниях которой сочетаются приключения и кропотливый кабинетный труд, романтический взлет и духовное самоограничение, где глубина всех времен и широта глобального охвата неудержимо движутся вперед, почила под грузом публикаций специалистов. Но как ни высока научная ценность этих публикаций, они писались отнюдь не для того, чтобы их «читали». И удивительно то, что до сего времени сделано всего лишь три или четыре попытки представить исследовательские походы в прошлое как увлекательное приключение; удивительно потому, что вряд ли найдется более увлекательное приключение, если приключением всегда считать смесь духа и действия.

Вопреки присущему каждому описанию методу, который владел здесь моим пером, я в высшей степени предан чистой археологической науке. Да и как могло бы быть иначе: эта книга – хвалебная песнь ее достижениям, ее проницательности, ее неутомимости; прежде всего хвала самим исследователям, которые в большинстве случаев из истинной скромности замалчивают то, что требует огласки, ибо это достойно подражания. Из такого обязательства вытекает и моя попытка избежать фальшивых расстановок и фальшивых акцентов. «Роман археологии» – это роман в барочном стиле, коль скоро в нем в старинном смысле рассказывается о романтических (отнюдь не противоречащих реальности) событиях и жизненных перипетиях.

В то же время он является реалистическим романом («Романом фактов»), и в данном случае это будет строжайшим образом означать следующее: все, о чем здесь рассказывается, не только привязано к фактам (разукрашенным затем фантазией автора), а безукоризненно составлено исключительно из фактов (к которым фантазия автора не присовокупляет даже самого безобидного орнамента, коль скоро этот орнамент не предлагается самой историей времен).

Однако я уверен, что ученый специалист, к которому попадет в руки эта книга, найдет в ней ошибки. Так, неодолимым утесом мне показалось поначалу написание имен собственных. Неоднократно пытался я сделать выбор из дюжины существующих написаний одних и тех же имен. Исходя из характера книги я решил, наконец, избрать наиболее употребительный вариант, отказавшись от научного принципа, который в некоторых случаях привел бы к полной неразберихе. Это решение далось мне еще легче, после того как мне попалось замечание великого немецкого историка Эдуарда Мейера, который в своей «Истории древности» натолкнулся на ту же проблему и в конце концов сказал, обращаясь, правда, к ученому миру: «…я не нашел тут никакого другого выхода, решив действовать без каких-либо принципов». Перед таким решением, принятым историком высочайшего класса, сочинителю простого отчета дозволительно склонить голову. Конечно, у меня наверняка проскочило несколько ошибок по существу – не думаю, что этого можно избежать, когда впервые делается попытка дать сжатый обзор такого огромного материала, охватывающего не менее четырех специальных наук. И тут я буду благодарен каждому компетентному читателю за его замечания. Но я чувствую себя обязанным не только перед наукой, но еще и перед литературой, точнее сказать основоположником жанра литературы, куда эта книга должна внести свой скромный вклад. По моему разумению, им является Поль де Крайф (Крюи), американский врач, который первым предпринял попытку представить развитие довольно специфической отрасли науки в такой подаче, что оно могло вызывать такое же волнение, какое в нашем столетии может вызвать разве что чтение детективных романов. В 1927 году де Крайф открыл, что развитие бактериологии, если его правильно увидеть и правильно систематизировать, содержит элементы романа. Далее он открыл, что даже самые запутанные научные проблемы могут быть изложены самым простым и понятным образом, если представить их как рабочие процессы, т. е. провести читателя тем же путем, который проделал сам ученый – от возникновения мысли до получения результата. И он выявил, что обходные пути, перекрестки и тупики, куда заманивают исследователя и его человеческая недостаточность, и отказ мозгов, и случайные препятствия и внешние воздействия, – все это пронизано той самой динамикой и драматизмом, которые способны вызвать таинственную напряженность. Так возникла его книга «Охотники за микробами», которой уже только благодаря своему названию можно присвоить жанр научно-художественной литературы.

После первого опыта Поля де Крайфа нет, пожалуй, ни одной области науки, куда ни обращался бы один или многие авторы, используя этот новый литературный метод. В порядке вещей, что этим занимались писатели, которые в научном смысле были дилетантами. Основанием для критики остается, по моему мнению, только следующее: в каком соотношении находятся в их книгах наука и литература, насколько преобладает «факт» или «роман». Мне представляется, что лучшие книги относятся к той категории, где их романтический элемент возникает из «порядка расположения» фактов, и тем самым факту всегда отдается предпочтение. Свою книгу я старался как можно больше приблизить к этой категории.

В заключение хочу выразить свою благодарность всем тем, кто помогал мне в работе. Немецкие профессора д-р Ойген фон Мерлин, д-р Карл Ратьенс и д-р Франц Термер оказали любезность прочитать – каждый в своей области – мою рукопись. Проф. д-р Курт Эрдманн, проф. д-р Хартмут Шмекель и д-р Эдуард Мейер, исследователь трудов Шлимана, дали затем несколько важных замечаний. Все они помогли мне ценными указаниями, оказали всяческую поддержку, прежде всего в обеспечении необходимой литературой (за что я особенно благодарю проф. д-ра Вальтера Хагеманна, Мюнхен), и обратили мое внимание на некоторые ошибки, которые я успел исправить. Всем им я благодарен не только за помощь, но и за понимание, с которым эти деятели науки отнеслись к книге, которая целиком и полностью выпадает из рамок любой науки. Хочу не забыть также поблагодарить Эдду Ренкендорф и Эрвина Дункера за то, что они взяли на себя подчас весьма нелегкие переводческие работы.

Ноябрь 1949 г.

К. В. К.

Я родился в Берлине (20 января 1915 г.) и рос в бурное время хорошего театра и скверной политики, быстрого обогащения и безработицы. Я ненавидел школу и учителей. 18 лет от роду я поступил на работу в одно издательство и параллельно продолжал учиться. В том же году я опубликовал свои первые критические статьи о литературе и кино в «Берлинском биржевом курьере» (Berliner Bo"rsen-Courier). Год спустя я основал свой первый журнал и собственное издательство. И не так уж плохо – журнал достиг четырех номеров, а издательство выпустило одну публикацию. Затем я написал множество статей для газет и впервые выступил на радио – выступление тоже имело успех. Хороший старт завершился плачевным концом, когда в Германии была запрещена критика. Свою жажду впечатлений я утолял теперь в многочисленных поездках; сюда же добавилась еще небывалая жажда образования: один день – одна книга, таков был мой заданный самим себе урок. А для писательства я, чтобы избежать цензуры и зависимости от какой бы то ни было организации, избрал бегство в прошлое и скоро стал для издательства Ульштейн крупным специалистом по «курьезам культуры». Это заложило основы для моей все возрастающей страсти к «фактам», которые, если их правильно расположить на общечеловеческом фоне, могут привести к интереснейшим литературным конструкциям. Эти попытки стали толчком к написанию моей первой после войны книги.