Ознакомительная версия.
Организатор мировой науки
Начнем с исторического анекдота (а по-русски — просто байки) из жизни модных классиков, которые мастерски и со смыслом рассказывает Крэйг Калхун. На первом курсе элитарной школы Эколь Нормаль никто не водился с провинциалом Пьером Бурдье, чей южный говор, пересыпанный баскско-испанскими словечками, коробил избранную парижсккую молодежь. Годы спустя, уже став знаменитым социологом, Бурдье концептуализирует свои юношеские переживания как проблемы воплощенного в самом человеческом теле габитуса и обладания культурным капиталом. Но тогда сын сельского почтальона и внук батраков-издольщиков Пьер Бурдье просто воспринимался среди своих парижских однокурсников набыченным увальнем, спустившимся с гор Беарна. То, что Бурдье при этом увлекался грубо-физической игрой в регби, лишь подчеркивало его отличие от молодежи интеллектуального бомонда и довершало репутацию беарнского забияки.
Только где-то к ноябрю первого курса обучения одинокого Бурдье впервые позвали в гости на обед к родителям такого же непопулярного согруппника Жака Деррида. Там крестьянский сын Бурдье смог впервые расслабиться: отец и старшие братья Деррида оказались бедными евреями из колониального Алжира, вдобавок еще и малярами по профессии. Они одновременно гордились младшим братом, которого фамильярно звали Жаки (что-то вроде Яшки), и подтрунивали над философской белибердой, которой была забита башка у младшего Деррида.
Бурдье и Деррида патронировал куратор курса Луи Альтюссер, который обладал педагогическим чутьем на талант и, будучи убежденным марксистом, ни в грош не ставил буржуазные предрассудки. Третьим питомцем Альтюссера был Мишель Фуко, но Фуко был старше на два года и держался совсем обособленно то ли из-за личных психологических комплексов, то ли из-за сексуальной ориентации.
Полный разрыв наступил, когда Альтюссер попытался вовлечь эту троицу в ячейку Коммунистической партии Франции. Бурдье отказался наотрез, заявив, что заорганизованные интеллектуальные марксисты были страшно далеки от подлинно трудовой крестьянской среды. (Исходя из этого, рекомендует Калхун, следует читать работы Бурдье по социологии политики, высшему образованию и особенно студенческим протестам 1968 г.) Затем Бурдье уезжает учительствовать в Алжир, где ссорится с местными интеллектуалами как из числа французских поселенцев, так и образованных городских арабов. Бурдье совершенно не выносил покровительственных интеллигентских разговоров о народе. В Алжире он чувствует себя прекрасно только среди коренных горцев Кабилии (поясню: близкого социально-культурного аналога чеченцев).
Крэйг Калхун знает свои байки из первоисточников. Если разговор заходит об унаследованном социальном капитале и габитусе, то Калхун первым с ироническим смехом (а как еще?) готов признать неловкую проблему своего происхождения. Он потомок Джона Калхуна, — в 1810–1830-е годы сенатора от Южной Каролины и дважды вице-президента США, который вошел в историю как виднейший пропагандист рабства и даже получил прозвище «Маркс плантаторов», поскольку утверждал, что «отеческая» система рабства преодолевает отчуждение труда от капитала. В Йельском университете, где именем Джона Калхуна назван один из колледжей, это периодически вызывает студенческие протесты, которые Крэйг Калхун одобряет. «После того, как у нас отобрали плантацию, — признает он, — следующим поколениям пришлось податься на Дикий Запад, в золотоискатели и скотоводы, либо идти в священники — замаливать грехи предков.»
Отец Калхуна служил викарием Чикагского университета. Крэйг — первый в своем семействе светский интеллектуал за более чем столетие. По Бурдье, это разительный пример передачи социального капитала путем конвертации его форм: из экономической — в политическую (у плантатора и сенатора Калхуна), после потери власти и привилегий в результате Войны Севера и Юга — в нематериальную, но престижную форму символического капитала среди последующих поколений протестантских проповедников и, наконец, в высшее светское образование и джентльменский элитный габитус самого президента Совета по исследованиям в общественных науках (на этом посту Крэйг Калхун находится с 1999 г.).
Список его научных работ и должностей (curriculum vitae) занимает на сегодня двадцать страниц убористого шрифта и продолжает шириться, благо автор находится в расцвете сил: Крэйг Калхун родился в 1952 г. и, как многие американцы среднего возраста, находится в прекрасной форме. Можно лишь гадать или завидовать, как он все это успевает. Но факт, что подобно своим дисциплинированным пуританским предкам Калхун встает на заре, пишет до завтрака, проводит первую деловую встречу в восемь, утром руководит Советом по исследованиям в общественных науках, после ланча читает лекции в Нью-Йоркском университете, к вечеру начинает аспирантский семинар, а затем, уже где-то после девяти, нередко еще и ведет аспирантов в один из излюбленных баров на Манхэттене, где до полуночи передается научное знание в жанре поучительной байки.
В семидесятые годы Калхун учился у современных классиков общественных наук. Это надо упомянуть не столько ради самих впечатляющих имен, сколько в наглядное подтверждение переплетения и взаимообусловленности родословных научных идей. Крэйг Калхун изучал социологию в Колумбийском университете, когда там заведовал кафедрой Роберт Мертон, а Иммануил Валлерстайн после 1968 г. еще возглавлял оппозицию младших преподавателей и уже начинал писать первый том «Современной миросистемы». Затем Калхун осваивал экономическую антропологию в знаменитой Манчестерской школе и вел полевые исследования среди народности талленси в Гане. Впоследствии он занимался философией у Юргена Хабермаса и Чарльза Тэйлора, стажировался в Париже у Бурдье и Деррида, кстати, как и Фрэнсис Фукуяма, с которым Калхун сидел за соседней партой еще в первом классе знаменитой Школы-лаборатории при Чикагском университете. Однако диссертацию Крэйг Калхун защитил не по социологии, антропологии или философии, а в Оксфорде у Э. П. Томсона, где вопреки марксистскому канону заново проанализировал социальную историю и реальные механизмы радикального рабочего движения в Англии эпохи индустриализации.
Он много времени жил в разных странах мира: Норвегии, Бразилии, Судане. Весной 1989 г. Крэйг Калхун преподавал в Пекине, куда только недавно начали пускать американцев, и оказался близким очевидцем студенческого восстания на площади Тяньанмынь. Нескольких студентов Калхун тогда срочно вывез из Китая на учебу в Америку, пользуясь тем, что уже был директором международной программы и вскоре стал деканом Университета Северной Каролины в Чапел Хилле. Книга «Ни боги, ни императоры», написанная по следам пекинских событий, стала интеллектуальным бестселлером и переведена на восемь языков. К тому времени он уже написал другое эмпирически насыщенное исследование — о войне в Эритрее, которую Крэйг Калхун также видел и испытал непосредственно, как и его эритрейская приемная дочь. Кабинетным ученым его никак не назовешь.
И в то же время Калхунова энергия и повествовательный талант мощно проявляются в серии книг и едва ли не в сотне статей о наиболее интересных для него теоретиках: Ханне Арендт, Юргене Хабермасе, Тэйлоре, Э. П. Томсоне, Роберте Мертоне, Артуре Стинчкоме, Герхарде Ленски (это старший коллега Калхуна по Университету Северной Каролины), но более всего Пьере Бурдье. Эту сторону интересов Крэйга Калхуна надо пояснить особо.
Популяризация (открыто либо исподволь) нередко считается низшей формой интеллектуального производства. На Западе престиж в первую очередь достается маститым теоретикам, за которыми следуют дотошные, вооруженные количественными методами эмпирики. Популяризация же слывет в академической среде делом вторичным, писанием для профанов. Это, настаивает Калхун, кардинальное заблуждение. Хуже того: академическая элитарность может обернуться даже смертельной ошибкой в современных условиях рыночных требований к науке и общемировой тенденции к понижению престижа интеллектуальных занятий[1].
У высококачественной научной популяризации, чем, собственно, и является книга, которая оказалась у вас в руках, есть как минимум две важнейшие функции. Во-первых, университет в современных условиях массового образования превратился в центральную платформу гражданского общества. Демократия не есть абстрактная ценность. (Тут, конечно, Крэйг Калхун внутренне спорит со своим предком-реакционером.) Демократия в новом философско-социологическом понимании есть процесс коммуникативного действия, в котором должны вырабатываться решения по управлению современным обществом. Здесь находятся основные силы и механизмы контроля над другой важнейшей структурой современного общества — бюрократией. Без постоянного обсуждения, т. е. коммуникативного действия, властных решений демократия становится формальностью и сводится к периодической легитимации бюрократической власти на выборах. На этой идее, которую с конца 1960-х годов разрабатывал прежде всего Хабермас, сходятся сегодня все крупные теоретики демократии. Коммуникативное же действие предполагает хорошо информированных и наученных рассуждать граждан. Поэтому социальная наука без передаточного механизма популяризации, а также без регулярной подзарядки эмоциональной энергией извне, от массовой образованной аудитории, не просто не выполняет своей главной общественной функции.
Ознакомительная версия.
