много наиболее роскошных комнат сдавались и за более высокую плату [28].
Размер арендной платы был тем ниже, чем выше располагалось само жилище. На втором этаже здания располагались довольно небольшие помещения; порой в квартире были только гостиная и несколько более тесных каморок. Соответственно по арендной плате жильцов различалось и их положение в обществе; так что между преуспевавшим торговцем зерном с третьего этажа и работягой – мастером кирпичного завода, проживавшим на четвертом, где арендная плата составляла только 2 тыс. сестерциев в год (80 долларов), не могло быть практически никаких социальных контактов.
Чердачные «апартаменты» и их бедные обитатели. Но и у этих двоих оказывалось нечто общее – презрение, с каким они относились к тем потрепанным жизнью созданиям, которые тяжело плелись к грязным, кишащим паразитами спальным отсекам на пятом или шестом этажах, находившихся под плитками крыши, немилосердно раскалявшимися солнцем. Если мы рискнем войти в каморку неудачника Кодруса, бедного банщика, то увидим «кровать, слишком маленькую даже для карлика Прокула, мраморную плиту, заменяющую стол, на которой стоят шесть маленьких чашек для еды и маленькая чаша для питья, статуэтка Хирона [29] (все, что осталось от фамильного наследства) и коробка со старыми книгами на греческом языке, изгрызанными неграмотными мышами» [30].
Тщетно Кодрус и его жена жаловались управляющему, что старая крыша может в любой момент рухнуть на них. Тот только смеялся да советовал им «спать спокойно», хотя крыша угрожала обрушиться каждую ночь. Существовала еще одна опасность – в комнатах нижнего соседа в любую минуту мог вспыхнуть пожар, и тогда, например, если бы они спали, то не смогли бы выбраться из дома.
Подобные бедные квартиранты никогда не задерживались надолго в одном и том же месте. В Риме – городе озлобленных искателей квартир – первое июля (календы месяца) стал днем регулярных переездов. Каждый квартиросъемщик, который не мог или не хотел платить квартплату, должен был освободить снимаемую им каморку и искать еще более дешевую и убогую халупу. По улицам тогда тянулись бесконечные семейные процессии, тащившие свой бедный домашний скарб. Бессердечные сатирики издевались над их положением, повествуя, как глава такой семьи был вынужден съезжать с квартиры и тащиться по улицам, сопровождаемый «своей красноволосой женой, седой матерью и великаншей-сестрой». С собой они несли «кровать о трех ногах, стол о двух ногах, светильник, чашку из рога, ржавую жаровню, несколько треснутых тарелок, пару корчаг с затхлой соленой рыбой», а также пару корзин с сыром и луком и «сосуд с оливковым маслом, принадлежащий матери этого бедняка и используемый старой каргой для притираний».
Такие несчастные плебеи, разумеется, могли порой обмануть кое-кого из агентов домовладельцев в окраинных кварталах города и упросить сдать им какую-нибудь каморку на чердаке, внушив тому тщетную надежду, что они смогут все же заплатить квартплату. «Но на самом деле, – говорил управляющий, пожав плечами, – их место – под мостом Арицины, приюте нищих».
К сожалению, значительная часть жителей Рима оказывалась лишь немногим благополучнее членов описанной семьи. Бедность царила повсюду. Существовало множество зловонных инсул, в которых значительная часть жильцов не могла быть уверена в том, удастся ли им завтра пообедать. Тем не менее о них заботились; как мы увидим далее, правительство старалось принимать меры, чтобы в столице никто по-настоящему не голодал. Кроме того, там находилось столько бесплатных цирков и арен для гладиаторских боев, что человек вполне мог отвлечься от своих забот; имелась великолепная система водоснабжения, а жаркое итальянское солнце позволяло не тратиться на обогрев жилищ. Бедность в Риме поэтому не была связана с тем острым страданием, которое испытывали люди, жившие на севере.
Тем не менее даже самый удачливый обитатель инсулы, возможно, мечтал о том, когда исполнится его самое заветное желание: «Когда же я смогу выбраться из этой cenacula (квартира) и перебраться жить в domus?» [31]
Сенаторский «особняк» domus (домус). Публий Юний Кальв, сенатор из старинного рода, жил в особняке, надменно возвышавшемся неподалеку от вершины Эсквилина. Дом находился в самом начале улицы Меркурия и нависал над черепичной крышей скромной инсулы Flavia Victoria.
Хотя Кальв и относился к высшему слою древнейшей аристократии, но не отличался особым богатством. Он не обладал, подобно некоторым из своих друзей, несколькими городскими домами, владельцы которых часто переезжали из одного в другой в зависимости от сезона и своего настроения. У него были только четыре сельские виллы, одна из которых располагалась далеко на севере у итальянских озер, другая – среди холмов Этрурии [32], третья – совсем недалеко от Рима, четвертая же – на восхитительном побережье Неаполитанского залива. Его городское жилище, далеко не такое роскошное, как домусы многих сенаторов, а то и всадников (второе после сенаторов аристократическое сословие), даже не могло сравниться по великолепию со многими особняками богатых выскочек-вольноотпущенных. Тем не менее этот изысканный дом, которым владели многие поколения семейства Кальвов, был переполнен фамильным достоянием. Кальв, в отличие от многих своих коллег-аристократов, был счастливо женат и наслаждался семейной идиллией вместе с двумя сыновьями-подростками и дочерью. Для них совершенно достаточной считалась familia, состоящая всего только из 150 рабов, хотя благородная Грация, супруга сенатора, и жаловалась своему мужу, что такое число неприлично мало.
Фамилия Кальв в самом деле была весьма древним родом в Риме, который постепенно превращался в город выскочек. Предки Публия много столетий жили на Эсквилине, и их домус много раз перестраивался. В эпоху Пунических войн [33] он, вероятно, состоял только из одного центрального атрия с отверстием в сводчатом потолке, дававшем доступ свету и выход дыму очага, и нескольких темных комнат, радиально расходившихся от большой гостиной. Этот зал справедливо называли «черным местом» (ater) – от сажи, которая образовывалась от горевшего посередине очага, – она оседала и постепенно затвердевала на стропилах. Стены его были сложены из камня, пол был выложен каменной плиткой, а то и просто представлял собой утоптанную землю, а крыша была крыта соломой или тростником. Такой дом мог вместить достаточно много детей и относительно немного слуг сенатора, который способствовал унижению Карфагена.
План большой резиденции. Нынешний дом сенатора весьма отличается от того прежнего домуса – это становится ясно сразу, как только мы минуем высокие ионические колонны, которыми украшен вход в него. Тем не менее план бывшего жилища не совсем исчез в этом широко раскинувшемся поместье. Римский дом всегда остается (как и греческий) по своей сути типично южным жилищем, построенным вокруг двора, откуда он и получает освещение, поэтому здесь и не придают особого значения выходящим на улицу окнам. Зато
