Возникший спор имел прямое отношение и к интересующей нас загадке Троянской войны. «Шлиманцы» вслед за своим учителем (а также приведенные к этому собственными исследованиями) все более приближались к признанию исторической реальности этой войны. «Эвансисты» вслед за своим догматичным мэтром утверждали, что после краха «дворцовой культуры» Крита «варварские» города материковой Греции попросту не способны: были на такую далекую и трудную военную экспедицию. Поэтому никакой Троянской войны не было. А рассказ Гомера о ней, говорили «эвансисты» вслед за своим великим учителем, есть не что иное, как воскрешение критского мифа!
Подтверждение или опровержение этого радикального тезиса требовало новых раскопок, но время для этого наступило самое неподходящее — грянула вторая мировая война, и Греция вместе с Критом были захвачены немецкими войсками. Единственным доступным полем исследований остались одни лишь критские и микенско-пилосские глиняные таблички. Только в их загадочных письменах могли теперь исследователи искать (и надеяться найти) решение жестокого и непримиримого спора между последователями Эванса и последователями Шлимана, а заодно, и возможные свидетельства «за» или «против» реальности Троянской войны. Задача была из труднейших. Ситуация казалась безнадежной. Неизвестны были не только знаки «глиняной письменности» — неизвестен был и язык, который скрывался за этими знаками: Вэйс и Блеген полагали, что это какой-то диалект древнегреческого (очень «древне» — времен расцвета Микен, XIV–XIII веков до н. э.), сторонники Эванса считали, что это никому неведомый «крито-минойский» язык.
Тем не менее все эти трудности удалось преодолеть. Таблички заговорили.
Итак, Вторая мировая война прервала археологические исследования, которые могли бы пролить дальнейший свет на загадку Троянской войны. В распоряжении ученых остались лишь глиняные таблички с загадочными письменами, найденные Эвансом на Крите и Блегеном в Пилосе, неподалеку от Микен. Первых было около 4 тысяч, вторых — около 600 (перед самой войной Вэйс нашел еще несколько табличек в Микенах; позже они были найдены также в Тиринфе и Орхоменосе). Как уже сказано выше, по мнению Эванса, «коллективным автором» этих табличек был тот неведомый народ, что создал крито-минойскую культуру, а затем распространил ее по всему Эгейскому архипелагу и материковой Греции. По мнению сторонников Шлимана, этим «автором» были древние греки (гомеровские «ахейцы»): письменность глиняных табличек, утверждали они, была высшим достижением созданной ахейцами «микенской цивилизации». Расшифровка загадочных табличек могла решить этот спор, но на пути такой расшифровки стояло несколько затруднений, и первое из них состояло в том, что таблички распадались на целых три класса.
Действительно, исследования Эванса выявили существование на древнем Крите трех последовательных стадий развития письменности. Примерно с 2000 по 1650 гг. до н. э., в эпоху складывания крито-минойской цивилизации, на Крите господствовало чисто «пиктографическое» (рисуночное) письмо, в котором каждый рисунок (звезда, солнце, рука, голова, стрела и т. п.) обозначал соответствующее слово или понятие. Табличек с таким письмом сохранилось очень мало, и произвести их расшифровку нечего было и думать. Следующий класс табличек датировался временами расцвета крито-минойской культуры (1750–1450 гг. до н. э.): здесь рисунки уже упростились до схематических, линейных очертаний, поэтому Эванс дал этой письменности название «линейного письма А» (почему «А», сейчас станет ясно). Этим письмом были, в частности, выполнены надписи на некоторых камнях-амулетах и бронзовых изделиях, найденных в различных местах острова. Расшифровка линейного письма А наталкивалась на ту трудность, что надписей, им выполненных, было не так уж много. Наибольшие шансы имела попытка расшифровки третьего, еще более позднего типа письменности, которая получила название «линейного письма Б». Появление табличек с этим письмом датируется примерно 1450–1400 годами до н. э., и хотя более точную границы установить не удалось (никогда нельзя исключить возможность, что более ранние тексты просто не обнаружены), но предположительная дата той великой катастрофы, что разрушила крито-минойскую цивилизацию (1420 н. до н. а, по Эвансу), как раз попадает в этот промежуток времени. Любопытно также, что почти все таблички с этим письмом были найдены только в одном месте на Крите — в Кноссосе — и что почти все они, по оценке ученых, относятся к периоду после разрушения Кноссоского дворца (общее число таких табличек, найденных в Кноссосе, составляет, как уже было сказано, около 4 тысяч). Крайне интересно, однако, что таблички, найденные Вэйсом, Блегеном и другими археологами в Микенах, Пилосе, Тиринфе и других местах материковой Греции, тоже выполнены исключительно линейным письмом Б и тоже относятся к периоду после 1450–1400 гг. до н. э. Дело выглядит так, будто начиная с середины — конца XV века до н. э., с момента своего появления, линейное письма Б является общим и для Крита, и для городов материковой Греции. По сравнению с предшествующим письмом А его знаки представляются еще более упрощенными (впрочем, в некоторых случаях, напротив, более вычурными), хотя и среди них еще встречаются очевидные пиктограммы (схематические изображения людей, животных, сосудов и т. п.).
К середине XX века, когда лингвисты занялись изучением линейного письма Б, уже были прочтены памятники многих древних письменностей, начиная с древнеегипетской, ассиро-вавилонской и хеттской, и уже существовали мощные методы их расшифровки. Каждое новое продвижение в этой области происходило путем сопоставления новой, неизвестной письменности с уже расшифрованными. Как правило, дешифровка облегчалась тем, что исследователь знал либо язык, слова которого были изображены неизвестными знаками, либо значения знаков неизвестного ему языка — по их сходству со знаками уже известных. Но в случае линейного письма Б не были известны ни значения знаков, ни стоявший за этими знаками язык. О знаках было известно лишь, что их общее число — порядка восьмидесяти (эта цифра неточна, потому что распознавание различных знаков затрудняется многочисленными разновидностями и вариантами написания). Для лингвистов эта цифра, однако, содержала важную информацию. Она означала, что линейное письмо Б не алфавитное. В алфавитном письме каждый знак отвечает одной гласной или согласной, поэтому число таких знаков мало (22, 26 и т. п.). В то же время оно не могло быть и чисто рисуночно-иероглифическим вроде современного китайского, потому что для такого («идеографического») письма нужны тысячи знаков (в китайском их, например, свыше 50 тысяч). Стало быть, это было силлабическое, слоговое письмо, в котором каждый знак (кроме рисунков, а также числовых и вспомогательных значков) соответствует одному определенному слогу.
Первые попытки дешифровки этого слогового письма основывались на упомянутом выше методе сопоставления его с какой-нибудь уже расшифрованной древней письменностью, имеющей сходные знаки. В данном случае сходные знаки обнаружились в так называемом «кипрском письме», найденном на древних табличках с острова Кипр. К этому времени «кипрское письмо» было уже расшифровано: было показано, что его знаки соответствуют отдельным слогам греческого языка. Однако прямая подстановка значений этих слогов под сходные знаки в критских табличках привела к полной абракадабре: отдельные слоги не собирались ни в какие осмысленные слова. Это говорило в пользу гипотезы Эванса, утверждавшего, что язык табличек не имеет ничего общего с греческим, а принадлежит тому неведомому народу, который создал крито-минойскую цивилизацию. В результате гипотеза о «крито-минойском языке табличек» обрела такой авторитет, что к ее оппонентам стали относиться как к еретикам. Даже такой знаменитый ученый, как профессор А. Вэйс, поплатился за эту ересь — руководство университета отстранило его на время от раскопок в Микенах.
Не будем рисковать и поступим соглашательски — признаем, что знаки линейного письма Б изображают отдельные слоги неведомого «крито-минойского» языка. В таком случае мы оказываемся в тяжелейшем положении. Поскольку язык этот никому неведом, то неизвестны ни его слова, ни, естественно, их слоги, а стало быть, неизвестно, какие звуки подставлять под разные знаки табличек — нет никакой зацепки. Нужно найти хотя бы какие-то правдоподобные слова и их слоги, иначе нельзя даже сдвинуться с места. В поисках этих слов и слогов первые исследователи линейного письма Б стали обращать взгляды во все мыслимые и даже немыслимые стороны. Одни утверждали, что «крито-минойский» язык, скорее всего, не принадлежит к семейству индоевропейских, а потому может быть похож на современный баскский (поскольку баскский является единственным неиндоевропейским языком в нынешней Европе). Другие полагали, что он должен быть похож на древний этрусский (поскольку традиция утверждала, что этруски пришли в Италию с островов Эгейского моря, близких к Криту). Болгарский лингвист Георгиев объявил «крито-минойским» языком изобретенную им смесь греческого с элементами других индо европейских языков; его теорию энергично поддерживали в сталинском СССР. А пионер расшифровки хеттского языка чешский лингвист Б. Грозный, взявшийся на старости лет разгадывать поголовно все еще не расшифрованные языки, предложил свою трактовку крито-минойских линейных начертаний как произвольной смеси хеттских, древнеегипетских, протоиндийских и даже финикийских письменных знаков; эта гипотеза оказалась такой же бесплодной, как «расшифровка» Георгиева.
