Ознакомительная версия.
И.М. Смилянская, М.Б. Велижев, Е.Б. Смилянская
Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой
Исследование подготовлено при поддержке РГНФ проект 05-01-01262а; 09-04-18003е.
Издание осуществлено при поддержке РГНФ проект 09-01-16020д.
С XVIII столетия в российской внешней политике заметно усиливается интерес к Средиземноморскому региону Со времени правления Петра I значение приобретает балканский внешнеполитический вектор, который предусматривал взаимодействие с балканскими единоверцами-славянами и греками в военных операциях против турок и попутно их освобождение от турецкого гнета с тем, чтобы балканские единоверцы обрели государственность с пророссийской ориентацией[1]. Развивая идеи Петра I, Екатерина II связывала свою балканскую политику с действиями и на континенте, и в Средиземноморье, ища опору не столько в населении континентальных Балкан, как это делал Петр, сколько в единоверцах Морей (Пелопоннеса), Греческого архипелага и Адриатического побережья. С этой целью императрицей и была организована первая экспедиция России в Средиземноморье. 18 июля 1769 г.[2] сама императрица лично прибыла в Кронштадт благословить флот в поход, и в тот же день эскадра адмирала Г.А. Спиридова стала сниматься с якорей. Это была первая из отправленных в 1769-1774 гг. пяти эскадр российского военно-морского флота.
Южный внешнеполитический курс России в екатерининскую эпоху формировался с учетом широких задач завоевания Крыма и предотвращения набегов крымских татар на земли южнорусского порубежья, открытия «окна в Европу» через Черное море, свободного судоходства в Азовско-Черноморском бассейне. А плавание в Черном море неизбежно ставило перед российскими правителями и проблему выхода в море Средиземное, политическое, экономическое и культурное освоение средиземноморского пространства.
Вместе с тем, южный курс внешней политики был частью широкомасштабных реформ и мероприятий Екатерины II по созданию современного централизованного государства, подобного абсолютистским европейским державам. Идеологически такая политика обосновывалась концепцией «государственного интереса».
Этот курс диктовался стремлением к достижению «естественных» государственных границ и формированию условий для экономического развития юга России, он предусматривал также освоение плодородных земель Причерноморья – Дикого поля, разделявшего русское государство и османское вассальное Крымское ханство. Проведение подобного политического курса проходило в условиях отнюдь не мирного сосуществования России и соседнего патриархального общества Крыма, образ жизни которого включал грабительские набеги на соседнее земледельческое население, сопровождавшиеся угоном многих тысяч жителей для продажи на восточных рынках.
В годы правления Екатерины II южный курс в многовекторной политике России стал приоритетным[3], но при этом он был связан и с другими направлениями, прежде всего северо-западным балтийским и западным польским. Как и Османская империя, Швеция и Польша оказывались в это время звеньями «Восточного барьера», возводимого главенствующей в XVIII в. на европейском континенте Францией с целью внешнеполитической изоляцией России от Европы. В известной степени враждебный России курс Франции объяснялся опасениями, связанными с российской военной мощью, проявленной уже в Семилетнюю войну, а также с непредсказуемостью внешней политики, продемонстрированной Петром III. Но были и другие причины, по которым Россия оказалась втянутой в политические и торговые противоречия Англии и Франции и в политическую игру Австрии и Пруссии.
Северо-западное направление внешней политики России, не без успеха проводимое Н.И. Паниным, должно было нейтрализовать французское влияние в Швеции и привести Пруссию, Данию и Англию к согласию с Россией по поводу некоторых европейских проблем. Заостренное первоначально против Швеции, оно значительно способствовало и успеху России в реализации южного антиосманского курса. Известно, что оборонительный союз с Пруссией 1764 г. и договор с Данией 1765 г. содержали секретные статьи, предусматривавшие их помощь России в случае возникновения русско-турецкой войны. Торговый договор с Англией 1766 г. благоприятствовал пророссийской позиции этой державы в отношениях с Швецией и Османской империей.
Второе звено “Восточного барьера” – Польша – оказалось под ударом после смерти короля Августа III. Вмешательство России во внутреннюю и внешнюю политику Польши имело целью не только усилить здесь свои позиции, но и нейтрализовать как французское влияние, так и возможность османского участия в польских делах. Связь польского вопроса с турецким[4] беспокоила Россию уже не одно десятилетие: соглашения Польши с Османской империей, вмешательство Порты, подстрекаемой Францией, в польскую политику России привели к тому, что турки использовали именно «польский вопрос» в качестве предлога для объявления в 1768 г. войны России. И не случайно в этой войне польские добровольцы вместе с французскими волонтерами участвовали в строительстве турецких укреплений и турецкого флота. Драматические последствиея этой связи «польского» и «турецкого» вопросов проявились к концу русско-турецкой войны в первом разделе Польши 1772 г.
И едва ли можно согласиться с теми авторами, которые видели в средиземноморской политике Екатерины II способ решения только «восточного вопроса»[5]. Средиземноморская политика России была многогранной: она значительно способствовала развитию многообразных контактов Российской империи с государствами региона[6], взаимоотношений России с европейскими державами[7], наконец, не только политическому, но и социо-культурному освоению пространства Средиземноморья подданными российской императрицы. Этот последний аспект, значительно меньше, нежели прочие, оказывавшийся в сфере исследовательского внимания, представляется центральным для настоящей работы.
Известно, что к рассматриваемому времени Средиземноморье уже давно утеряло свое значение центра цивилизованной ойкумены, каковым оно было в древности и отчасти в Средние века. Теперь, когда острые схватки из-за колониальных владений переместились за океаны, а европейская политическая борьба сосредоточилась преимущественно в Центральной Европе, Средиземноморье часто оказывалось на политической периферии.
Ослабла роль Средиземноморья и как пространственного рубежа в противостоянии христианства и ислама. Европейские народы уже располагали большим опытом торговых связей с восточным миром, их государи имели дипломатические и военные отношения с Османской империей, которая постепенно интегрировалась в общеевропейскую политическую жизнь. Некоторые арабские правители (в частности, марокканский султан) также постепенно отходили от политики изоляционизма.
Для христианского мира XVIII в. Средиземноморье сохраняло выдающееся религиозное и культурное значение[8], усиливающееся в эпоху Просвещения с растущим интересом к античной традиции.
Весь XVIII в. Средиземноморье не утрачивало и роли центра пересечения коммуникаций Европы, Азии и Африки[9], здесь были представлены торговые интересы почти всех европейских государств[10]. Левантийское направление в Восточном Средиземноморье имело большой вес в торговле Франции и, в меньшей степени, Англии[11], обеспечивавших транзит в Европу восточных товаров.
Этот регион отличался особой этнокультурной средой и политико-экономической обстановкой. Левантинец – житель северо-восточного средиземно-морского побережья – представлял собою тип космополита, человека, втянутого в сложнейшие политические и экономические связи, существовавшие между христианским и мусульманским мирами. Будучи одновременно крупными землевладельцами и судовладельцами, каперами и мирными торговцами, а подчас и банкирами, представители греческих, славянских фамилий обслуживали и сами производили посредническую торговлю Средиземноморья. Подобный социально-культурный тип олицетворял единство региона. Это не мешало жителям Средиземноморья быть выразителями и собственного рождающегося национального сознания, побуждавшего их во имя национально-религиозных интересов подвергать риску свою жизнь и имущество, жизнь своих близких.
На почве увлечения греко-римской классической культурой, присущего эпохе Просвещения, здесь складывались и прочные культурные связи между образованными французами, англичанами, итальянцами, греками, албанцами, славянами. Так, авторами «Призыва греков к христианской Европе» и некоторых литературных произведений, выражавших греческие национальные взгляды, были «эпириот» Антонио Джика и итальянские эллинисты Франческо Марио Пагано и Доменико Диодати[12]. Во Франции средиземноморские межнациональные контакты нашли отражение в описаниях путешествий в Грецию Ж. Леруа (1754-1755), П.-А. Ги (1771), Шуазеля-Гуффье (1783), в Британии – Р. Чандлера (1774-1776), Р. Вуда (1753, 1769) и др[13]. Роль россиян в этом процессе рассматривается в книге.
Ознакомительная версия.
