Родители готовили Генриха к духовной карьере. Но в последнем классе школы случилось несчастье, предопределившее превращение несостоявшегося пастора в опричника: Штаден в драке ранил шилом в руку одноклассника. Рана, видимо, оказалась серьезной, потому что на семейном совете было решено, что Генриху лучше скрыться из города, чтобы избежать судебного преследования. Несовершеннолетний преступник нашел убежище в Любеке, у своего двоюродного брата, который устроил его на строительные работы. Затем Генрих перебрался в Ригу, где в ожидании русского вторжения в Ливонию спешно подновлялись городские укрепления, и он устроился возить землю в тачке на городской вал. Здесь, однако, ему «пришлось совсем горько», и Штаден перебрался в Вольмар, но скоро сбежал и оттуда, так как там его «часто секли». Он перепробовал много разных профессий — был и слугой, и приказчиком, и солдатом, совершавшим набеги на русские земли; одно время он даже разбогател и занялся торговлей, но быстро разорился. «Вскоре, насмотревшись вдоволь на лифляндские порядки, которыми Лифляндия и была погублена, и видя, как хитро и коварно великий князь забирал эту страну», он собрал свои немудреные пожитки и перешел русскую границу. Это было в 1564 году, когда Грозный подкрепил блестящие успехи в Ливонии взятием Полоцка. Счастье бежало по пятам за «московитом», а у Штадена в жизни была одна цель — деньги.
Благополучно добравшись до Дерпта (Юрьева), который уже находился в руках у русских, Штаден запросил у местного воеводы боярина Михаила Яковлевича Морозова (занявшего место сбежавшего недавно Курбского), угодно ли царю принять его на службу, — «и если великий князь даст мне содержание, то я готов ему служить, а коли нет, то я, иду в Швецию». Он был принят.
Штаден оставил подробное описание процедуры принятия иноземцев на московскую службу. Нарисованная им картина свидетельствует, что иностранцы встречали добрый прием в Москве еще задолго до Петра I. На границе с пришельца снимали письменный допрос, давали деньги на корм и везли в Москву. Там его вновь подвергали допросу, и если ответы сходились с показаниями, данными на границе, то проверка считалась законченной. Дьяки в Иноземном приказе, пишет Штаден, «не смотрят ни на лицо, ни на одежду, ни на знатность, но ко всем его (иностранца. — С.Ц.) речам относятся с большим вниманием». Сразу и безоговорочно отказывали в приеме на службу только евреям.
Принятому в государеву службу жаловали поместье, назначали годовое жалованье и давали подъемные; озимое он получал в земле, а на покупку семян на яровое получал деньги; кроме того, ему полагалось готовое платье, несколько кафтанов, подбитых беличьим мехом или соболями, и шелк в свертках. До сожжения Москвы татарами в 1571 году иностранец получал также двор в столице; затем их стали селить за Яузой, на Болвановке, и за Москвой-рекой, в Наливках. Жители Немецкой слободы, как называлось место их поселения, имели право держать на своих дворах кабак (русским промышлять винокурением было запрещено и считалось большим позором).
Помимо этих преимуществ и пожалований, иностранцы пользовались и другими льготами. Самыми существенными были освобождение от пошлин и право являться в суд по искам русских людей в определенные дни — всего дважды в год; немец же мог таскать русского в суд хоть каждый день. Если поместье, пожалованное иноземцу, приходило в запустение, ему давали новое — и так до трех раз. Фактически иноземные служилые люди подлежали ответственности только за один проступок — самовольную попытку оставить московскую службу: пойманный беглец наказывался смертью. Получить московские льготы было легко, отказаться от них — почти невозможно.
В Москве Штаден был представлен Грозному и получил приглашение к царскому столу. «Итак, — хвастается он, — я делал большую карьеру: великий князь знал меня, а я его». (Впрочем, скоро он понял, что близость ко двору делает положение человека весьма двусмысленным: «Кто был близок к великому князю, тот легко обжигался, а кто оставался вдали, тот замерзал».) Его зачислили в опричнину и испоместили 150 четвертями земли в Старицком уезде, в селе Тесмине, ранее принадлежавшем одному из людей князя Владимира Андреевича. Служебные обязанности Штадена состояли в том, чтобы быть толмачом в Посольском приказе. Помимо службы, он содержал на своем московском дворе кабак и вел рискованные торговые операции, которые всегда удавались ему, ибо Штаден заручился поддержкой как земского градоначальника Москвы боярина Ивана Челяднина, так и верхушки опричнины — боярина Алексея Басманова и объезжего головы Григория Грязного.
Записки Штадена, относящиеся к этому времени, полны описаний различных судебных дрязг, в которых ему довелось участвовать, благодаря чему он основательно познакомился с московским судом. Штаден отмечает повальное лихоимство стряпчих и приказных. Об угрызениях совести не было и речи; всякий, «собравший неправдой добро, говорил, ухмыляясь: “Бог дал!”» У кого не было денег на взятку, тот стучался в приказ со словами: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных». Безденежному челобитчику неохотно открывали, и он входил, многократно кланяясь князьям, боярам или дьякам. Если он бывал недостаточно смел, то приказной боярин отталкивал его посохом: «Недосуг, подожди!» Многие, пишет Штаден, «так и ждали до самой смерти». Однако природная русская ловкость брала свое. Штаден подтверждает мнение Ричарда Ченслора о великолепном, как бы мы сказали сейчас, правовом образовании русских людей. В Московии, пишет он, «и самый последний крестьянин так сведущ во всяких шельмовских штуках, что превзойдет и наших докторов — ученых юристов — во всяческих казусах и вывертах. Если кто-нибудь из наших высокоученейших докторов попадет в Москву — придется ему учиться заново!». Кстати, сам Штаден, будучи опричником, тем не менее часто подвергался различным обидам, но всегда выходил победителем в суде благодаря своим высоким покровителям.
«Звездный час» опричника Штадена пробил в 1570 году, когда он принял участие в походе царя на Новгород. Все добро, добытое опричниками в ограбленном городе, Грозный забрал себе и распорядился свезти в один монастырь, который окружил крепкой стражей. Такой исход событий пришелся не по вкусу Штадену: «И когда я это увидел, я решил больше за великим князем не ездить». Отдельные опричные отряды отправлялись тогда на свой страх и риск далеко на север и доходили даже до берегов Студеного моря, оставляя по себе кровавые следы. Штаден решил последовать их примеру.
Царь направился во Псков, а Штаден набрал отряд оборванцев и «начал свои собственные походы и повел своих людей назад, в глубь страны». Занимались они преимущественно грабежом: «Всякий раз, когда они забирали кого-нибудь в полон, то расспрашивали честью, где по монастырям, церквям или подворьям можно было бы забрать денег и добра, и особенно добрых коней. Если же взятый в плен не хотел добром отвечать, то они пытали его, пока он не признавался. Так добывали они мне денег и добро».
Как-то раз отряд Штадена подъехал к сельской церкви. «Люди мои устремились вовнутрь и начали грабить, забирали иконы и тому подобные глупости» (Штаден был честный лютеранин). Но оказалось, что люди Штадена здесь не одни: неподалеку находился двор земского боярина, на который уже вломилось шестеро опричников; однако многочисленная дворня оказала грабителям сопротивление и выгнала их. Опричники попросили помощи у Штадена. Его громилы ворвались во двор и бросились на земских. «Одного из них, — пишет Штаден, — я тотчас уложил выстрелом наповал, потом прорвался через их толпу и проскочил в ворота». Из окон терема в него полетели камни. Кликнув своего слугу Тешату, Штаден с топором в руке стал подниматься по лестнице. Наверху его встретила боярыня: она, вероятно, поначалу хотела броситься ему в ноги, но, испугавшись его грозного вида, побежала назад в палаты. «Я же, — ничуть не смущаясь, повествует погромщик, — всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей». Взрослым людям не надо пояснять, чем он там занялся.
Затем отряд Штадена подступил к «большому защищенному посаду»: «Здесь я не обижал никого. Я отдыхал». Умаялся, в общем, бедный.
Через два дня Штаден узнал, что где-то рядом земские побили такой же грабительский отряд в 500 человек. Он поспешил повернуть назад. Испытывать судьбу больше было незачем: «Когда я выехал с великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с 49-ю, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра».
По возвращении в Москву Штаден был пожалован «вичем», то есть правом именоваться по отчеству. Его русское имя стало Андрей Владимирович. На своем московском дворе он поставил новые хоромы, умножил имения и дворню, прибрал к рукам опустевшие московские дворы. Но все его богатство сгорело в пламени московского пожара 1571 года. А вскоре оборвалась и его карьера. Он еще успел принять участие в разгроме хана на берегах Оки, но в 1573 году при пересмотре поместных и вотчинных дач он лишился всех имений и был низвергнут в земщину. Штаден еще попытался было заняться мукомольным делом в Поволжье и торговым посредничеством в Поморье, но удача оставила его, и он в 1576 году почел за лучшее сесть на голландский корабль и вернуться в европейские пенаты — таким же нищим, каким некогда покинул их.
