Однако Петр с обычной своей энергией принялся все и вся регламентировать…
Предписывалось ткать холсты только определенной ширины[91], под страхом каторги запрещалось выделывать кожу для обуви дегтем, употребляя для этого ворвань, жать было приказано не серпами, а «малыми косами с граблями», уничтожить окошки для выливания воды в бортах судов, заменив их помпами; жителям Петербурга запретили пользоваться гребными лодками и предписали обзавестись парусными (причем до мельчайших подробностей указывалось, как их красить и чинить). Печи предписывалось ставить не на полу, а на фундаментах, потолки непременно обмазывать глиной, крыши крыть не досками, а черепицей, дерном или дранкой, могилы для умерших устраивать по единому утвержденному образцу, живым обязательно ходить в церковь по праздникам и воскресеньям, а священникам - «во время литургии упражняться в богомыслии».
Во всех случаях издавались пространные царские указы, где сам Петр расписывал «от сих и до сих» - так что указы, по сути, превращались еще и в длиннейшие «поучения», как было с повелением Петра «запретить жителям невской столицы ездить на невзнузданных лошадях и выпускать со дворов без пастухов коров, коз, свиней и других животных». Государь император самолично занимался вопросами, которые должен решать какой-нибудь полицмейстер… Подозреваю, подобные указы и были спародированы Салтыковым-Щедриным в «Истории города Глупова», когда один из тамошних градоначальников издает указ «О правильном печении пирогов». Чертовски похоже на Петра…
Между прочим, лечиться тоже следовало по указу. Попив минеральной водички с олонецких источников, Петр нашел ее отменной - и велел подданным в приказном порядке ездить «для поправления недугов на олонецкие воды». Когда многим водичка не помогла и не получившие исцеления стали роптать, Петр срочно издал очередной указ, в котором объяснялось, что отдельные неуспехи в лечении водами вызваны… несоблюдением пациентами высочайше утвержденных правил лечения.
Воеводы на местах, засыпанные грудой указов, потихоньку, надо полагать, приходили в состояние полного отупения. В частности, воеводам предписывалось «заботиться о сиротских домах, академиях и школах, а также госпиталях». Однако, кроме Петербурга и пары-тройки больших городов, госпиталей нигде не было - как не было нигде сиротских домов, кроме Петербурга. Академии имелись только в Москве и Киеве…
История сохранила память о самоотверженной деятельности вятского воеводы Чаадаева, который попытался добросовестно выполнить очередной указ и основать хотя бы школу. Нашел даже учителей и комнату, остановка была за малым - полным отсутствием учеников. Воевода применил типичные для той эпохи методы - разослал по уезду солдат, те наловили достаточное количество подходящих по возрасту подростков. Естественно, при первом же удобном случае ученики разбежались. Воевода махнул рукой на сие «просветительское предприятие» и не только не завел академии, но и школ больше не открывал (должно быть, прекрасно понимал, что в Вятском уезде кадров для академии и с драгунами не разыщешь).
Столь мелочная регламентация привела к тому, что чиновники на местах вообще перестали проявлять инициативу, в любой мелочи требуя инструкций Петра. Соликамский воевода доносил сенату, что местная тюрьма пришла в жалкое состояние: «тюремный острог и избы весьма прогнили и стоят на подпорах, так что арестанты того и гляди разбегутся» - и просил царского именного разрешения на ремонт. Однако его перещеголял московский губернатор, который не осмелился без царского указа… починить снесенную паводком деревянную мостовую…
Начитавшись Лейбница, Петр учредил коллегии - нечто вроде министерств. Увы, механизм работал вовсе не так, как Лейбницу представлялось в Европах… С. М. Соловьев пишет: «Колеса в новых машинах не пошли хорошо; вместо того, чтобы приводить друг друга в движение, они иногда зацеплялись друг за друга и мешали общему движению».
Характернейший пример - случай с финансовой коллегией. Ее нормальная работа зависела от своевременной присылки из губерний отчетности. Распоряжение об этом было сделано в 1718 г. - губернии никак не отреагировали и не единой бумажки не прислали. В 1719 г. им вновь напомнили о необходимости сдать отчеты - и вновь молчание.
По губерниям помчались гвардейцы с приказом «сковать за ноги и на шею положить цепь, и в приказе держать, покамест не изготовят все нужные ведомости». Не помогло. Гвардейцы дружно доносили, что одни губернаторы и воеводы еще не кончили составлять отчетность, «а другие ничего и не учинили». В Азовской губернии подпоручик Селиванов попробовал было посадить под арест волокитящих чиновников, но они «силою» вырвались из-под караула и разбежались… Шел 1721 г., а с мест не поступило ни единого отчета, в центре представления не имели о доходах и расходах провинции.
Чтобы навести порядок, Петр пошел по избитому пути, блестяще высмеянному Паркинсоном, - раздул штаты. В довесок к коллегиям были учреждены «министерские консилии». И началось…
Коллегии были подчинены сенату, но начальники трех важнейших - военной, морской и иностранной - сами были членами как сената, так и «министерских консилий». А потому сносились с царем, минуя сенат. По определению П. Н. Милюкова, «между тремя инстанциями центрального управления - консилией министров, сенатом и коллегиями - не существовало правильного иерархического отношения: власть учредительная, законодательная и исполнительная беспорядочным образом мешались в каждой из них».
Петр, по сохранившимся сведениям, стал разрабатывать проект новой бюрократической конторы, которая исправит положение, но умер, не успев родить очередного монстра…
Положение усугублялось еще и дефицитом на местах мало-мальски подготовленных людей. Дошло до того, что провинциальное начальство силком отнимало друг у друга грамотеев. Известна анекдотичная (но рядовая) история о том, как камерир Калужской провинции[92] послал людей и форменным образом взял в плен подьячего с писцом, служивших в воеводской канцелярии. Воевода стал слезно просить, чтобы камерир хоть писца-то вернул, но тот встретил воеводского посланца «с неподобною бранью, кричал на него и грозил, что ежели кто писца возьмет, того он, камерир, шпагою насквозь просадит». Воевода, оставшись без грамотеев вовсе, не сдался и отрядил к камериру «военную силу» - оказавшихся под рукой капитана Тюнина и рейтарского сына Анненкова. Однако бравый финансист отбил и эту атаку. Капитан Тюнин жаловался воеводе: «Оный камерир говорил мне, чтобы я впредь за этим подьячим не ходил, а ежели опять приду, то обесчещен буду; Анненкову же говорил: ежели ты для взятья оного подьячего опять придешь, то я тебя буду бить батожьем по спине и по брюху, да еще возьму дубину и руки-ноги тебе переломаю».
Местные власти вдобавок ко всему, как уже говорилось выше, подчинялись разным центральным ведомствам, а потому архивы полны документами, живописующими, как «воевода обругал в присутствии площадными словами камерира», «камерир дерзнул бесчестить побоями воеводу», «воевода и камерир били смертным боем земского комиссара». Впрочем, мода расходилась из столицы - «в сенате подканцлер Шафиров бранил вором обер-прокурора Скорнякова-Писарева».
В Муромской провинции местный священник отважился подписать свидетельство, что избитый земским комиссаром крестьянин умер не «своей смертью», а от побоев. Комиссар нагрянул к попу во двор с командой, обнаружил, что тот не платил три года налог на баню, - и неделю держал под арестом. Освободился бедный попище лишь после того, как пообещал в виде взятки стог сена. Комиссар его, однако, засадил вновь - в свинарник, полураздев, и «морил студеной смертью трое суток». Выбив неуплаченные налоги, выпустил, но расписки не дал - мало того, средь бела дня унес со двора у попа трех породистых гусей. Легко догадаться, как обращались с «простым» народом, если этакие измывательства над лицами духовными сходили с рук…
При этом нужно добавить, что «задержки зарплаты» петровского времени способны были ужаснуть даже нынешних отощавших врачей с учителями… Архангельские приказные люди жаловались в 1720 г., что им еще не выдано жалованье за… 1717 г.! Доходило до того, что крестьяне сами, видя жалкое положение чиновников, приносили им кто пшенички, кто копеечку. Когда фискалы сцапали подьячего одной из губерний за взятку, на защиту бедолаги встали крестьяне и простодушно объяснили, что они «своим желанием» дали тому денег, а то бы с голоду помер…
Даже столь важная персона, как обер-секретарь сената Щукин, бил челом Петру: «не получая содержания, изжив свое малое именьице, пришел в крайнюю нищету и мизер». Вдобавок, за два с лишним столетия до сталинских займов, всех поголовно чиновников обязывали отдавать часть жалованья «на нужды государства».
