Интересы фирм «Патэ» и «Кодак» были еще более противоположны, чем интересы фирм «Истмен» и «Эдисон». Две могущественные фирмы были накануне решительной схватки. Но в коммерческих войнах, как и во всякой войне, военным действиям часто предшествуют дипломатические переговоры. И, прежде чем открыть конгресс, Джордж Истмен побывал у Шарля Патэ и уговорил его принять участие в конгрессе.
Конгресс открылся в Париже 2 февраля 1909 года. Председательствовал Жорж Мельес, гордый тем, что оказался во главе столь почтенного собрания, в котором участвовали такие фигуры, как Истмен и Патэ. На конгрессе было представлено 30 европейских фирм. Число участников, по словам Мельеса, составляло около 200 человек. Конгресс перед роспуском решил основать организацию, аналогичную тресту «Эдисон» в США. Этот картель должен был носить название «Международного комитета по выпуску фильмов» (КИДЕФ).
Конгресс принял решение о монопольном праве фабрикантов на прокат выпускаемых ими фильмов. Фактически это означало возвращение к методам Патэ. Прокатчикам оставалось только закрыть свои лавочки.
Скоро все начали понимать, что только что состоявшийся конгресс был «конгрессом одураченных». Прокатчики организовали митинг в кинозале «Фикс» под председательством Морино. Синдикат владельцев кинозалов заседал в «Альгамбре». В свою очередь владельцы ярмарочных кино также выражали протест, и фабриканты убедились, что до всеобщего согласия еще очень далеко.
Пятого марта представители 32 европейских предприятий собрались в театре Робер-Удэн под председательством Мельеса. Но, несмотря на все его усилия, собрание не пришло к единому решению. Одни хотели распродать по дешевке во Франции, Бельгии, Голландии, Австро-Венгрии и Швейцарии весь наличный запас картин, другие возражали, что опустошение складов привело бы к затовариванию рынка, и без того ставшего «тяжелым». Не могли также договориться и о тарифах на прокат. «Эклер» и «Люкс», молодые предприятия, не занимавшиеся отдачей фильмов на прокат, не хотели допустить объединения владельцев ярмарочных балаганов с прокатчиками фильмов и настаивали на том, чтобы время проката фильма было лимитировано сроком от 4 до 6 месяцев.
Обескураженный Мельес вышел из объединения. Первым из одураченных конгрессом оказался он сам. Он бессознательно согласился быть одним из колесиков громадного механизма, который превращал кино в промышленность, объединенную в тресты. Но этот же механизм должен был раздавить и его, подобно тому как коммерческая эксплуатация движущихся картин раздавила беднягу Рейно. Выражаясь фигурально, Мельес сам постлал себе больничную койку, на которой должен был умереть.
Между тем Патэ предпринял в Венсенне строительство фабрики кинопленки. Тем самым он объявил войну Истмену. Само собой разумеется, что теперь Патэ должен был немедленно выйти из КИДЕФ, куда он вступил, как бы уступая просьбе Истмена. Вслед за ним ушел из КИДЕФ и Истмен. Война, объявленная ему Патэ, заставила его отказаться от мысли захватить в свои руки европейский рынок. В Венсенне от терял клиентуру в два раза большую, чем все американские фабриканты фильмов вместе взятые. Он ясно видел, как пишет Карл Акерман, что начинается длительная борьба — борьба за пленку «между США и франко-германской коалицией». Теперь свободная конкуренция была гораздо выгоднее фирме «Кодак», чем организация картеля из 30 фирм, интересы которых тем более не совпадали, что в различных странах развитие кинопромышленности находилось на неодинаковом уровне.
Американец Истмен отступил под прикрытие «святых принципов свободы и демократии».
Патэ стал выпускать «регенерированную пленку». Для этого он использовал старые фильмы, снятые на пленки фирмы «Кодак». По словам Истмена, Патэ даже собирался их продавать в коробках с маркой «Кодек».
Истмен был уверен, что через «2–3 недели Патэ запросит мира», но, как мы увидим в дальнейшем, он, заранее считая себя победителем, недооценил боевой способности своего французского противника. В последующем мы увидим, как он был побежден Патэ.
А между тем Международный комитет по выпуску фильмов, когда вышли из него Патэ и Истмен, находился в агонии. Компания «Эклер» вернулась к свободной продаже и бросила прокат, ушли из организации также англичане Уильямсон и Уолтурдоу. «Конгресс одураченных» сел в лужу.
В том, что конгресс фабрикантов стал конгрессом одураченных, виновно было не сопротивление владельцев ярмарочных кино. За 3 месяца «Международная касса борьбы с трестом», открытая «Индустриель форен», не набрала и 70 франков, а на «Всемирный конгресс владельцев коммерческой кино-сети» в Берне собралось всего 4 человека.
Картель европейских фабрикантов не был сформирован под главенством Истмена и не присоединился к американскому тресту. Произошло это из-за несогласия между крупными промышленниками, а не из-за сопротивления мелких демонстраторов фильмов. Во Франции и в Европе мелкие коммерческие эксплуататоры кино доказали свою полную неспособность объединиться, чтобы бороться и победить, как это сделали американские владельцы кинозалов. Несмотря на провал, конгресс ускорил образование крупного распределения и проката фильмов. Это означало конец ярмарочной эксплуатации кино и возможность в будущем увеличить длину фильмов со 100–300 метров до 1000–3000, что было необходимым условием развития художественного фильма и образования института кинозвезд.
Глава XVIII
«ФИЛЬМ Д'АР» (ФРАНЦИЯ, 1908)
Во Франции, так же как и в Америке, кинопромышленники, чтобы выйти из кризиса 1907–1908 годов, хотели прибегнуть к соглашениям и картелям. Но кризис кино являлся одновременно кризисом сюжетов — ведь успех фильмов зависит от совсем других причин, чем цены марки автомобиля. Для того чтобы вывести кино из кризиса, нужно было произвести полный переворот в методах подбора авторов и актеров. Чтобы привлечь столько же зрителей, сколько привлекает театр, и даже больше, кино должно было перехватить у него некоторые из его козырей.
Несомненно, Мельес уже сделал первые шаги в этом направлении, поставив в 1904 году «Фауста» и «Севильского цирюльника». Но первая действительно значительная попытка была предпринята Бенуа Леви в 1907 году.
Этот делец, который представлял группу финансистов, участвовавших в монополии «Патэ», сделал юридические выводы из пророчества Дюссо, что «кино — это театр будущего», потребовав у представителей кинофирм соблюдения авторского права. Потом он подошел к этой же проблеме с творческих позиций и решил создать фильм-спектакль, продолжительность которого равнялась бы длине театральной пьесы. И, поскольку кино было тогда немым, он, естественно, обратился к пантомиме.
В течение 30 лет неизменным успехом пользовалась пантомима «Блудный сын», либретто которой было написано Мишелем Карре в 1890 году. Драматург Мишель Карре был сыном другого Мишеля Карре, составившего славу Второй империи, автора многих либретто, среди которых были «Свадьба Жаннетты», «Фауст» (для Гуно) и «Миньон» (для Тома). Бенуа Леви попросил Мишеля Карре экранизировать свою пантомиму. У Мишеля Карре не было никакого опыта работы в кино. Будучи деятелем театра, он поступил так, как поступал Мельес в 1897 году, — удовлетворился тем, что поставил свою пьесу в студии, как на театральной сцене, с той только разницей, что зрителей заменял киноаппарат.
Фильм «Блудный сын» снимался на студии «Патэ», где над Карре немало посмеялись. Со злым ехидством смотрел Зекка[162], как этот новичок совершал крупнейшие ошибки. Он загримировал белым своего классического Пьеро, а так как в декорации было окно с белыми занавесками, то, оказываясь на фоне его, актер сливался с ним и превращался в одного из безголовых персонажей, столь милых сердцу Мельеса в его трюковых фильмах.
В фильме «Блудный сын» роли исполняли знаменитый мим Жорж Ваг и его жена Менделис, а также Сержи и Гуже — все они были известными актерами, и имена их упоминались в программе.
В начале лета 1907 года «Блудный сын» был показан в театре Варьете, на летний сезон превращенном в кино. Фильм был длиной 1600 метров — факт, неслыханный для того времени, и сеанс вместе с антрактами длился около двух часов.
К этому опыту отнеслись с любопытством, но разочарование было всеобщим. Пока фильмы имели длину не более 20 метров, экранизированные театральные сцены еще могли иметь успех. Когда же в течение целого акта не происходило ни одной смены планов, то реакция зрителей была совсем иной.
«Это был очень плохой фильм, — говорил позднее Мишель Карре, став опытным режиссером, — я его делал со всей неопытностью новичка, а люди, посвященные в тайны этого нового искусства, не хотели мне помочь, а только радовались моим ошибкам».
