ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
Утро.
Охотники зашли далеко. За лиственницами синей волной залег хребет. Три солнца поднялись высоко, но не разгорались, мороз слепил их.
Савоська, Улугу и Покпа мохнатые, в шкурах и белом инее, собаки в курже, лес, побелевший от лютого мороза.
Васька шел на лыжах, держась за палку, прикрепленную к нартам.
Охотники поднялись на хребет. Чуть намеченные голубым, где-то проступали горы. Долина была во мгле, как в дыму. Поблизости в клубах, тумана чернела вершина елки. Три огненных шара плыли над громадной молочной мглой.
Васька зажмурил глаза, чтобы куржа стаяла с ресниц и можно было лучше видеть. Но ресницы смерзлись, и пришлось сдирать ледяшки с болью.
Путь нартам - лыжню - прокладывают все по очереди, и Ваське приходится. Идти по целинным снегам трудно, но как ни вязли ноги, как ни трудно Ваське, а испарины на теле нет.
- Бежишь - не потеешь и не устаешь. Самый сильный мороз, - бормочет Савоська.
День был короток.
На привале Улугушка протянул Ваське чашку с жиром.
- Рыбий жир! Пей!
Васька выпил.
- Хорошо кушай, а то помираешь, - заметил Покпа. - Хорошо кушаешь мороз не страшен.
И вот теперь Васька не по бердышовским рассказам знал, каково на дальнем промысле. Он сам умеет разводить костер. Когда бревна сгорят, надо отгрести угли и головешки и на месте черного огнища наложить хвойных ветвей и на них стелиться.
Утром Савоська достал из мешка ворох жирной юколы и набил котомку.
- По дороге собак кормить, когда им скучно, когда устанут. Вот наша старая ночевка, - кивнул он вниз.
Там, у ключа, на дне глубокой пади, торчали из снега колья от шалаша, похожие на обгоревшие тонкие стволы.
На привале съели по куску юколы и по лепешке.
Пересекли долину и по гребням отрогов стали подыматься на большой хребет. Лес редел, стали появляться гольцы. Близились крутые каменные гребни. Солнце клонилось в красную мглу, и тайга, обдутая в вершинах ветрами, от инея и от снега принимала на голые стволы цвет заката.
- Соболя следы есть, а снега мало, - ворчал Савоська, - только в валежнике следы заметно. В этих местах соболь есть, а снега нет. Лыжи тут снимаем, дальше пойдем по хребтам и по маленьким речушкам.
- Следа не могу-у-у замечаться! - печально тянул Покпа.
Иногда он поминал сына.
- Айдамбо давно дома не был, - печально говорил старик. Его расстраивало, что они жили порознь - отец с гольдами, сын с русскими - и на охоту ходили порознь.
К исходу дня охотники поднялись на хребет.
- Большие горы! - оглядывал Васька лесистые склоны. Широкие и белые, они казались сверху особенно большими.
- Сегодня ночью снег будет, - сказал Улугу. - Надо парус ставить, топить.
В землю вбили двенадцать жердей. Савоська достал с нарт парус и натянул на жерди. Жерди он чуть склонил.
- Вот так шалаш - без потолка! - смеялся Васька.
Внутри развели костер. Дым уходил вверх. За парусом было тепло. Пламя отражалось от полотнища, грело воздух.
В ночь поднялась пурга.
Савоська кутался в шкуру и рассказывал сказки про собачью голову, которая катилась по тайге, про живые деревья со змеями вместо ветвей и про чертей, воевавших с лягушкой.
Уже было поздно, когда Савоська вдруг повеселел. Вверху в отверстие стала видна Большая Медведица.
- Вон амбар, - показал он, - а по-вашему, ковш! Надо спать. Хороший снег упал, легкий. Соболь наверху живет, шишки кушает, его след увидим, он будет бегать по снегу.
...Чуть брезжил рассвет, и черные горбы сопок начинали проступать из тьмы, собаки страшно выли.
Опять пили жир, ели мясо. Запрягли собак. Синим предрассветом начинался унылый, трудный путь.
Шли медленно. Снега задерживали ход груженых нарт.
- Вот сопка, где мы были, - показал Савоська в полдень.
Влево вся в снегу, как облако, высилась белая куполообразная гора. И не верилось Ваське, глядя отсюда, что он был там, на самой вершине. И все пешком!
Чем дальше, тем глуше и страшней были места, и Васькой владело то же чувство, что на Горюне, когда шли в завалах колодника между скал. На перевалах лес либо горелый, либо мелкий, попадался мертвый, сожженный ледяными ветрами на корню. Чем выше поднимались охотники, тем обширней становились мари с чахлыми деревьями, словно поднимались не вверх, а опускались в какую-то болотистую впадину. Кругом вершины. Грозные издали, они оказывались тут небольшими куполами.
- Это самое худое место, - говорил Покпа. - Тут черта много есть. Молить надо...
- Ха-ха-ха! - подсмеивался Савоська. - Тьфу! - плюнул он и громко выбранился.
- Это самой макушкой идем, - сказал он, когда нарты перевалили, казалось бы невысокую, седловину между скалистых гребней.
Покпа кидал во все стороны мясо, юколу, горох, кланялся деревяшкам.
С седловины открылся бесконечный вид хребтов и лесов на обе стороны. За перевалом спустились в чащу, начались скалы, ущелья, хребет падал на эту сторону уступами, густые кедровые красные и мохнатые леса стояли стеной по обе стороны замерзшего ключа, по которому, как по тракту, шли охотники.
Изредка попадались старые брошенные балаганы.
- Вот люди жили, - показывал Улугу.
Чувствовалось, что тут какая-то другая страна и где-то неподалеку живут люди, и опять, как на Горюне, страшно было подумать Ваське, как далеко от своей деревни. Сколько до нее сопок, марей, долин, сколько леса. А раньше до Бельго казалось далеко. Теперь Уральское стало желанным, как никогда прежде.
Ночью опять начался ветер. Охотники нарубили дров и поочередно поддерживали огонь.
- Холодно, - жаловался утром Савоська. - Костер топишь, дым толстый, как туман. В такую погоду бегаешь - не потеешь, рукавицы нельзя снимать.
Утром пошли узким логом между утесов.
- Тут каменные люди живут, - потихоньку толковал Покпа, кивая на одинокие изветренные и щербатые столбы-утесы, отколовшиеся от каменных обрывов.
Следы соболя привели Савоську и Ваську к высокой крутой горе. Покпа и Улугу пошли по другим следам.
Охотники долго поднимались по склону, соболь ушел к самому куполу.
У подножья вершины росли ели и пихты, выше сопка затянута была сплошной порослью кедрового стланца. Охотники прошли полосу стланца, теперь кругом был воздух.
- На небо охотиться зашли, - шутил Савоська. - Хорошая погода, хорошо видно.
Он вытащил трубку и закурил.
- Мы далеко ушли. Кушать будем, а то на этот раз пропадем. Нам еще наверх лезть, там холодней.
Нашли еще один след.
Савоська сказал, что это соболь хитрый, молодой, что он пушистый и черный.
- Ловить будем вместе. Когда соболь бежит, стрелять не надо, говорил Савоська. - Тут веток много. Чистенькое бы место было - хорошо. Он прыгает. Соболь от охотника вниз никогда не бежит, всегда наверх. Где гора, туда... В са-амый хребет лезет... У него свой ум есть.
Охотники выгнали соболя на голый утес.
- Стреляй! - крикнул Савоська.
Васька выстрелил, убил соболя и положил его за пазуху.
- Теперь пойдем на самую макушку, посмотрим, что там.
Васька устал, лень было подниматься, но он пересилил себя. Гольд побрел вверх, невольно и Васька поплелся за ним.
Сопка была высокая. Вниз уходили волнами рыжие хребты. Даль все шире расступалась, открывая широкий и страшный вид сахарных голов.
Поднявшись на вершину, Вася увидел, что очень далеко над рыжими низкими хребтами простиралась огромная гладкая ярко-синяя площадь.
Савоська смотрел туда.
- Что это? - спросил Васька.
- Это? Море! - сказал Савоська. Взгляд его тревожно пробежал по лицу мальчика.
- Море? - изумился мальчик.
Савоська грустно улыбнулся. Многое напоминало ему море...
"Так неужели это море?" - думал Васька. Усталости его как не бывало. У него так обмерло сердце, словно он сильно испугался. Море! Так неужели на берегах этого моря теплые страны? Все, о чем он слыхал, читал... Он силился рассмотреть море, всматривался в самую синюю его даль; стыли глаза, стоило моргнуть, как мороз мгновенно схватывал и слеплял ресницы.
Ваське захотелось, чтоб и отец увидел бы море. "Ведь он довел меня до Амура и гордился, а ведь я увидел море с высокой горы. А как висит оно вровень с белыми шапками сопок!"
- Там льда нет? В такой мороз?
- У берега есть, а в море нету, - отвечал Савоська. - В море вода всегда теплая. Никогда холодная не бывает.
Старый гольд и белокурый подросток долго смотрели туда, где между белых хребтов виднелся треугольник темно-синей воды. Васька, казалось, видел там что-то - быть может, будущую свою жизнь, которая вдруг приоткрылась, смутно страша и волнуя сердце, а старик - свое ушедшее: былые радости, тревоги и светлые надежды.
