То же самое можно отметить и в отношении образной системы «Алексиады». Ученость довлеет над писательницей, и память иногда некстати подсказывает ей традиционные образы и приемы. Например, Анна неоднократно сравнивает голос своих героев с голосом Ахилла, чей крик устрашал целое войско, а враги Византийской империи оказываются тифонами, дикими вепрями и т. п. На каждом шагу встречаются в «Алексиаде» библейские образы и ассоциации. В повествовании, а особенно в характеристиках героев, Анна нередко сбивается на панегирический тон похвальных речей – энкомиев, исполненных высоких метафор, антитез, риторических вопросов, восклицаний и т. п.
Не будем продолжать этого перечня: у византийских писателей и так никогда не было недостатка в суровых критиках. Думается, однако, что ряд произведений византийской литературы, и среди них «Алексиада», заслуживают иного подхода. «Алексиада» – не сумма отдельных традиционных элементов, а художественное целое. Единство замысла и композиции, лирическая окраска повествования, художественность описаний и характеристик – все это делает труд Анны не только первоклассным историческим источником, но и выдающимся литературным явлением своего времени.
Талант Анны был оценен достаточно рано, и одно из свидетельств этого – сравнительно большое число рукописей ее произведения. Первые списки «Алексиады», имеющиеся в нашем распоряжении – Florentinus 70,2 (F), Par. Coislinianus 311(C), – сделаны в XII в., возможно, еще при жизни писательницы.
Сохранилось также несколько сокращенных рукописей «Алексиады»[93].
Первое критическое издание «Алексиады» было опубликовано в Боннском корпусе византийских историков. Первый том (кн. I—IX) был издан Шопеном на основании С с добавлением «Введения» по поздней сокращенной рукописи. Второй том подготовил А. Райффершайд, учитывавший также чтения F. Это издание явилось крупным шагом вперед в изучении твор-{46}чества Анны. Текст «Алексиады» снабжен построчными примечаниями и неплохим латинским переводом, в конце второго тома помещены индексы и glossarium anneum, подготовленные П. Пуссином (и то и другое неполное и неточное). Там же перепечатан обширный комментарий К. Дюканжа. Этот комментарий был составлен еще в XVII в. и, конечно, не мог не устареть, но благодаря огромной эрудиции его автора сохраняет определенное значение до сих пор.
Вскоре после выхода боннского издания А. Райффершайд предпринимает новое полное издание «Алексиады», где уже целиком учитывается флорентийская рукопись.
Наконец, последнее издание, выполненное Б. Лейбом, вышло сравнительно недавно. Оно снабжено введением, критическим аппаратом, французским переводом текста, комментарием и в какой-то степени подводит итог работе, проделанной исследователями Анны к тому времени[94].
К настоящему времени «Алексиада» переведена на ряд европейских языков[95]. Однако большинство этих переводов устарело, они основываются на некритических изданиях и часто дают неполный текст. Лучшими переводами следует признать английский, выполненный Е. Доуэс[96], и французский Б. Лейба. На русском языке в 1859 г. были изданы первые девять книг «Алексиады» в переводе под редакцией Карпова. (Анна Комнина, Сокращенное сказание...) Этот перевод сделан весьма небрежно, в нем много ошибок и стилистических погрешностей.
Библиография работ об Анне составляет уже немалый список[97]. Подавляющее большинство из них посвящены выяснению специальных проблем истории и исторической географии Византии и соседних стран, для решения которых дает материал «Алексиада». В нескольких коротких статьях и заметках предлагаются конъектуры к тексту. {47}
Большое значение для исследователя Анны Комниной имеют статьи и книги по внешней и внутренней истории Византии и Юго-Восточной Европы, авторы которых широко используют и осмысляют данные «Алексиады». К их числу в первую очередь следует отнести статьи В. Васильевского, собранные в томе I его «Трудов», упомянутые уже нами «Очерки по истории царствования Алексея I» Ф. Шаландона, «Историю Средневековой Болгарии» В. Златарского, «Историю Сербии» К. Иречека и др.
Другая, менее многочисленная группа работ посвящена характеристике лиц, упомянутых Анной, или определенных сторон общественной жизни, освещенных в «Алексиаде». Это главным образом соответствующие разделы знаменитых «Византийских портретов» Ш. Диля и сравнительно недавние статьи Б. Лейба. К сожалению, Б. Лейб часто ограничивается пересказом «Алексиады».
Совсем беден список работ, посвященных художественному методу писательницы. Кроме уже упомянутой статьи Антониадиса об образах, сюда можно отнести две недавних работы Р. Катичича о гомеровских традициях в «Алексиаде».
Среди большого числа работ об «Алексиаде» только две – уже указанные книги Е. Остера и Дж. Баклер – содержат в себе попытку оценки сочинения Анны в целом. Труд Е. Остера к настоящему времени в значительной степени устарел как по материалу, так и по методу исследования. Книга же английской исследовательницы Дж. Баклер и поныне имеет определенное значение для изучения творчества Анны. Баклер систематизировала огромный материал, содержащийся в «Алексиаде», и разрешила ряд специальных вопросов. Но ее книга по многим проблемам представляет собой скорее хорошо подобранный материал для исследования, чем собственно исследование. Характеризуя Анну как человека, историка и писателя, Баклер не всегда сопоставляет между собой собранные ею факты, а тем более не ставит их в связь с историей и литературой той эпохи. Видимо, поэтому, как отметил в рецензии на книгу Ф. Дэльгер, Баклер часто считает изобретением Анны то, что было общим для византийской литературы. Недостатком книги можно считать и излишнее доверие ее автора почти к любому утверждению нашего историографа. Это доверие приводит Баклер к прямому противоречию с историческими фактами.
Настоящий перевод сделан по изданию Б. Лейба. Все случаи, когда нами принималось иное чтение, оговорены в комментарии. {48}
Подробно истолковать все заслуживающие внимания места «Алексиады» у нас не было возможности. Поэтому во многих случаях приходилось ограничиваться отсылками к специальной литературе. Развернутая аргументация приводится только в тех случаях, когда нами привлекается новый материал или оспариваются мнения других исследователей. Из географических названий объясняются только те, которых нет на прилагаемых географических картах.
Настоящая книга – плод не только моего труда. С. Г. Слуцкая перевела книги X и XI «Алексиады», придирчиво прочла остальной текст и сделала свои замечания. А. П. Каждан постоянно помогал мне советами и разрешил воспользоваться написанными им главами «Истории Византии», которая готовится к изданию Институтом истории АН СССР. А. Г. Лундин ознакомил меня с некоторыми арабскими источниками. Сотрудники сектора византиноведения Института истории АН СССР с вниманием и сочувствием следили за моей работой. Всем им приношу свою искреннюю благодарность.
Я. Н. Любарский{49}
1. Поток времени в своем неудержимом и вечном течении влечет за собою все сущее. Он ввергает в пучину забвения как незначительные события, так и великие, достойные памяти; туманное, как говорится в трагедии[1], он делает явным, а очевидное скрывает. Однако историческое повествование служит надежной защитой от потока времени и как бы сдерживает его неудержимое течение; оно вбирает в себя то, о чем сохранилась память, и не дает этому погибнуть в глубинах забвения.
Это осознала я, Анна, дочь царственных родителей Алексея и Ирины, рожденная и вскормленная в Порфире[2]. Я не только не чужда грамоте, но, напротив, досконально изучила эллинскую речь, не пренебрегла риторикой, внимательно прочла труды Аристотеля и диалоги Платона[3] и укрепила свой ум знанием четырех наук[4] (следует открыто заявить, и это не является бахвальством, о том, что мне дали природа и стремление к знанию[5], о том, что мне свыше уделено богом и что я приобрела со временем). И вот я решила в этом сочинении поведать о деяниях своего отца, ибо нет оснований обойти их молчанием и дать потоку времени увлечь их в море забвения; я расскажу о его деяниях после вступления на престол и о тех, которые он совершил до увенчания диадемой, находясь на службе у других императоров.
2. Я приступаю к рассказу не с целью выставить напоказ свое умение владеть слогом, а чтобы столь величественные деяния не остались неизвестными для потомков. Ведь даже самые значительные дела исчезают в мраке молчания, если их не сохраняет для памяти историческое повествование[6].
Мой отец, как это явствует из самих его поступков, умел властвовать, а в необходимой мере и подчиняться властвующим[7]. Я решила описать его деяния и испытываю страх: не {53} заподозрили бы меня, не подумали бы, что под видом рассказов о своем отце, я превозношу себя самое и не сочли бы все содержание моей истории за ложь и восхваление, когда я буду восхищаться его делами. Если же сам отец даст к тому повод и факты принудят меня осудить те или иные его поступки (не из-за него самого, а ради сути дела), то и тогда могут найтись насмешники, которые приравняют меня к Хаму, сыну Ноя[8], ведь насмешники на всех косятся по своей злобности и зависти, не замечают ничего хорошего и, говоря словами Гомера, «обвиняют невинного»[9]. Когда кто-нибудь берет на себя труд историка, ему следует забыть о дружбе и неприязни и сплошь и рядом с величайшей похвалой отзываться о врагах, если они этого заслужили своими подвигами, и порицать самых близких людей, если к тому побуждают их поступки. Поэтому не надо проявлять нерешительность ни в порицании друзей, ни в похвалах врагам[10]. Одних мои слова больно заденут, другие согласятся со мною. Но тех и других я хочу убедить в своей правоте, призвав в свидетели сами дела и тех, кто был их свидетелем.
