Письмо осуждало империализм вообще и евреев из «дела врачей» в частности. В сталинских терминах его можно было прочитать как оправдание широкомасштабных чисток советских евреев, которые не были настроены достаточно антиимпериалистическим образом, или даже как приглашение к этим чисткам. Советским гражданам, которые должны были подписать письмо, нужно было идентифицировать себя как евреев (не все из них были таковыми или считали себя таковыми) и как лидеров сообщества, которое точно подвергалось опасности. Илья Эренбург, как и Гроссман, советский писатель еврейского происхождения, разрешил Сталину поставить его имя под полемической статьей об Израиле. Теперь, однако, он колебался, одобрить ли такой документ. Он написал неискреннее письмо Сталину, спрашивая его, как поступить. Он выстроил такую же защиту, как и Берман с еврейскими коммунистами несколько лет тому назад: поскольку евреи – не нация, а мы лично – верные коммунисты, то как мы можем принимать участие в кампании против нас самих как представителей какого-то коллективного национального образования, известного как еврейство?[750]
Сталин не ответил. Его нашли в состоянии комы 1 марта 1953 года, а через четыре дня он скончался. Можно было только догадываться, чего хотел Сталин; возможно, он и сам толком этого не знал; возможно, он ждал реакции советского общества на первые прощупывания. Мучимый мыслями о смерти и сомнениями по поводу своего преемника, беспокоящийся о влиянии евреев на советскую систему, ведя Холодную войну против могущественного противника, которого он понимал лишь туманно, он прибегнул к традиционным способам самозащиты – к судам и репрессиям. Исходя из распространенных в то время слухов, советские граждане без труда представляли себе возможные последствия: врачей бы показательно судили вместе с советскими руководителями, как бы их союзниками; остальных евреев вычистили бы из НКВД и вооруженных сил; тридцать пять тысяч советских врачей-евреев (и, вероятно, научных сотрудников) могли быть депортированы в лагеря и, возможно, евреи как таковые подверглись бы насильственному переселению или даже массовым расстрелам[751].
Такая операция, если бы ее осуществили, стала бы еще одним звеном в цепочке национальных операций и этнических депортаций, которые начались в 1930 году с поляков, а затем продолжались в течение Большого террора, во время Второй мировой войны и после нее. Все это происходило бы в духе предыдущих сталинских практик и подходило бы под традиционную логику. Национальными меньшинствами, которых нужно было бояться и карать, были те, кто имел явные связи с несоветским миром. Хотя война принесла смерть 5,7 миллиона евреев, она в то же время способствовала воссозданию еврейской национальной родины, недосягаемой для Сталина. Как и у вражеских наций 1930-х годов, у евреев теперь были причины для недовольства в Советском Союзе (четыре года репрессий и официального антисемитизма), внешний покровитель за пределами Советского Союза (Израиль) и роль в международной борьбе (которую вели Соединенные Штаты). Прецеденты были ясны, а логика известна. Но эпоха сталинизма подходила к концу.
* * *
Учитывая все судебные процессы в Советском Союзе и Восточной Европе, а также всех умерших в заключении, Сталин уничтожил не более чем несколько десятков евреев за последние годы своей жизни. Если он действительно хотел проведения финальной террористической операции (а это далеко не ясно), то не мог довести ее до завершения. Есть соблазн считать, что только его смерть предотвратила такой результат, что Советский Союз стремительно двигался к еще одной национальной чистке, сопоставимой по масштабам с чистками 1930-х годов, но доказательств этому недостаточно. Собственные действия Сталина были на удивление неуверенными, а реакция органов его власти – медленной.
В отличие от ситуации 1930-х годов, Сталин не был хозяином своей страны в 1950-х, да и страна уже была совсем не та. Он стал скорее культом, чем личностью. Он не посещал заводов, колхозов или правительственных учреждений после Второй мировой войны и сделал только три публичных выступления в период с 1946-го по 1953 год. К 1950 году Сталин больше не управлял Советским Союзом в качестве тирана-одиночки, как он это делал предыдущие пятнадцать лет. В 1950-е годы ключевые члены Политбюро регулярно встречались во время его долгих отлучек из Москвы, и у них были свои сети клиентов среди советских бюрократов. Как и Большой террор 1937–1938 годов, массовые смертоносные чистки евреев создали бы в советском обществе возможности для социального продвижения. Но не было ясно, хотели ли советские граждане (несмотря на то, что многие их них точно были антисемитами) получить такую возможность такой ценой[752].
Особенно поражала суетливость всего происходившего. Во время Большого террора предложения Сталина трансформировались в приказы, приказы – в квоты, квоты – в трупы, трупы – в цифры. Ничего подобного не происходило в случае с евреями. Хотя большую часть последних пяти лет своей жизни Сталин был занят вопросом советских евреев, он не мог найти начальника госбезопасности, который бы слепил из этого правильное дело. В старые времена Сталин избавлялся от начальников безопасности после того, как те выполняли какую-то массовую операцию, а затем обвинял их в перегибах. Теперь же офицеры МГБ, что, наверное, не удивительно, казалось, колебались, совершали перегибы. Сначала Сталин заставил Абакумова состряпать дело, хотя начальником НКВД был Лаврентий Берия. Затем он позволил, чтобы Абакумова разоблачил Рюмин, который в свою очередь пал в ноябре 1952 года. У пришедшего на смену Рюмина случился сердечный приступ в первый же день работы. Наконец, расследование принял С.А. Гоглидзе, клиент Берии[753].
Сталин утратил свою некогда безмерную власть, которая позволяла ему вовлекать людей в свой вымышленный мир. Ему доводилось угрожать начальникам безопасности вместо того, чтобы давать им инструкции. Его подчиненные понимали, что Сталин хотел признаний и совпадений, которые можно представить как факты. Однако им постоянно мешало определенное внимание к бюрократическим приличиям и даже, до определенной степени, к законности. Судья, который вынес приговор членам Еврейского антифашистского комитета, сказал подсудимым об их праве на обжалование. В процессе преследования советских евреев начальники безопасности иногда с трудом заставляли своих подчиненных (и, наверное, что самое главное, подсудимых) понимать, чего от них ожидают. Допросы, хотя и были брутальными, не всегда давали нужные доказательства. Пытки, хотя и имели место, были последним средством и именно на них лично настаивал Сталин[754].
* * *
Сталин был прав, что волновался о влиянии войны и Запада и о продолжении существования советской системы в том виде, какой он ей придал. В послевоенные годы далеко не все советские граждане были готовы принять то, что 1940-е годы оправдывали события 1930-х годов, что победа над Германией ретроспективно оправдывала репрессии по отношению к советским гражданам. Такова, конечно же, была логика Большого террора в то время: приближается война, поэтому опасные элементы нужно убрать. В сознании Сталина приближающаяся война с американцами, видимо, оправдывала еще один виток упреждающих репрессий в 1950-х годах. Неясно, хотели ли советские граждане пойти на такой шаг. Хотя многие поддерживали антисемитскую истерию начала 1950-х годов, отказываясь, например, ходить к врачам-евреям или покупать лекарства у фармацевтов-евреев, однако это не являлось одобрением возврата массового террора.
Советский Союз просуществовал почти четыре десятилетия после смерти Сталина, но его органы госбезопасности никогда больше не устраивали голода или массовых расстрелов. Преемники Сталина, какими бы брутальными они ни были, отказались от практики массового террора в сталинском смысле слова. Никита Хрущов, в конечном счете победивший в борьбе за право наследия Сталина, выпустил большинство украинских заключенных, которых отправил в ГУЛАГ десятилетием ранее. Не то чтобы Хрущев лично не был способен на массовое уничтожение: он был достаточно кровожадным во время террора 1937–1938 годов и повторного захвата Западной Украины после Второй мировой войны, но полагал, что Советский Союз больше не может существовать таким способом. Он даже обнародовал некоторые преступления Сталина в докладе на съезде КПСС в феврале 1956 года, хотя и делал ударение на страданиях элиты коммунистической партии, а не на группах, которые пострадали гораздо больше, – крестьянах, рабочих и представителях нацменьшинств.
Восточноевропейские государства оставались сателлитами Советского Союза, но ни одно из них не пошло от показательных процессов (прелюдия к Большому террору конца 1930-х годов) дальше, к массовому уничтожению. Большинство из них (Польша была исключением) коллективизировали сельское хозяйство, но никогда не забирали у крестьян права на частные земельные наделы. В сателлитных государствах, в отличие от Советского Союза, не было голода. При Хрущеве Советский Союз вторгнется в коммунистическую сателлитную Венгрию в 1956 году. Хотя в последовавшей за этим гражданской войне погибли тысячи людей, а интервенция привела к смене руководства, за этим не последовало массовых кровавых репрессий. Относительно мало людей были преднамеренно уничтожены в коммунистической Восточной Европе после 1953 года. Цифры были на несколько порядков ниже, чем во время эры массового уничтожения (1933–1945) и этнических чисток (1945–1947).
