Глава шестая
Жуковский, дай мне руку!
Иван Дмитриев. 1831 г.
Вдохновение. — Тарутинский лагерь. — Когорта генералов. — Кутайсов: надежды и скорбь. — Судьба генерала Строганова. — Ответ Блудову. — Пропавшее издание. — Первые читатели: Иван Лажечников и Андрей Раевский. — Литературный Савельич
С конца 1812 года и до конца войны не было в России произведения более популярного, чем «Певец во стане русских воинов». Жуковский пленил читателей жизнелюбием, искренностью молодого чувства, восторженностью и лиричностью, смелостью поэтической формы и некоторой театральностью. «Певца…» невольно хочется читать вслух, он рассчитан на декламацию, причем не в тесном помещении, а в просторной гостиной, в зале Дворянского собрания, или еще лучше — где-нибудь на просторе, среди неба и полей.
В «Певце…» сошлось все, чего просило тогда русское сердце. Не все было стройно в этом большом стихотворении (сегодня его бы назвали поэмой), но авторское дыхание и заданный ритм были столь сильны, что неудачные или несколько темные по смыслу строки терялись в потоке, рожденном истинным вдохновением. Позднее, когда Жуковскому указывали на слабые места и он пытался что-то переписать, получалось еще хуже. Вдоволь намучившись, он понял, что лучше эту вещь не трогать. «Все мои поправки бывают несчастливы»[53], — сетовал Жуковский в письме Дмитриеву.
Большая часть «Певца…» была написана Василием Андреевичем в Тарутинском лагере, во время передышки, которую получила тогда русская армия. Начиная со второго дошедшего до нас издания Жуковский снабжал название подзаголовком: «Писано после отдачи Москвы перед сражением при Тарутине». Значит, стихотворение было написано между 2 сентября и 6 октября (по старому стилю).
Герои «Певца…» были у поэта «под рукой» (кроме погибших к тому времени Кульнева, Кутайсова и Багратиона). На штабные совещания в Главную квартиру приезжали те, кто вскоре навечно запечатлеется в стихах Жуковского. Можно было увидеть их обветренные лица, услышать их голоса, заметить их привычки. Вот та славная когорта генералов, которая пройдет в «Певце…» перед глазами читателя: Ермолов, Раевский, Витгенштейн, Коновницын, Платов, Беннигсен, Остерман-Толстой, Тормасов, Багговут, Дохтуров, Воронцов, Щербатов, Пален, Сеславин, Давыдов, Чернышев, Паисий Кайсаров, Строганов…
Возможно, кто-то из них (а может быть, и сам Кутузов) рассказывал Жуковскому о Кутайсове и возможных обстоятельствах его гибели. Многие из тех, кто знал Александра Ивановича Кутайсова, не могли смириться с его бесследным исчезновением в огне битвы и предполагали, что он в беспамятстве мог попасть в плен.
* * *
Никто не видел 27-летнего генерала Кутайсова погибшим. В разгар битвы сослуживцы заметили лишь одиноко скачущего полем его коня. (Кстати, на родовом гербе Кутайсовых изображены рыцарь в латах и стоящая на задних ногах лошадь, они вместе держат щит. Под щитом написано: «Живу одним и для одного».)
Жуковский в своем «Певце…» описал именно этот эпизод:
О горе! верный конь бежит
Окровавлен из боя;
На нем его разбитый щит…
И нет на нем героя.
Коня поймали. «Седло и стремя были окровавлены, — свидетельствовал очевидец, — тело не найдено, и обстоятельства последних минут остались неизвестны».
Вскоре после Бородинской битвы один петербургский сановник записал в дневник: «Курьер привез известия о генеральном сражении. Граф Кутайсов пропал. Полагают, что он взят в плен».
Во многих и многих русских сердцах теплилась надежда. В начале 1813 года Анна Петровна Бунина (дальняя родственница Жуковского по отцу) в журнале «Вестник Европы» опубликовала горестное стихотворение, посвященное памяти погибшего в Бородинском сражении. Эти стихи напоминают плач Ярославны, каждое слово в них омыто слезами: «Ужель и ты!., и ты / Упал во смертну мрежу!»
Но есть в стихотворении строки, где поэтесса обращается к Александру, как к живому:
Войди в свой дом, ликуя твой возврат,
Отец, сестры и брат
Заранее к тебе простерли руки!..
Начальник нашей артиллерии на Бородинском поле генерал Александр Кутайсов был одним из самых молодых, талантливых и обаятельных русских военачальников. Вот как писал о нем Жуковский все в том же «Певце…»:
Он видом и душой
Прекрасен был, как радость;
В броне ли, грозный, выступал —
Бросали смерть перуны;
Во струны ль арфы ударял —
Одушевлялись струны…
Кутайсов владел всеми европейскими языками и, кроме того, турецким и арабским. Вокруг его постели всегда стояло до десяти больших табуретов, служивших генералу столами. На одном были его чертежи, на другом — математические расчеты, на третьем — переводы, на четвертом — артиллерийские записки, на пятом — ноты…
Гений военной мысли, автор первого боевого устава артиллерии, Кутайсов был одарен и художественными талантами. Поэтому когда Жуковский писал, что Кутайсов «во струны арфы ударял», — это не просто красивый образ. Александр играл на скрипке, превосходно рисовал, хорошо знал поэзию, писал стихи (увы, они не дошли до нас).
Скорбя об утрате, один из друзей писал: «Вокруг Кутайсова было все так живо, так весело и вместе с тем так пристойно…» Поручик 17-й артиллерийской бригады вспоминал, как вечером 25 августа, накануне сражения, Кутайсов объезжал батареи, давая последние указания: «Он соскочил с лошади, сел на ковер и пил с нами чай из черного обгорелого чайника. — „Я сегодня еще не обедал“, — сказал он. Объяснил нам значение следующего дня, вскочил на лошадь и помчался. Мы следили долго этого любимого нами человека, и кто знал, что в последний раз».
Когда Анна Бунина в своем стихотворении звала молодого генерала вернуться в отчий дом, она имела в виду Рождествено — подмосковную усадьбу Кутайсовых.
Если бы сейчас генерал Кутайсов вернулся в село Рождествено, он не нашел бы многого, что привычно было его взору. Но что-то милое, знакомое сердцу, увиделось бы ему в облике трехэтажного дома, выросшего недавно рядом с сельским храмом. Портик над главным входом делает этот дом похожим на уютную усадьбу XIX века. У дверей табличка: «Православная школа „Рождество“».
В этой сельской школе имя Александра Кутайсова для всех ребят — родное. Даже первоклассники расскажут вам, что Кутайсов — «это герой 1812 года из нашего села, он командовал всеми пушками». В школьном коридоре — портреты Кутайсова и других героев Отечественной войны. Их имена звучат на уроках. В школьном музее можно увидеть настоящее ядро, «залетевшее» с той войны.
Свежий номер школьного журнала «Лексикон» весь посвящен войне 1812 года и открывается словами: «Наша школа стоит на земле усадьбы Рождествено — в начале XIX века она принадлежала семье графа Кутайсова, двадцатисемилетнего генерала, погибшего при защите батареи Раевского на Бородинском поле. И храм, в который мы ходим все вместе, поставлен его родителями — Иваном Павловичем и Анной Петровной Кутайсовыми в память о сыне и о всех погибших на поле Бородина. Так что Бородинская битва для нас — не только в учебниках, кино и оловянных солдатиках. Нам обязательно нужно знать о той войне и делиться этим знанием с другими, оберегая память, которая очень легко может исчезнуть…»[54]
* * *
В 1815 году однокашник Жуковского по Благородному пансиону, осторожный дипломат Дмитрий Николаевич Блудов посоветовал автору «Певца…» снять в очередном издании стихотворения упоминание о графе Павле Александровиче Строганове. Генерал Строганов в Бородинской битве сначала командовал 1-й гренадерской дивизией, а после тяжелого ранения Николая Тучкова принял командование над 3-м пехотным корпусом.
В «Певце…» ему посвящены строки: «Наш смелый Строганов, хвала! / Он жаждет чистой славы; / Она из мира увлекла / Его на путь кровавый…»[55] Блудов сетовал Жуковскому на слабость этих стихов и по-дружески просил снять их при подготовке нового издания. При этом он прозрачно намекал, что упоминание о Строганове некоторыми воспринимается, как знак дружеских отношений поэта с графом, и это может повредить карьере Жуковского. Похоже, после войны некоторые влиятельные сановники находили, что Павел Александрович ведет себя слишком независимо.
Генерал-лейтенант Строганов, в 1807 году начавший свою армейскую карьеру волонтером (в чине тайного советника и звании сенатора он командовал казачьим полком), с честью прошел всю войну. В Битве народов под Лейпцигом командовал авангардом. В сражении при Краоне 23 февраля 1814 года у него на глазах погиб его единственный сын Александр — восемнадцатилетнему прапорщику ядром снесло голову. «Юноша храбрый и милый, гр. Строганов жизнь свою положил…»[56] — говорилось в официальном рапорте «О бое при Краоне».
