Очень важен для характеристики противоречивости морально-этических взглядов Фенелона один, казалось бы, не очень значительный эпизод из книги V. Здесь рассказывается, как Телемак принимает участие в устроенном на Крите конкурсе для выборов нового царя. После спортивных состязаний, в которых сын Одиссея оказывается победителем, наступает черед ответов на вопросы. Как это обычно бывает в фольклорной традиции, этих вопросов три. Два из них нас не интересуют, но чрезвычайно интересен первый вопрос: «Кого можно считать самым свободным человеком?» Участники состязаний отвечают на этот вопрос по-разному. Одни называют абсолютного монарха, одерживающего победы над всеми противниками. Другие – самого богатого, третьи – некоего «гражданина мира», проводящего всю свою жизнь в путешествиях. Некоторые называют самым свободным первобытного человека, не знающего никаких законов и ограничений, и т. д. Но вот наступает очередь Телемака. Его ответ, на первый взгляд, поразителен. По его мнению, «самым свободным человеком можно считать того, кто остается свободным даже в рабстве». Ниже Фенелон так разъясняет эту мысль: «Действительно счастливым является тот, кто, освободившись от всех страхов и всех желаний, руководствуется лишь волею богов и своим разумом».
Это положение Фенелона – основа его морально-этических взглядов и, в общем-то, наиболее «утопическое» в его утопии, что прекрасно сознавал и сам писатель, пытаясь как-то выбраться из этого противоречия.
Создавая свою утопию, Фенелон субъективно ставил перед собой не столько деструктивные, сколько конструктивные задачи. Поэтому в его книге дурные примеры большей частью приводятся как антитезы хороших. Однако это не умаляет в романе критики абсолютизма, критики деспотических режимов. Критика эта очень конкретна, она указывает на многие реальные язвы абсолютизма. Но как и у Вераса в «Истории севарамбов», как и у многих писателей XVIII в., критика у Фенелона носит по преимуществу моральный характер, причем она осложнена непоследовательной проповедью пассивности и аскетизма.
Позиции Фенелона в позитивной части его книги оказываются порой противоречивыми. С одной стороны, в соответствии со своими философско-религиозными взглядами, он восхваляет примитивный строй Бетики. С другой же стороны, его идеальное государство Салент оказывается организмом более высокой организации, чем эта страна первобытных охотников, земледельцев и скотоводов.
Появление «Приключений Телемака» всколыхнуло лагерь классицистов. Боссюэ был возмущен стилем книги; в кружке стареющего Буало высмеивали неправдоподобие некоторых ситуаций, отсутствие логики в развитии характеров и действия. В лагере новаторов ликовали; молодой Монтескье назвал «Приключения Телемака» «самой божественной книгой этого столетия».
Однако Фенелон и не думал ниспровергать классицизм. Но он, не порывая с классицистическими канонами, создал произведение, этими канонами не предусмотренное, – «поэму в прозе». Как известно, Ш. Перро в своем споре с Буало, отстаивая прозаические жанры, мог опереться лишь на авантюрно-галантный или бытовой роман, т. е. на Скюдери или Скаррона. Эпигоны классицизма, например Ле Боссю[525], продолжали твердить, что эпическое произведение может быть написано лишь стихами. Появление «Приключений Телемака» решило этот спор окончательно.
Но Фенелон не просто ввел прозу в «высокий» роман, он явился создателем романа нового типа – романа философского, который получит такое большое распространение в следующем веке.
От Фенелона идет новый взгляд на античность, новое ее восприятие[526]. Статичности и статуарности помпезной античности классицистов он противопоставил античность более интимную, грациозную и кокетливую (вот почему его книгу с такой охотой и столь тонко вскоре будут иллюстрировать мастера рококо). Ряд сцен и картин в «Телемаке» не лишен налета чувствительности. Это относится прежде всего к изображению счастливых поселян, блаженных старцев-отшельников – к картинам сельских идиллий. Вообще в этом романе Фенелон показывает себя превосходным пейзажистом, причем не только пуссеновского размаха и лорреновской приподнятости, но и одухотворенной интимности Гоббемы. Он как бы выводит пейзаж из академических классов на пленер; по остроумному замечанию Э. Каркассона, Фенелону понравился бы Коро[527].
Моралист в жизни и в литературе, Фенелон был непримиримым врагом искусственности. Между прочим, этим следует объяснить и его пристрастие к прозе: писатель полагал, что в поисках рифмы и метра легко утратить правдивость. Но эта подчеркнутая естественность и в портретах и в описаниях у Фенелона, а особенно у его продолжателей – и в литературе, и в живописи – подчас сама начинала казаться искусственной, в лучшем случае нарочитой. Фенелон, сам того не ведая, подготавливал сентиментализм.
Пьер Фейди с возмущением писал о чувственности многих созданных Фенелоном описаний. Действительно, почти весь эпизод у нимфы Калипсо написан именно в таком духе («Книдский храм» Монтескье несет на себе очевидный отпечаток влияния этих сцен романа). Интересно отметить, что Фейди связывает эту струю в книге Фенелона с традициями барочного галантно-авантюрного романа середины века, называя имена Скюдери, Ла Кальпренеда и Гомбервиля[528]. Между тем Фенелон был очень далек от нарочитой изощренности литературы барокко, ибо его основным принципом было стремление к простоте и ясности; появление в романе чувственных образов объясняется как раз стремлением к естественности. Здесь, конечно, не было барочной экзальтации; но Фенелон оказал значительное влияние на формирование литературы рококо.
Стиль романа отмечен той же тенденцией к простоте и естественности. Вместе с тем, по меткому замечанию французского исследователя Р. Нава[529], «Приключения Телемака» построены с мастерством опытного геометра. Однако это композиционное мастерство старательно скрыто за внешней непринужденностью рассказа (издатели тех лет довольно произвольно делили текст романа то на 10, то на 16 «книг», тогда как по замыслу автора их должно быть 18).
На стиле романа отразилось также мастерство Фенелона – церковного оратора. Но оратора не из придворной часовни (как Боссюэ), а из средней руки прихода (хотя сам Фенелон и был сановником и царедворцем). Поэтому прямая речь в «Приключениях Телемака» (а ее так много в романе) – это подчас незамысловатые нравоучительные беседы ученика и учителя, где поразить призвана не изысканная риторическая фигура, а неподдельное чувство и сила мысли. Искусство Фенелона не рационально, а эмоционально.
Мы уже говорили, что появление книги было восторженно встречено в лагере «модернистов». Однако взгляды Фенелона значительно отличались от позиции Фонтенеля и Удара де Ла Мотта. Поэтому остановимся кратко на отношении автора «Телемака» к знаменитому «спору »[530]. Писатель высказался по этому вопросу на закате жизни в «Письме к Академии». Написано было письмо в 1713 г., окончательно обработано в 1714-м, опубликовано в 1716-м, уже после смерти автора.
Во-первых, Фенелон приветствует ведение споров по творческим вопросам. Таким образом, он сразу же выступает антидогматиком, не стремящимся навязывать другим свое мнение. Воспитанный на произведениях античности, Фенелон и здесь продолжает восхищаться культурой прошлого, особенно своими любимыми поэтами – Гомером, Вергилием и Горацием. Вместе с тем, он признает у «древних» немало недостатков, даже у самых «почитаемых»[531]. В то же время в литературе Древней Греции и Рима, с его точки зрения, было просто много писателей слабых, в то время как среди «новых» уже есть такие, чьи «произведения очень хороши»[532].
Фенелон, не решая спора ни в пользу «древних», ни в пользу «новых», но призывая продолжать с уважением относиться к авторам античности и внимательно их изучать, высказывает пожелание, чтобы «новые превзошли древних». Он пишет: «Я буду рад увидеть в наш век в моем отечестве ораторов более пылких, чем Демосфен, а поэтов более возвышенных, чем Гомер. Мир, ничего не потеряв, только выиграет от этого. Древние не станут менее прекрасными, чем были до этого, а новые лишь приукрасят род людской»[533].
Фенелона иногда называют «ортодоксальным классицистом»[534]. Трудно придумать что-либо более неточное. В «споре древних и новых» Фенелон занял компромиссную позицию. Для него искусство античности было не «недосягаемым образцом» и не единственным примером для подражания, а живым наследием, которое продолжало увлекать и волновать. Как справедливо заметила Л. Горе, «Фенелон не был ни за древних, ни за новых; он был за Природу и за Красоту, являющуюся страстным выражением Природы»[535].
