формам восприятия мира, свойственным средневековому рыцарству. Несомненно, подобное аристократическое мировосприятие было свойственно и рыцарству местному, составившему одну из элитарных страт общества, которое английские исследователи Э. Лури и Дж. Паурэрс крайне удачно определили как «общество, созданное для войны» [1228].
В документах XIII–XV вв. из местных архивов Кастилии и Леона рядом с рыцарями почти всегда фигурируют оруженосцы; Сепульведа и Куэльяр не являются исключением: так, в Сепульведе представители этой группы впервые появляются в тексте пространного фуэро, т. е. около 1300 г. [1229] Однако информация, касающаяся их статуса и функций, довольно кратка и однообразна, а потому не может быть адекватно интерпретирована без учета значительного контекста, в том числе и запиренейского.
В последнем случае выводы исследователей создают довольно пеструю картину. Так, английская исследовательница Л. Паттерсон, отмечая, что «история оруженосца принадлежит истории рыцарства» [1230], на южнофранцузском материале выявляет, что связь между оруженосцем и рыцарем оказывается двоякой. Изначально оруженосец (лат. «armiger», «scutifer») — это лицо, выполнявшее вспомогательные функции при рыцаре. Однако в дальнейшем, при сохранении этого изначального смысла, статус оруженосца претерпевал коренные изменения в связи с возвышением рыцарства, т. е. с процессом, начавшимся в романских странах в XII в. и достигшем пика в следующем столетии [1231].
Подобные представления разделяются большинством исследователей. Так, по данным Ж. Дюби, во Франции слово «оруженосец» начинает использоваться для обозначения статуса сыновей рыцарей с XIII в., т. е. со времени, когда незнатное рыцарство окончательно исчезло и ко всем рыцарям стали применяться титулы «dominus» или «messire» [1232]. Аналогичным образом на английском материале П. Косс утверждает, что начиная с XIII в. обязанности оруженосца выполняли только юноши знатного происхождения, по меньшей мере выходцы из обедневших рыцарских семей [1233].
Однако существуют и иные точки зрения. В частности, англичанин М. Бэнетт пытается терминологически и по существу отделить знатных по происхождению оруженосцев (armigeri) от незнатных (scutiferi, т. е. сквайров), которые, хотя и повысили свой статус в период позднего Средневековья, однако не переступили грань между аристократией и простолюдинами [1234]. Бэннетт считает свои выводы относящимися лишь к северным регионам Европы, т. е. не касающимся романской части континента. Между тем, как показала Ф. Менан на североитальянском материале, в XII в. термин «scutifer» употреблялся там лишь по отношению к незнатным слугам рыцарей. В их функцию входили главным образом уход за конями, обслуживание господина (в том числе прислуживание за столом, помощь при его облачении в доспехи и др.), а также забота о его оружии [1235]. Это как будто придает особую правдоподобность выводам М. Бэннета и даже позволяет попытаться распространить их на более обширую часть континента.
* * *
В Кастилии и Леоне сколько-нибудь развернутая информация об оруженосцах впервые появилась в тексте «Семи Партид» Альфонсо X Мудрого, т. е. около 1265 г. Титул 21-й второй Партиды по существу представляет собой трактат, целиком посвященный рыцарству и напоминает (а скорее во многом предвосхищает) знаменитую «Книгу о рыцарском ордене» «трубадура Христа» каталонца Рамона Льюлля (1232–1316). В центре внимания составителей этой части Партид — сословные обязанности рыцарей в их идеальном, а отнюдь не конкретно-правовом восприятии. Не случайно центральное место в титуле занимает подробная регламентация акта посвящения в рыцари (законы 14–15), трактуемая в понятийной системе христианских символов. Так, посвящение уподобляется крещению, а следующий за ним акт торжественного снятия пояса — конфирмации. При этом, как это свойственно и современной католической традиции, последней (приему верующего в общину в качестве ее полноценного члена) придается не меньшее значение, чем собственно крещению [1236].
Именно в связи с ритуалом посвящения впервые упоминается и оруженосец — знатный юноша, готовящийся стать рыцарем. Подготовка включает ночное бдение в церкви и следующие за ним омовение, облачение в особую обувь, поверх которой в начале ритуала прикрепляются шпоры, а также одежду, включая блио, поверх которой посвящающий застегивает рыцарский пояс с висящим на нем мечом (как известно, этот акт был кульминацией акта посвящения) [1237]. Соответственно, если статус оруженосца предшествовал статусу рыцаря и лишь рыцарь имел право на посвящение, то логичным выглядит присутствие оруженосца и в ритуале утраты рыцарского звания — своеобразной диффамации, зеркально противоположной посвящению (она регламентируется законом 25) [1238].
Сначала оруженосец прикреплял к обуви осужденного шпоры и надевал на него пояс с мечом, а затем, зайдя со стороны спины, разрезал ножом сначала пояс, а затем ремни, на которых крепились шпоры. И когда это происходило, статус рыцаря считался навсегда утраченным. Замечу, что процедура была тем более унизительной, что обычно оруженосцу во время трапезы запрещалось даже сидеть в присутствии рыцаря [1239].
Эти весьма обобщенные замечания существенно развиваются и детализируются в «Первой всеобщей хронике». Наиболее важные положения хроники, касающиеся оруженосцев, выглядят следующим образом.
1. Оруженосцы предстают как неотъемлемый слой феодального класса: упоминаются не только рыцари, но и магнаты, в юности бывшие оруженосцами [1240]. При этом лица, относившиеся к этой страте, четко отделяются от полноправных рыцарей: в бой они вступают пешими, а их вооружение, насколько можно понять по косвенным данным, оказывается более легким, чем у рыцарей [1241]. В период боевых действий они несут несоотносимую со статусом рыцаря караульную службу [1242].
2. Хроника позволяет понять истоки подобного статуса: в тексте хроники применительно к одним и тем же лицам употребляются термины «воспитанник» и «оруженосец» [1243]. В качестве воспитанников своего сеньора, который впоследствии, как правило, и посвящал их в рыцари, оруженосцы постоянно проживали в доме воспитателя, выполняли функции доверенных слуг [1244] и сопровождали его вне дома, составляя свиту [1245]. У знатного сеньора могло быть достаточно много оруженосцев — несколько десятков человек или даже более. Составляя нижнюю страту рыцарского линьяжа, они воспринимались как младшие родственники, а нередко и были таковыми [1246]. Видимо, именно в этой сфере родственных или квазиродственных отношений следует искать истоки проявляемой оруженосцами личной верности, в том числе их храбрости в бою [1247].
3. Для характеристики оруженосца, как правило, применяется старокастильское слово «moço» — «юноша», «подросток» [1248]. Однако далеко не всегда его надо понимать в прямом смысле. Так, известно, что знаменитый рыцарь Гарсия Перес де Варгас был посвящен в рыцари достаточно взрослым — к этому времени он уже совершенно облысел [1249]. Следовательно, наименование «юноша» носит в данном случае не столько возрастной, сколько социальный характер, подразумевая статус младшего в патриархальной структуре, каковой и являлся рыцарский линьяж. Но оно важно и с другой точки зрения: как обозначение ступени на социальной лестнице (пусть и становившейся все
