Еще ожидает специального исследования вопрос об искусстве писательницы в характеристике образов исторических персонажей[86]. Стремление к воссозданию образов всегда было в лучших традициях античной историографии. Но в византийской исторической литературе выработался и утвердился определенный стиль изображения персонажей. Этот стиль представлял собой смешение канонизированных античных приемов с христианскими трафаретами. Византийских императоров, полководцев писатели рисовали мужественными и мудрыми защитниками христианской веры, а их врагов – носителями мирового зла[87].
Начиная с первой половины X в. авторы исторических сочинений все больше пытаются изобразить реального человека, нарисовать его внешность, характер, особенности. «Между временем, когда Феофан закончил в начале IX в. свое сочинение, и временем, когда Пселл приступил к своему труду в XI в., – пишет Р. Дженкинс[8]8, – в историографии произошел своего рода революционный сдвиг в сторону гуманизма» (под гуманизмом Р. Дженкинс подразумевает пробуждение интереса к человеку. – Я. Л.). Замечательным мастером живой характеристики героев был Михаил Пселл, которым восхищалась Анна.
Вчитываясь в многочисленные описания героев «Алексиады», нетрудно заметить, что и Анна пользуется для обрисовки своих персонажей определенными канонами, которые частично заимствованы писательницей по традиции, частично отражают ее представления о том или ином идеальном типе людей. Так, непременными качествами императоров, полководцев, придворных, государственных мужей, по мнению историка, являются сила, мужество, ум, умение ориентироваться в обстановке, {42} принимать нужное решение и предвидеть будущее, образованность как в христианских, так и в светских науках (под последним понимается главным образом осведомленность в эллинской культуре), дар слова. Для женщин (у Анны это матери, жены, дочери императоров) место чисто мужских добродетелей занимают скромность, милосердие, занятие благотворительностью. Врагам империи свойственны коварство, распущенность, болтливость и т. п. Определенные «нормы» есть у Анны даже для внешности своих героев. Идеальный воин, как правило, обладает высоким, иногда громадным ростом, широким размахом плеч, сверкающими глазами. Когда Анна рисует прекрасный облик того или иного героя, она нередко подчеркивает гармоничность и пропорциональность сложения, соразмерность частей тела[89]. Это последнее имеет особенно важное значение в портретах героев Анны и, думается, связано с восприятием писательницей этических и эстетических представлений античности. Анна неоднократно ссылается на «канон» Поликлета, она безусловно глубоко усвоила суть учения Аристотеля об «умеренности» и «надлежащей середине» и претворяет это учение в своих эстетических и этических оценках.
Естественно, что реальные люди, описанные Анной, далеко не всегда удовлетворяют канонам, и писательница старательно отмечает это несоответствие (например, невысокий рост Алексея или Бакуриани). У Анны нет недостатка в стилизованных характеристиках и портретах, и тем не менее в образах, созданных ею, читатель найдет немало живых и индивидуальных черт. Нельзя, например, спутать в «Алексиаде» умную, властную и решительную Анну Далассину с любящей, мягкой Ириной (во всяком случае такова она в изображении Анны). Как столкновение характеров рисует писательница сцену встречи благоразумного и дальновидного Алексея с вспыльчивым и нетерпеливым Исааком, который пришел к брату, чтобы реабилитировать в его глазах своего сына (VIII, 8, стр. 242).
Анне свойственно стремление подчеркнуть некоторую противоречивость в облике и характере своего героя. Рассказывая о невежественном с ее точки зрения и грубом Итале, который во время спора пользовался не только словами, но и руками, писательница неожиданно заканчивает свое описание так: «Только одна черта Итала была чуждой философам: ударив противника, он переставал гневаться, обливался слезами и проявлял явные признаки раскаяния» (V, 8, стр. 173). Повест-{43}вуя о мужественном, сильном и прекрасном Роберте Гвискаре, Анна замечает, что при таких качествах он был необыкновенно жаден (VI, 7, стр. 187). Лев Халкидонский, чью преданность православию Анна не подвергает сомнению, был, по словам писательницы, совершенно неискушен в словесности (V, 2, стр. 159) и т. д.
Определенный диалектизм характерен и для портретов, которые рисует Анна. Вот два примера.
Глаза Алексея «глядели грозно и вместе с тем кротко. Блеск его глаз, сияние лица... одновременно пугали и ободряли людей» (III, 3, стр. 121). «Голубые глаза Ирины смотрели с приятностью и вместе с тем грозно, приятностью и красотой они привлекали взоры смотрящих, а таившаяся в них угроза заставляла закрывать глаза...» (III, 3, стр. 121).
Приведенная характеристика Ирины невольно оживляет в памяти портрет дантевской Беатриче из «Новой жизни» (ср., например, знаменитый XI сонет).
Особенно бросается в глаза противоречивость в образах главных героев «Алексиады». Это в первую очередь относится к императору Алексею Комнину. Алексей в сочинении его дочери поистине многолик.
Так, Анна постоянно рисует отца в виде античного героя, сравнивает его с Гераклом, Александром Македонским, использует, живописуя его, гомеровские цитаты, отмечает гармонию его великой души и прекрасного облика и т. д. В то же время у писательницы можно заметить тенденцию изображать императора мучеником и даже любоваться его страданиями. Нет таких бедствий, кои не постигли бы Алексея (XIV, 7, стр. 391). Но император переносит все их со стойкостью христианского подвижника. Вот как описывает Анна сцену приема Алексеем крестоносных вождей.
С утра до позднего вечера бесконечной вереницей идут к императору крестоносцы. Окружающие Алексея не выдерживают, уходят или опускаются на пол, и лишь один он, без отдыха, ничем не подкрепляясь, мужественно выслушивает бесконечные разглагольствования болтливых латинян и находит в себе силы умерять их наглые претензии и парировать аргументы (XIV, 4, стр. 385).
Не менее характерна в этом отношении и великолепная сцена, когда терзаемый болезнью Алексей, пренебрегая недугами, отправляется в поход на турок. Император не в состоянии сидеть в седле. Он едет в колеснице и тем не менее жестами, голосом, улыбками все время ободряет своих воинов (XIV, 5, стр. 386). {44}
Исследователи, анализировавшие образ Алексея[90], обычно ограничивались выборкой характеристик, которые Анна дает отцу, и не пытались объяснить противоречивость этого образа в связи с определенной двойственностью мироощущения Анны.
Вопрос о соотношении традиционного, канонического и живого, оригинального интересен не только в применении к образам «Алексиады». Этот вопрос так или иначе приходится ставить при оценке почти любого произведения византийской литературы. Среди некоторых исследователей распространено мнение, что догматическое мышление византийцев оказалось неспособным создать что-либо оригинальное ни в области идей, ни в области художественной формы. И если педантично и скрупулезно разбирать труд Анны, то можно обнаружить, что многие элементы ее произведения в той или иной форме встречаются в сочинениях ее античных или византийских предшественников. Легче всего это проследить на примере языка и стиля писательницы[91].
Как все ученые авторы того времени, Анна пишет не на разговорном языке, а на выученном ею древнем[92]. Уже это очень ограничивает художественные возможности писательницы. Не зная полного объема значений ряда слов, не имея возможности пользоваться богатствами народного языка, Анна вынуждена заимствовать слова и даже целые фразеологические сочетания у своих античных и византийских предшественников. Читая труд Анны, эрудит в области греческой литературы легко распознает уже знакомые ему слова, словосочетания и словесные формулы. От многократного употребления эти словосочетания, {45} естественно, стираются, теряют свою стилистическую окраску. Так, например, бессчетное число раз, совершенно независимо от стиля и контекста, Анна употребляет такие словосочетания, как βουλην βουλεύεσθαι (задумать думу), νωτον διοόναι (обращать тыл) и др.
То же самое можно отметить и в отношении образной системы «Алексиады». Ученость довлеет над писательницей, и память иногда некстати подсказывает ей традиционные образы и приемы. Например, Анна неоднократно сравнивает голос своих героев с голосом Ахилла, чей крик устрашал целое войско, а враги Византийской империи оказываются тифонами, дикими вепрями и т. п. На каждом шагу встречаются в «Алексиаде» библейские образы и ассоциации. В повествовании, а особенно в характеристиках героев, Анна нередко сбивается на панегирический тон похвальных речей – энкомиев, исполненных высоких метафор, антитез, риторических вопросов, восклицаний и т. п.
