Ознакомительная версия.
— Хоть бы священники, которые в монастыре остались, нам в церковной службе отказали, — сказал, выйдя вперед, Никанор, — мы и без священников проживем, и в церкви сами станем служить, а священники, что за царя молятся, нам не нужны!
Все знали, что сам Никанор не причащался у священников лет пять, а исповедовался, как и многие его сторонники, у своих же товарищей и умереть был готов за общее дело без покаяния и без причастия, спасая душу подвигом, а не молитвой.
Подумали собравшиеся, пошумели и решили раз навсегда, что «Соловки — земля наша, не государева! Сдаться и признаться великому государю в своих винах отнюдь не хотим», и говорили о царе столь «неистовые слова», что их даже в донос нельзя было вставить. И положили священников и всех, кто за общее дело не стоит, из крепости изгнать, а самим между собой целовать крест, чтобы стоять и биться против государевых людей за своих выборных сотников и помереть всем за одно!
Засим пошли на стены, и взяли оружие, и ударили на врага с новой силой. Никанор же, ходя всюду по стенам, пушечную и мушкетную стрельбу направлял и благословлял. Особенно архимандрит советовал караульщикам в подзорные трубы высматривать воеводу Мещеринова и по нему немедля из всего оружия бить: «Как поразим пастыря, так и ратные люди разыдутся, аки овцы». Окончательно порвав с русским правительством, соловецкие сидельцы и их архимандрит могли надеяться только на сочувствие россиян, на переход простых ратников Мещеринова к вольному делу, за которое многие соловчане бились еще под знаменами Разина, в казачьих ватагах и толпах участников городских восстаний, потрясавших страну весь «бунташный век».
* * *
Но сначала монастырь надо было освободить от тех, кто верил в царя и отказывался считать, что «остров наш и в монастыре все наше». Ближайшие часы и дни показали, что сотники и архимандрит были правы, спеша избавиться от колеблющихся. На следующий день, то есть 17 сентября, в восьмом часу дня монахи-священники Митрофан с Абросимом уговорили караульного на Никольской башне Юдку Иванова сына Рогуева и бежали через бойницу в воеводский стан. К счастью, в это время стрельцы не были готовы к тайному приступу. Рассказав все, что делается в крепости, и подробно описав ее запасы, изменники «покаялись» в своих светских винах и церковных грехах (за что позже вымолили прощение).
Бежали не простые люди. Митрофан, бывший горожанин Арзамаса, пришел на Соловки по обещанию семнадцать лет назад, а бывший крестьянин Юрьевского уезда Абросим — двадцать лет назад, из которых десять работал трудником. Шуйский крестьянин Рогуев был спасен соловчанами из бурного моря и три года лечился в монастыре. После их побега Никанор и сотники убедились, что ни давняя привязанность к обители, ни чувство благодарности Соловкам не обещают соблюдения клятвы сидеть за правду насмерть.
Предательства в то лето были и прежде. Заслуженный монах Пахомий, выбежав из монастыря, предупредил Мещеринова о готовящейся вылазке и рассказал о том, что делалось для обороны крепости. Монах Александр, казненный в Москве за участие в Коломенском бунте отсечением руки и ноги, которого монастырь приютил в больнице и принял в состав братии, доносил Мещеринову об угрожающем цингой отсутствии свежих харчей у осажденных. Чтобы царским карателям легче было воевать против святой обители, Александр заявлял, что «в Соловецком монастыре воров бельцов разных чинов людей: московских беглых стрельцов, и донских казаков, и беглых боярских людей[51], и крестьян человек с четыреста и больше», а монахов остается мало. «А сели они в монастыре насмерть, — продолжал Александр, — сдать монастыря ни которыми мерами не хотят, потому что все сели схожие воры, а которых де небольшое есть число добрых людей, и те де ворам (говорят. — А.Б.) о сдаче монастыря — их никуда воры не выпускают!»
На этот раз долгие колебания Никанора и его сторонников кончились. Вожди восстания более не могли держать в крепости людей, которые «за великого государя Бога молить велят, а стрелять им не велят». В 10 часов дня 17 сентября ворота Соловецкой крепости распахнулись и выпустили двух черных священников, Геронтия и Павла, да трех монахов — Дионисия, Вар-лаама и Манассию. Старый друг Никанора, соловецкий «Златоуст» Геронтий, долго страдавший в монастырской тюрьме, радостно отправился к воеводе-карателю принять мучения за свою веру. Вместе со своим учеником Манассией он выступил в царском лагере за правую веру и, закованный в кандалы, был брошен в тюрьму. Остальные выходцы покорились никонианским реформам; после допросов они были разосланы по монастырям.
Прошло совсем немного времени — ив ночь на 20 сентября во время вылазки, взявшись вместе со всеми выкатывать из Поваренных ворот пушку, бросив оружие, ушел к неприятелю простой монастырский трудник Василий Карпов сын Кириловщина, бывший крестьянин Каргопольского уезда, работавший в монастыре по обещанию 12 лет. Он заявил воеводе, что «если в монастыре в церквах божественная служба и за великого государя богомолие будут оставлены, то станут чернецы и миряне, которые к воровству не пристают, из монастыря проситься. Тогда в монастыре будет междоусобица и сеча большая. А ожидают они, старцы и миряне, того времени и подстерегают их, воров: как воевода Иван Алексеевич Мещеринов с Соловецкого острова в Сумской острог отъедет, а воры после его разойдутся по острову, и они-де над ними, ворами, хотят промысл учинить и их порубить…».
Не так страшно было монастырю бегство человека, уже трижды пытавшегося скрыться с Соловков от греха подальше, сколь тяжело было руководителям обороны сознавать «шатость» среди простых монахов и трудников, которые сами когда-то бежали на острова от царской и дворянской неволи. Но и Мещеринов зря ждал замешательства в рядах защитников крепости. С 20 сентября они перешли в столь решительное наступление, что за четыре дня боев и артиллерийской дуэли отбили карательное войско на 12 верст от стен.
Оставаясь на судах в Глубокой губе, Мещеринов еще надеялся на осуществление плана, о котором говорил Василий Кириловщина. 6 октября ночью на остров скрытно сошел отряд в 300 отборных стрельцов под командой майора Степана Келина, ротмистра Гаврила Буша и сотника Матвея Есеневского. Опытные командиры скрытно заняли дороги вокруг монастыря. Ранним утром 10 октября стрельцы напали на группу безоружных соловчан, вышедших на промыслы. 15 человек было взято в плен, но остальные отбились и ушли в монастырь. Метким огнем орудий осажденные заставили стрельцов отступить, а от пленных воевода узнал о замысле монастырских сотников «осенними темными ночами» решительно ударить по карателям.
Испуганный воевода 17 октября 1674 года приказал разрушить осадные укрепления и сняться с острова. Соловецкие сидельцы выиграли еще одну военную кампанию у могучего, протяженного и многолюдного православного самодержавного государства.
В огромном, пустом и холодном Спасо-Преображенском храме, где давно уже не собирались на молитву толпы монахов, трудников и прихожан, архимандрит Никанор стоял один на коленях перед зажженной свечой и молился за спасение древней русской обители. Много лет возвышалась Беломорская твердыня маяком для всех, сохраняющих любовь к воле на родной земле, много лет разбивались о нее волны царского и патриаршего гнева. Никанор чувствовал, что наступают последние времена.
Принимая смерть за веру, соловецкие мученики не на годы, но на столетия осветят своим подвигом путь правды, по которому многие потом пойдут к Божьему граду. Нет, Никанор не чувствовал в себе склонности сдаться силе, старое тело, наполненное молодым духом сопротивления притеснению, не ощущало усталости от принятой некогда тяжелой ноши. Никанор и в молитве продолжал сражаться, лишь сердце его, искушенное за долгую жизнь, сжималось в предчувствии беды и конечного подвига.
Царь московский Алексей Михайлович очень спешил покончить с восставшим монастырем. Недаром за отступление Мещеринова от Соловков пообещал он воеводе «наказание жестокое впредь, как ты будешь на Москве… А буде ты, Иван, — продолжал царь, — с Соловецкого острова без нашего, великого государя указу, впредь сойдешь, и за то тебе учинена будет смертная казнь». Сам воевода, как передавали на Соловки многочисленные доброжелатели из Сумского острога, должен был или погибнуть, или уничтожить «бунтовщиков».
Чтобы лишить монастырь поддержки общественного мнения Русской земли, объявлялось, что истинных монахов в обители Зосимы и Савватия, по сути, уже нет, «а стало у них за воровство и за капитонство[52], а не за веру стоят. А в монастырь-де в Разиновщину пришли многие капитоны, чернецы и бельцы, из Понизовых городов, да их воров и от церкви и от отцов духовных отлучили. Да у них же-де в монастыре собралось московских беглых стрельцов, и донских казаков, и боярских беглых холопей, и крестьян, и разных государств иноземцов — свийские немцы, и поляки, и турки, и татаровя — те-де у воров, у келаря, и у городничих, и у сотников лутчие верные люди, и во всем им в караулах верят, и всякому-де злу корень собрались тут в монастыре».
Ознакомительная версия.
