Место действия — Европа.
1
Человек устало брел по дороге. Видно было, что он проделал немалый путь. На землю уже наползали сумерки, а до Кольмара было еще добрых два часа пути. Надо было торопиться, но сил уже не было.
Порой по дороге, громыхая, проносились кареты, обдавали путника пылью и исчезали так же быстро, как и появлялись. И никому в голову не приходило подвезти человека в сторону Кольмара. Ну кто остановит карету, завидев пропыленного с ног до головы странника в больших дорожных сапогах и с холщовым мешком за плечами? Мало ли бродяг шатается по дорогам!
Вот снова послышался стук копыт. Человек сошел на обочину, чтобы пропустить карету. И вдруг — о чудо! — карета остановилась. Приоткрылась дверца, и, прежде чем путник смог что-либо понять, он очутился на жестком сидении напротив благообразного господина. Путник приложил руку к груди и почтительно склонил голову:
— Благодарю тебя, добрый доктор. Сегодня ты показал свое умение исцелять людей не только от недугов, но и от неверия в человеческое милосердие. Признаюсь, за многие дни долгого своего пути я заразился этим неверием. Но ты исцелил меня.
Незнакомец, которого назвали доктором, улыбнулся и спросил:
— Какие пути ведут тебя в Кольмар, странник, пожелавший остаться неизвестным?
— Людей всегда ведут дороги, которые, как им кажется, в конце концов приводят к счастью. Вот и я направляюсь в Кольмар в поисках счастья. А имя мое вряд ли что-нибудь скажет тебе, ибо я, к сожалению, не Гиппократ, не Гален, а всего лишь Теофраст Парацельс, как и ты, доктор медицины.
Благообразный господин снял шляпу:
— Рад приветствовать тебя, Парацельс. Я слышал твое имя. Слава опередила тебя по дороге в Кольмар. Я Лоренц Фрис, местный врач, и буду счастлив видеть тебя гостем в своем доме…
Пока карета доктора Фриса катит по дороге в Кольмар, пока коллеги, которых свел случай, ведут между собой разговор, оставим их и совершим мысленное путешествие в те времена, в которые довелось жить Парацельсу, чтобы понять, в каких условиях складывались его взгляды, какие трудности стояли на его пути…
2
«Именем Гиппократа…» — эти слова очень часто произносились медиками в те времена, когда Теофраст Парацельс после публичного диспута в Феррарском университете был удостоен звания доктора медицины и ему была вручена широкополая докторская шляпа.
«Именем Гиппократа…» В ту пору в медицинских корпорациях слова эти были святыми. Ведь вся медицинская наука XV–XVI веков основывалась на незыблемых канонах великого Гиппократа, не менее знаменитого корифея античной медицины Клавдия Галена, арабских мыслителей. среди которых первым был Абу Али Ибн Сина, автор пережившего века «Канона врачебной науки».
Действительно, Гиппократ был велик. Еще в IV веке до нашей эры он пытался решить выдающуюся для своего времени задачу: собрать воедино, обобщить все, что накопило человечество в области распознавания и лечения болезней, применения различных лекарственных средств, отбросить то, что не подтверждается опытом, и оставить людям своеобразный свод врачебных правил.
Когда жил Гиппократ, человеческие знания были еще очень скудны. Люди знали очень мало, их наивные представления переплетались с верой в могущественных богов, которые будто бы влияют на жизнь и судьбы простых смертных.
Гиппократ в какой-то мере преодолел господствовавшие в ту пору наивные представления, первым дал систематизированное обобщение всего достигнутого медициной, разработал методы исследования больных, установления диагноза, выработал правила поведения и питания при различных заболеваниях, описал порядок проведения многих хирургических операций.
Дело Гиппократа продолжил римский врач Клавдий Гален, живший во II веке нашей эры и написавший около 80 трудов по медицине. Его заслугой было то, что он дополнил учение Гиппократа данными, добытыми медиками за пять столетий, прошедших со времени великого грека. За это время появилось немало анатомических и физиологических сведений. Сам Гален не ограничивался чисто умозрительными рассуждениями, изучал строение организма на трупах животных, а изредка, когда удавалось, на трупах казненных преступников, погибших на поле брани воинов. Клавдий Гален писал: «Кто хочет созерцать создание природы, не должен доверять сочинениям по анатомии, но должен полагаться на свои глаза».
Однако и у Галена было немало заблуждений. Он, например, делал выводы о строении и функциях человеческого организма, вскрывая трупы животных, и даже не задумывался над тем, что многие органы человека значительно отличаются от внутренних органов животных. Он подчас слишком доверчиво принимал идеи Гиппократа, не составляя себе труда осмыслить их критически.
Учение Галена о строении человека было признано церковью в годы ее безраздельного господства законченным, единственно верным и непогрешимым. Это объяснялось прежде всего тем, что оно, как казалось церковникам, не противоречило ни одному слову священного писания — Библии, не противоречило самому духу христианства. Это было для церкви главное, и она объявила авторитет Галена непререкаемым.
Ну а если Гален ошибся? Все равно надлежало следовать его учению. Ну а если врач нашел иной способ лечения больного, чем тот, который предлагал Гален? Все равно надлежало придерживаться учения Галена. «На протяжении более тысячи лет после появления трудов Галена христианская церковь гасила всякие попытки дальнейших научных исследований и исканий, — писал советский историк медицины В. Терновский. — При помощи костров и пыток церковь стремилась добиться того, чтобы наука беспрекословно следовала авторитетам, канонизированным церковью. В связи с этим естествознание и медицина стали руководствоваться не наблюдением над природой, не опытом в разнообразном и широком смысле этого слова, а изучением не подлежащих критике текстов Гиппократа и Галена».
В сложное время довелось жить Теофрасту Парацельсу. Но это было время, когда все чаще и чаще раздавались смелые голоса, требовавшие покончить с безраздельным господством христианской религии над умами людей, высвободить знание из-под ее влияния. Были мыслители, которые осмеливались даже подвергать сомнению догматы христианства. Они не страшились угроз, хотя и знали, чем могут кончиться для них выступления против христианской религии.
Еще в 1232 году папа Григорий IX учредил трибунал святой инквизиции для борьбы с ересями и еретиками. Ему было дано право выносить приговор и наказывать всякого, кто будет высказывать сомнение в истинности христианского вероучения. Еретиков бросали в тюремные застенки, их подвергали жесточайшим пыткам, сжигали на кострах. Дым новых костров повис над Европой. Он стелился над Францией, Италией, Испанией, Германией. А список жертв инквизиции рос буквально не по дням, а по часам, выражаясь цифрами со многими нулями. Придет время, историки постараются хотя бы примерно подсчитать число жертв католической инквизиции и содрогнутся сами, назвав 5 миллионов человек.
Но остановить распространение вольнодумства католическая церковь не смогла даже таким путем. Крайние меры, которые принимало папство против еретических с его точки зрения выступлений, лишь усиливали ненависть масс к церкви, недовольство перерастало в возмущение. И когда чаша народного терпения перелилась через край, массы поднялись на борьбу против католической церкви. Охватившее в XVI столетии Европу мощное антифеодальное движение — реформация — было направлено и против «главного» феодального сословия — католического духовенства.
Реформация началась в Германии, затем перекинулась в Швейцарию, Англию, Шотландию, Данию, Голландию, другие европейские страны. Ее идеологи обвиняли католическое духовенство в стяжательстве, корыстолюбии, распутстве, во множестве других грехов. Особенно резкие нападки вызвала введенная церковью продажа грамот об отпущении грехов — индульгенций. Духовенство, проповедовавшее безгрешную жизнь как высшую добродетель, со спокойной совестью торговало этими грамотами, прощая за деньги любые прегрешения.
Вожди реформации выступили под лозунгом восстановления «истинного христианства», якобы искаженного католицизмом. Они ратовали за обновление церкви, которая не должна претендовать на безраздельное господство над духовной жизнью людей. Она должна покончить с религиозной нетерпимостью, оставить претензии на роль посредницы между богом и людьми. Вечное спасение на небесах, провозглашали они, достигается не с помощью церкви, а только верой, непреклонной верой в бога.
Реформация породила много надежд у людей, связывавших с возникновением новых, протестантских церквей раскрепощение разума, духовную свободу. Но большинство из этих надежд оказались тщетными. Религиозная вера и называется верой потому, что требует беспрекословного следования догматам религии. Любые попытки разумного их осмысления решительно пресекаются. Немудрено, что и протестантские церкви, осудившие стремление католицизма к господству над разумом, тем не менее попытались поставить заслон на пути к вольнодумству, в котором видели угрозу христианской вере.