- Что это значит, Кочрэнь? - спросил Бельмонт, стоящий подле полковника. Что это за глупая комедия, чего он дурака валяет перед этими людьми?
- Насколько я могу судить, все для нас кончено! - ответил Кочрэнь.
- Но это совершенно нелепо! - возмущался француз. - Почему бы им желать зла мне? Я никогда не делал им ни малейшего вреда. Я, напротив, был всегда и другом и доброжелателем. Если бы я мог объясниться с ними, я бы заставил их понять это... Эй, драгоман, скажи ему, что я француз, что я друг калифа, скажи ему, что мои соотечественники никогда не ссорились с его народом, и что его враги - и мои враги... Скажи ему все это!
Взволнованная речь и жесты monsieur Фардэ привлекли внимание предводителя арабов; он сказал несколько слов, и Мансур перевел: "Предводитель спрашивает, какую веру вы исповедуете, и говорит, что калиф не нуждается в дружбе неверных псов!"
- Скажите ему, что у нас, во Франции, все религии считаются одинаково достойными уважения и одинаково хорошими!
- Предводитель говорит, что только гяур, неверная собака, может говорить, что все религии одинаково хороши, и что если вы действительно друг калифа, то вы должны принять Коран и стать правоверным последователем пророка сейчас же. Если вы это сделаете, то он, со своей стороны, обещает отослать вас живым и невредимым в Хартум!
- Ну, а если не желаю?
- То с вами будет то же, что и с остальными!
- В таком случае передай ему, что мы, французы, не привыкли менять свою веру по принуждению!
Предводитель сказал еще несколько слов и стал совещаться с низкого роста коренастым арабом, стоявшим подле него.
- Он говорит, - перевел его слова драгоман, - что если вы скажете еще одно слово, то он прикажет сделать из вас корыто, чтобы кормить собак. Не говорите, Бога ради, ничего, monsieur Фардэ, - добавил Мансур уже от себя, - не гневите его: теперь они решают нашу участь!
- Кто он такой? - спросил полковник Кочрэнь.
- Это Али Вад Ибрагим, тот самый, который в прошлом году сделал набег и перебил всех жителей нубийской деревни!
- Я уже слышал о нем, - сказал Кочрэнь, - он имеет репутацию самого смелого, отважного вождя из всех предводителей дервишей, и при этом репутацию самого ярого фанатика. Хвала Господу, что наши дамы не попали в его лапы!
Теперь оба араба, мрачно и сдержанно совещавшиеся все это время, снова обратились к Мансуру, который все еще лежал, распростершись на коленях в песке. Они стали засыпать его вопросами, указывая поочередно то на одного, то на другого из своих пленников, затем еще раз посоветовались между собой и, наконец, сообщили свое решение Мансуру, приказав ему пренебрежительным движением руки сообщить его остальным.
- Благодарите Бога, высокочтимые джентльмены, на время мы спасены, сказал Мансур, стряхивая песок у себя с головы. - Али Вад Ибрагим говорит, что хотя неверные собаки достойны только получить острие меча в грудь от руки верных сынов пророка, но в данном случае, Бентьельмалю в Омдурмане будет выгоднее получить хороший выкуп за каждого из вас от ваших соотечественников. А до тех пор, пока не получится этот выкуп, вы будете работать, как рабы калифа, если только он не пожелает казнить вас смертью. Теперь вам предлагается разместиться на запасных верблюдах и следовать вместе с вашими победителями туда, куда они пожелают отвезти вас!
Предводитель арабов выжидал, когда Мансур окончил свою речь, и тогда отдал короткий приказ, по которому один из негров выступил вперед, держа в руке длинный тяжелый меч. При этом драгоман завопил, как кролик, на которого напустились собаки, и снова в порыве отчаяния кинулся на землю, зарывая лицо в песок.
- Что это значит, Кочрэнь? - спросил Сесиль Броун, так как полковник служил некогда на Востоке и был единственный из всех присутствующих, кроме драгомана, который мог кое-что понимать по-арабски.
- Насколько я понял, этот араб сказал, что не имеет никакой надобности в переводчике, и что так как за него никто не даст приличного выкупа, а он слишком жирен и тучен, чтобы из него мог выйти хороший раб, то лучше ему отсечь голову!
- Бедняга! - воскликнул Броун. - Слушайте, Кочрэнь, объясните им, чтобы они его отпустили. Мы не можем допустить, чтобы его зарезали тут же, у нас на глазах. Скажите, что мы найдем деньги, чтобы заплатить за него выкуп; я согласен дать какую угодно сумму!
- Я тоже дам, сколько смогу! - заявил Бельмонт.
- Мы подпишем общее товарищеское поручительство за него. Если бы у меня была здесь бумага и перо и гербовые марки, я бы в одну минуту выдал ему вполне законный документ, подлежащий во всякое время удовлетворению! - сказал Стефенс.
К сожалению, знания арабского языка полковника Кочрэня были недостаточны, а сам Мансур до того обезумел от страха, что утратил всякую способность что-либо понимать. Рослый негр вопросительно взглянул на своего предводителя, и затем его сильная мускулистая рука высоко взмахнула тяжелым мечом над головой драгомана, который взвыл не своим голосом и, протягивая вперед руки, молил о чем-то. Переглянувшись с Али Ибрагимом, его помощник подошел к дрожащему, заикавшемуся драгоману и задал ему несколько коротких вопросов.
Ни полковник, ни остальные ничего не поняли из происшедшее но Стефенс инстинктивно угадал, в чем дело.
- Ах, негодяй, негодяй! - воскликнул он с бешенством. - Молчи, молчи, несчастный! Молчи, презренная тварь! Лучше умри...
Но было уже поздно: теперь для всех стало ясно, что драгоман выдал, спасая себя, обеих женщин. По слову Али Ибрагима, человек десять арабов бросились вверх на утес и, минуту спустя, были уже наверху. Тогда из груди присутствующих вырвался крик ужаса, слившийся с криком отчаяния двух женщин. Грубые руки тащили их вниз, молодая девушка последовала за своими арабами, старшая же спотыкалась и падала; ее тащили, она плакала и взывала о помощи, а Сади, оборачиваясь, подбодряла ее.
Темные глаза Али Ибрагима равнодушно скользнули по лицу старшей мисс Адамс, но блеснули ярким огнем при виде хорошенькой мисс Сади. По его слову пленных погнали гурьбою к верблюдам; здесь обыскали у всех карманы и все, что было найдено ценного, высыпали в порожнюю торбу, которую Али Ибрагим завязал собственноручно.
- Что вы скажете, Кочрэнь? - сказал Бельмонт. - У меня есть при себе маленький револьвер, которого они не нашли на мне. - Не застрелить ли эту собаку драгомана за то, что он предал этих бедных женщин?
Кочрэнь отрицательно покачал головой.
- Лучше сберегите ваш револьвер для тех же дам, он может им очень понадобится, так как трудно сказать, что всех нас ожидает, в особенности их! сказал мрачно полковник.
Глава V
Длинною вереницей растянулись на земле полегшие на колени верблюды; одни из них были светлые, белые, другие темные, бурые. Они грациозно поворачивали из стороны в сторону свои сравнительно небольшие головы с умным, вдумчивым выражением больших кротких глаз Большинство были великолепные породистые животные, настоящие скакуны, но было и несколько более грубых и тяжеловесных верблюдов, так называемых вьючных животных, которые не выдерживали сравнения с первыми ни по статьям, ни по бегу. Все они были нагружены бурдюками с водой и различными съестными и другими припасами. В несколько минут достаточное число их было разгружено и предоставлено в распоряжение пленных, вьюки их были распределены на остальных. Пленных не связали никого, кроме почтенного мистера Стюарта, которого арабы, признав за духовное лицо и привыкнув видеть в религии синоним всякого насилия, сочли за самого опасного из своих пленников и потому связали ему руки верблюжьим арканом. Все же остальные были оставлены на свободе. Куда могли они бежать здесь, в пустыне, от этих быстроногих скакунов на своих грузных вьючных животных, уже достаточно замученных даже теперь?
Когда все расположились, караван тронулся с места, после того как арабы привычным окликом, дерганьем поводьев уздечки, заставили верблюдов встать. Никто из туристов до сего времени никогда не садился на верблюда, за исключением полковника Кочрэня, и в первый момент им показалось страшно очутиться так высоко над землею, а своеобразное колеблющееся движение спины верблюда на ходу, сходное с ощущением качки на море, не только смущало и пугало их, но у многих вызывало тошноту и другие симптомы морской болезни.
Но вскоре они забыли о своих физических ощущениях под влиянием нравственного сознания, что теперь между ними и остальным миром легла целая пропасть, что они все оторваны от своей прежней жизни и что теперь для них начинается новая, полная ужасов и мучений, безотрадная и безнадежная жизнь.
Всего какой-нибудь час тому назад они беспечно любовались природой. Сади болтала об английском и парижском покрое платьев, а теперь мысль о самоубийстве зарождалась в ее юной головке, как лучезарная звезда спасения. А там, в уютном салоне их парохода, ожидавшего их у скалистого берега, их ждал накрытый белоснежной скатертью стол, уставленный фарфором и хрусталем, ждали новейшие журналы и романы на зеленом столе маленькой судовой библиотеки, ждали миссис Шлезингер в ее желтой соломенной шляпке и хорошенькая миссис Бельмонт в длинном покойном кресле. "Короско" почти можно было видеть отсюда, но каждый длинный перевалистый шаг верблюда уносил их все дальше и дальше от берега, в глубь бесплодной пустыни.
