На судебном процессе Александр Ульянов выказал благородство духа, поразившее всех присутствующих (даже царя, читавшего стенограмму заседаний). Он всеми силами старался взять как можно больше вины на себя — с тем, чтобы обелить товарищей, а после вынесения смертного приговора отклонил настойчивые просьбы матери обратиться к императору с прошением о помиловании. Под конец он все же уступил, сжалившись над материнскими чувствами, однако совершенно недвусмысленно указал в письме, что прошения не заслуживает[71]. Его решимость пожертвовать жизнью ради дела освобождения России оставалась непреклонной; единственное, о чем он сожалел, — это о страдании, причиняемом матери. Он был повешен утром 8 мая 1887 г., вместе с четырьмя другими заговорщиками.
В день Сашиной казни Владимир готовился к выпускным экзаменам в гимназии. Его выдающиеся академические успехи (он получил высшие оценки по всем предметам, за исключением логики) продемонстрировали редкую способность юноши концентрировать все свои силы и сохранять неослабевающую энергию в периоды эмоционального напряжения. На выпускном акте директор гимназии Федор Керенский (отец будущего главы Временного правительства в 1917 г.) наградил Владимира золотой медалью. Керенский также написал блестящую рекомендацию от своего имени в Казанский университет. Ввиду того, что брат Владимира был казнен за попытку цареубийства, это был поступок, свидетельствующий о цельности и неподкупности: участливость Керенского вступала в резкий контраст с бойкотом осиротевшей семьи Ульяновых многими жителями Симбирска.
За отсутствием надежных источников, суждения о реакции Владимира на смерть брата по неизбежности должны быть гадательными, однако нет ни малейших оснований полагать, будто гимназические успехи Владимира свидетельствуют о холодности его натуры. Отчужденность, существующая между братьями, после ухода Саши из жизни могла казаться Владимиру еще более тягостной. Очевидно, он чувствовал, что недопонимал Сашу, воображая его кабинетным затворником, вечно склоненным над микроскопом — и наверняка запоздало корил себя за предвзятость и узость оценки. Он попытался хотя бы отчасти восполнить упущенное и полнее уяснить себе образ покойного брата, взявшись за чтение любимых книг Александра. Так произошла решающая встреча с книгой, многое определившей в облике будущего Ленина — с романом Чернышевского «Что делать?»
Владимир, собственно, уже читал роман тремя годами раньше, однако, как признавался позднее, истолковал его весьма поверхностно. Поскольку книга пользовалась среди молодежи большой популярностью, юноша непременно натолкнулся бы на нее и сам; сложившиеся же обстоятельства побудили его вчитаться в роман самым пристальным образом. Владимир изучал роман, вдохновленный убеждением, что описанные Чернышевским «новые люди» существуют в действительности и что его собственный старший брат, им неразгаданный, принадлежал к их числу: теперь юношу окрыляла надежда, что сам он тоже может и должен присоединиться к революционерам. Роман «увлек моего брата, он увлек и меня, — признавался Владимир Валентинову. — Он меня всего перепахал» — ибо, объяснял Ленин, Чернышевский показал, что для целеустремленного человека единственно возможная жизнь — это жизнь революционера, «он показал также и другое, еще более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к своей цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться ее осуществления»[72]. Смерть брата обострила восприимчивость юноши — и юный Володя Ульянов нашел в романе «Что делать?» многообразный одушевленный мир, который он мог переживать не менее глубоко и напряженно, чем мир реальный, его окружающий — переживать, вероятно, даже еще более сильно.
Осенью 1887 г. Владимир поступил на юридический факультет Казанского университета; вскоре (учитывая репутацию Александра как террориста и мученика) его пригласили вступить в революционный кружок, члены которого в декабре того же года приняли участие в студенческой демонстрации. Владимир был арестован, пробыл в заключении два дня, исключен из университета, а затем выслан в Кокушкино, где оставался почти год. Во время жизни в Кокушкине Владимир Ильич перерыл всю тамошнюю библиотеку, отыскивая тома журнала Чернышевского «Современник», еще недавно читанного Сашей. Владимир погрузился в чтение с головой, делая многочисленные пометки на полях. Обладая поразительным умением концентрировать свои умственные способности, юноша досконально изучил очерки Чернышевского о Белинском, о Гегеле, о философском материализме, об эстетике, о политической экономии Милля и о крестьянском вопросе. Позднее Ленин отмечал, что именно эти статьи впервые пробудили в нем интерес к вопросам экономики — в особенности к положению русской деревни. Владимир Ильич настолько был захвачен трудами Чернышевского, что раздобыл его адрес и обратился к нему с письмом, однако ответа не получил. Год спустя известие о смерти Чернышевского вызвало у него глубокую скорбь[73].
«Энциклопедичность знаний Чернышевского, — признавался Ленин впоследствии, — яркость его революционных взглядов, беспощадный полемический талант — меня покорили»[74].
Неизгладимое впечатление произвели на Владимира Ульянова непримиримая ненависть Чернышевского к либерализму, беззаветная преданность революции и вера в то, что «новые люди» способны освободить от гнета многострадальный русский народ. Владимир Ульянов высоко оценил революционный оптимизм Чернышевского, его убежденность в скором наступлении желанных перемен, приближаемых сознательными усилиями волевых борцов. В высшей степени существенно, что Ульянов проникся благоговейным пиететом по отношению к воздействию книг Чернышевского: ведь именно посредством пера Чернышевский сумел заразить революционным энтузиазмом своих читателей. Власть пишущего над умами — вот черта, присущая Чернышевскому, которая сделала его в глазах Владимира Ульянова образцом революционера. Итак, ему самому суждено стать революционером, обладающим даром вдохновлять, убеждать и мобилизовывать оружием печатного слова.
Подобное решение не слишком удивительно для юноши, который полагал тургеневских персонажей действительнее самой жизни и пытался понять единственного известного ему революционера — старшего брата — путем изучения вымышленных героев, которым, по его мнению, Саша во всем подражал. Эти герои — и в особенности сам Чернышевский — стали теперь образцами и для Владимира; он перенял их революционную целеустремленность; подобно им, он будет завоевывать души силой пера и собственным примером. Перо для Владимира Ульянова было действеннее бомбы.
Биографы Ленина усматривают в русском радикализме 1880-х годов два различные течения — террористическое и марксистское. Владимира Ульянова представляют решительным сторонником марксистов. Это неверно.
Невзирая на жесткие полицейские гонения, последовавшие за убийством Александра II народовольцами в 1881 г., преданные делу революционеры пытались возродить дух прежней организации, создавая кружки, сходным образом опиравшиеся на конспирацию и террор. Видя разительный контраст между разоряющимся крестьянством и быстро развивающимся городским пролетариатом, народовольцы[75] постепенно стали возлагать свои надежды на революцию на промышленных рабочих: хотя численность их была невелика, они сосредоточивались вокруг крупных фабрик и были, следовательно, более податливы в смысле организации и более чутки к воздействию пропаганды. Перемене взглядов на общественное положение у революционеров во многом способствовал и перевод на русский язык первого тома «Капитала» Карла Маркса (1872), который широко читался и перечитывался[76].
Вопреки отдельным расхождениям, народовольцев объединяла вера в эффективность террора, а еще более — убежденность в необходимости насильственного переворота. В рамках самодержавия свобода недостижима. Взломать прочную систему способна только конспиративная организация стойких революционеров. Быть может, наиболее примечательной чертой народовольцев были их крайний волюнтаризм, неиссякаемая вера в свои силы и способность по собственной воле создать в России основу для всеобщего социального равенства. Александр Ульянов придерживался именно таких взглядов — и Владимир Ульянов, по-видимому, ему следовал.
Путь народовольчества был не единственным для радикально настроенного юноши 1880-х годов. С «Народной Волей» сосуществовали группы социал-демократов, почитавшие себя истинными марксистами. Подобно народовольцам, российские социал-демократы признавали необходимость политической борьбы и повышения сознательности пролетариата с тем, чтобы опираться на него в предстоящей борьбе. Российские социал-демократы, последователи Георгия Плеханова, теоретика марксизма, находившегося в эмиграции, предрекали двухступенчатое развитие революционного процесса: сначала должны объединиться все прогрессивные силы общества с целью свержения самодержавия, затем рабочий класс поставит себя в оппозицию ко всем другим классам и будет настойчиво стремиться осуществить социалистическую революцию. Согласно социал-демократическим воззрениям, объективные, научно детерминированные процессы непременно должны поднять социально-политическое самосознание пролетариата до уровня, который позволил бы провести социалистическую революцию и прийти, в конечном итоге, к коммунизму. Вера марксистов в законы исторического развития резко отличалась от волюнтаризма народовольцев. Социал-демократы отвергали террор в качестве политической тактики. Свою непосредственную задачу они усматривали в обучении рабочих марксизму и сосредоточили свои усилия на установлении связей с рабочими кружками, а также на публикации и распространении марксистской литературы. Ввиду относительно аполитичного характера своей деятельности социал-демократы гораздо менее — по сравнению с народовольцами — подвергались полицейским репрессиям. Могли ли, в самом деле, лица, собирающие рабочих по воскресеньям на лекцию о дарвинизме или для чтения «Капитала», тревожить офицеров охранки, обеспокоенных устранением подлинной опасности — предотвращением террористических актов против государственных чиновников и покушений на священную особу Его величества?
