Батальон принял подполковник Бурцев Н.В., военный интеллигент, всегда одетый с иголочки, говорящий спокойно и не пытающийся давить на тебя своим служебным положением. Глядя на него, было видно, такой человек никогда не уронит офицерской чести.
Нам всем повезло, что во время нашего армейского становления нами командовали и воспитывали нас эти люди. К сожалению, для нас, Самсонов ушёл в войска, а Демиденко и Бурцева подвинули с должностей, рота у нас была не простая. Но на выпускной фотографии мы нашли место для них. В начале первого курса в роте было 146 человек, а окончил училище, только 91 человек.
За четыре года нашей ротой успели покомандовать три ротных. А вот замполит батальона попался долгожитель, все четыре года удержался на этой должности. Фамилии его не помню, пустой человек был, правда, беззлобный. Кличка у него была странная, кто уж окрестил, не помню, «Мокушка». Мы любили над ним подшутить. У него была машина «Москвич». Как только он оставлял её у казармы, наш взвод поднимал машину и ставил или поперёк угла здания, носом и кармой к стене, или поперёк широкого бетонного арыка так, что он не мог тронуться ни вперёд, ни назад. Спрятавшись, мы наблюдали, как он бегал, махал руками, возмущался и пытался собрать народ, для того, чтоб вытащить машину из западни.
Отсев из училища был по разным причинам. Первые полгода уходили сами те, кто понял, что военная служба не для них. Кому-то было тяжело, а Армия это, прежде всего тяжёлый физический труд. Кого-то не устраивала жёсткая дисциплина, они хотели бы, чтобы им подчинялись все, а они ни кому. Эти две категории, поныв 3–4 месяца, писали рапорта.
Была категория ребят, которые хорошо учились, стойко преодолевали все трудности военной службы, но не имели задатков лидеров и сильных волевых качеств. Из них никогда бы не получилось настоящих офицеров. Понимая это и видя, что это не их хлеб, они уходили. И, слава богу, потому как те, кто всё-таки не ушёл, и дотянул лямку до конца, затем, уже, будучи офицерами, дискредитировали это высокое звание. Они или спивались, видя, правда, уже с опозданием, что сели не в тот поезд. Или, как у нас говорили: «Забивали на службу болт».
Уйти с Армии офицеру, в то время, было практически не возможно. Так и тащились они по службе. Мучая себя, подчинённых, и своих командиров. Только злостный враг Советской Армии мог протащить такой приказ, разрешающий увольнение только после 25 лет службы.
Я помню случай, когда служил заместителем командира 90 мотострелкового полка 145 мотострелковой дивизии, в городе Батуми. В разгаре уже была наша, а точней Горбачёвская перестройка. «По России мчится тройка: Миша, Рая, Перестройка» — поговорка того времени. И чтоб уволится с Армии, командир взвода нашего полка, демонстративно украл в магазине пару туфлей. Его естественно задержали, под суд не отдали, а в течёние двух недель уволили. Он добился своего, опозорив Вооружённые Силы.
Ещё один неприглядный случай был, когда я прослужил в офицерском звании лишь два года, в городе Чирчике, в 15 БРСН. Прибыли молодые офицеры с Киевского ВОКУ. Среди них был крепкий парень, мастер спорта по плаванью. Прослужил он у нас не долго. Заступив в наряд начальником караула, лёг на кушетку и выпустил в потолок всю обойму из пистолета. Потом выяснилось, что он ещё учась в училище, пытался дважды уйти из Армии, но его уговорила мама, и почему-то командование училища, закончить учёбу. И этот фрукт прибыл служить в бригаду спецназ. Его, после того как он прошёл психиатрическую экспертизу, конечно, уволили, но ведь сделать это надо было ещё в училище.
В Ташкентском ВОКУ практиковалось, ещё до моего поступления туда, правило, отправлять курсантов 1 курса на год в город Самарканд. В учебную часть, готовившую сержантов, как в армии говорят в учебку. Самаркандская учебка славились исключительно жёсткой дисциплиной. Случайные люди там, в течение года уходили, и когда курс, спустя год возвращался в Ташкент, отсева почти не было.
А ещё раньше, до Самарканда, отправляли в Кушку, и первый год курсанты носили солдатские погоны. Прекратили это делать в связи с тем, что училище стало высшим, а на периферии было тяжело с учебно-материальной базой и преподавательским составом.
Исключали из училища ещё и за не успеваемость, но это первые два курса. Затем уже оставались только те, кто способен был усвоить программу обучения. Отношение к учёбе было очень жёсткое. Если курсант на зимней сессии имел хотя бы одну тройку, он лишался зимнего отпуска. Зимой давали десять суток и летом месяц. Но летний отпуск был обязателен, и троечники тоже могли попасть домой. Обязателен, то обязателен, но не для всех. Получившие на сессии три неуда, отчислялись, а получившим одну или две двойки, предоставлялось право подготовиться за счёт своего отпуска и пересдать.
Таких было очень мало, но они были. Я не ездил в зимний отпуск на втором курсе, получил тройку, а на четвёртом попал в драку. Хоть я в драке и не участвовал, а был только рядом, отпуска я был лишён. Дисциплина, вот за это тоже отчисляли нещадно.
Сразу после зачисления в училище и формирования рот нас стали переодевать в форму, её выдавали прямо в бане. Я с детства любил военную форму и умел её носить. Отец часто получал форму не на себя, а мой размер, у прослужившего много лет офицера всегда был запас формы. Я в полевой форме ездил на уборку хлопка. Получая форму, я помогал ребятам правильно заправлять гимнастёрку и правильно наматывать портянки. Много ребят было городских, и они никогда не носили сапог. А вот на меня сапог не нашли. Самый большой был 45 размер, а я носил 47. Мне принесли 46 размер, но офицерские, яловые сапоги, и я купился этим, заработав в последствии себе вросшие ногти на обеих ногах.
У меня был не самый большой размер обуви в роте, Саша Уланович с нашего взвода носил 50 размер. Он гордился тем, что ему сапоги шили с одной колодки с Командующим Туркестанским военным округом генерал-полковником Лященко Н.Г., но большой размер был и его головной болью. Каждое утро он, пока нам не выдали тапочки, искал их по казарме. Дело в том, что, встав ночью в туалет, никто ни хотел влезать в свои сапоги, это была трудоёмкая работа. А в Сашины сапоги сунул ноги и пошёл. Он по утрам орал: «Мужики берёте сапоги, чёрт с вами, но вы хоть ставьте их на место».
Кстати летом в казармах спать было не возможно, страшная духота. Намочишь простынь, расстелишь, слегка отжав, и тогда можно уснуть. Но часа через два она высыхает, и снова надо идти в умывальник. Так мы приспособились спать во дворе, на газонах, вокруг фонтана. Но нас за это гоняли. Приходит дежурный по училищу с проверкой, а в казарме только дневальный и голые кровати. Удивлённо спрашивает: «Где люди»? Тот тычет пальцем в окно и дежурный с высоты второго этажа созерцает лежбище «котиков». А попробуй, посчитай, все ли на месте.
Начались занятия. Упор первое время делался в основном на военные дисциплины. Особенно на физическую и строевую подготовки. Мы заново учились ходить, но теперь строевым шагом. Все приёмы строевой подготовки отрабатывали с удовольствием, тем более, что нам сказали о том, что будем участвовать в параде 7 ноября. Это был парад, посвящённый 50 годовщине революции. К октябрю месяцу мы полностью прошли курс молодого бойца. Отстреляли положенные упражнения по огневой подготовке, довольно прилично ходили в строю, и неплохо пели строевые песни.
Преодоление полосы препятствий.
В увольнение в город нас не пускали, не положено пока не примешь присягу. Присягу мы принимали 10 октября. Дня за три нам выдали парадную форму: мундир защитного цвета, брюки в сапоги синего цвета, и хромовые сапоги. Когда мы надели хромовые сапоги, было такое ощущение, что на ногах тапочки, настолько они были легче яловых.
В каждой воинской части день приёма присяги объявлялся праздничным днём, не исключением было и наше училище. С утра была прекрасная погода, октябрь в Ташкенте был одним из лучших месяцев года. Летняя жара уже спала, а холода ещё не наступили, такое тебе бабье лето, длиной почти в месяц. Всё училище выстроилось на плацу, вокруг было очень много гостей, пришли родители и знакомые ребят которые из Ташкента и области, немало приехало и из других городов и республик. Какие-то шефы, какие-то подшефные. Цветы и очень много девушек, а мы их не видели более двух месяцев.
Непросто так говорят, что у военных особое отношение к женщинам, да и у женщин к военным тоже. Люди цивильные просто не понимают, какая необыкновенная красота находиться рядом сними. Они просто к этому привыкают, свыкаются, и это для них становится обыденным.
«Из всего существующего заслуживают внимания:
женщины, лошади, власть и война».
Наполеон.
Люди гражданские не в состоянии почувствовать то, что чувствует человек военный, который постоянно находится в сугубо мужском коллективе, даже если гарнизон находится в городе. А если полигон, а если гарнизон в глухомани? Ну и, конечно же, воспитание. Весь воспитательный процесс в училище поставлен на воспитание в курсанте чести и достоинства, готовности пожертвовать собой ради других. Воспитывая любовь к Отечеству, воспитывалась любовь ко всему, что это Отечество составляет, и, прежде всего к женщине-матери.
