Свое слово в этой дискуссии сказали и сторонники рабочего самоуправления. Но на этот раз продолжатели дела «рабочей оппозиции» обставили свои крамольные идеи как развитие ценных указаний Хрущева, тоже очень далекое от принципов реформы 1957 г.: «Надо восстановить право рабочих собраний решать многие важные вопросы работы предприятия»[66], — требует письмо трех рабочих из Баку. Когда подобные идеи высказывались в листовках, за них можно было угодить за решетку. А здесь их опубликовала официальная пресса. Разумеется, Хрущев не решился вводить производственное самоуправление, но обсуждение таких вопросов стало возможно в СССР, если крамольное содержание излагалось с соблюдением лояльной формы.
Съезд как личность
В нашей истории существуют два разных явления. Одно – ХХ съезд партии, который состоялся в феврале 1956 года. А другое – «ХХ съезд партии», который оказывал воздействие на развитие общества на протяжении полувека. Он жил и здравствовал, подобно своеобразной личности. Историческим явлением оказывается не только то, что произошло в феврале 1956 года, но и миф, понимаемый как определенная структура общественного сознания. Этот ХХ съезд жил и воздействовал на наше общество десятилетиями.
Событие в качестве мифа может оказать на мир большее воздействие, чем реальный факт, имевший место в политической истории. Средневекового государства пресвитера Иоанна не существовало в реальности. Но оно воздействовало на политику, потому что государства вынуждены были его учитывать, думая, что оно есть. Читая литературу доперестроечного времени, мы обнаружим там «ХХ съезд», которому приписывались черты политического субъекта. Эта личность была поставлена в один ряд с другими личностями – Марксом, Энгельсом, Лениным, в какой–то степени со Сталиным, в какой–то степени с Хрущевым – и наряду с ними давала указания, разрабатывала решения, так или иначе откликалась на современные события в 1960–е и 1970–е гг., причем откликалась по–разному. Если прежде существенные новации могли вносить Маркс, Энгельс, Ленин, на каком–то этапе Сталин, то после 1953 года – только «ХХ съезд» мог позволить себе «углублять» и «развивать» марксистско–ленинскую теорию. В реальной истории решения ХХ съезда готовились конкретными аппаратчиками, но в жизни советского народа не эти люди, а ХХ съезд действовал как мудрый теоретик.
Конечно, при этом подразумевается, что делегаты съезда совершили «мозговой штурм» и разработали нужные решения. Однако никаких подробностей этого «мозгового штурма» не сообщалось, ибо его не было. Делегаты просто утвердили решения, возникшие из некоторого метафизического мира.
Почему место Сталина после политической борьбы 1956–1957 гг. не занял просто «Хрущев»? Хрущев отчасти также был заинтересован в том, чтобы существовал авторитет, который нельзя было подвергнуть сомнению. Хрущев понимал, что у него сейчас нет таких механизмов воздействия на элиту, которые были у Ленина и Сталина. В том числе и благодаря той политике, которую он проводил. Но есть высший авторитет, с ним ничего нельзя поделать – никто из членов партии не может разоблачить ХХ съезд, оспорить его решения. Таким образом, Хрущев обеспечил себе долгоиграющее алиби – мы–то сейчас с вами знаем, как дальше развивались события, а для него их дальнейшее развитие было совершенно непредсказуемым. ХХ съезд как высший авторитет был нужен и будущим оппонентам Хрущева, и его более радикальным сторонникам, для них тоже была важна защита, арбитр, определяющий новые «правила игры».
Родившись мудрецом, ХХ съезд продолжал действовать и даже эволюционировать после февраля 1956 г., по разному реагируя на изгибы и повороты «генеральной линии партии». Он стал как бы мудрейшим членом Политбюро, заслуженным теоретиком и советчиком.
При этом он оставался великим Учителем и покровителем вольномыслящих коммунистов. Для шестидесятников ХХ съезд был, а для некоторых остается и поныне «съездом реального гуманизма»[67]. Хотя гуманизм самого ХХ съезда был более чем относителен и избирателен, он дал сигнал своим последователям, которые принялись устранять его непоследовательность. Реабилитация? Как можно шире! Социальные гарантии? Как можно прочнее! Мирное сосуществование? Как можно последовательнее.
Съезд был гарантом необратимости процесса перемен. Несмотря на заморозки, связанные с событиями в Венгрии и Польше, общество становилось более открытым и внешнему миру, что подтвердил Всемирный фестиваль демократической молодежи и студентов в 1957 г.
Когда уже прошли ХXI, XXII, ХXIII съезды партии, ХХ продолжал жить совершенно самостоятельной жизнью наряду с ними. Некоторые решения ХХ съезда партии были естественным образом поглощены последующими. В частности, социальные решения, – на следующих съездах они углубляются, жизнь народа становится все лучше и лучше, и при Брежневе становится уже понятно, что социальная политика ХХ съезда стала совершенно неактуальной.
Когда в конце 60–х гг. сталинская тема стала официальным дурным тоном, большее значение играли решения съезда по международным вопросам. Более того, в 1970–е гг. выяснилось, что наш «теоретик» переключился в основном на международные дела. Эта «личность» сначала занималась преимущественно проблемой разоблачения сталинского культа, а затем превратилась в деятеля «разрядки».
В 1956 году разрядки не получилось, но именно ХХ съезд «сформулировал» ее основные идеи и оказался как никогда актуальным в 70–е гг. Именно он соответствующим образом «углубил» учение Ленина о «мирном сосуществовании» (а кому это еще позволительно из ныне живущих?). Более того, именно он обосновал возможность прихода коммунистов к власти мирным путем. Это было «смелое решение» — после в целом неудачного опыта «Народного фронта» 30–х гг. И в связи с чилийским экспериментом, уже после отставки Хрущева, оказалось, что ХХ съезд «как в воду глядел».
Более того, после отставки Хрущева, который был признан негодным руководителем, достижения его правления были отделены от фигуры правителя. Если с уходом в историческую тень Сталина его псевдонимом стала «партия», то заслуги Хрущева помимо партии взял на себя «ХХ съезд». ХХ съезд как квазиличность позволил совершенно четко отделить зерна от плевел. Все грандиозные достижения – это результат ХХ съезда, который продолжал руководить страной и после 1956 г. А все провалы – понятно, что это результат волюнтаризма Хрущева. Возникла модель разделения ответственности, которую применяют монархи и президенты. Высший руководитель (ХХ съезд, «партия») вне критики, за все неудачи отвечает председатель правительства – в данном случае Хрущев. У него было много «волюнтаристских извращений», которые были осуждены «партией».
Что касается проблемы «культа личности Сталина» – с ней в 70–е гг. все обстояло тоже непросто. С одной стороны, об этой теме говорили меньше. Виртуальный «ХХ съезд» меньше «занимался» этой проблемой, но все его достижения были сохранены. Мы можем открыть официальную историю КПСС 1976 г. и прочитать там довольно обширные пассажи и о Сталине, и о репрессиях, и о завещании Ленина, и о попытках выдающихся деятелей партии, Орджоникидзе и других, бороться с такими злодеями, как Берия и Ежов. Но мы и здесь убеждаемся, что главное достижение ХХ съезда – это решение проблемы термоядерной войны, возможности мирного пути социалистической революции[68].
Ситуация стала существенным образом меняться, «ХХ съезд» приобрел второе дыхание с началом Перестройки. Съезд стал ее естественным предшественником и той опорой, с которой начинал свое развитие горбачевский ревизионизм. Но стоило приоткрыть крышку политического плюрализма, и выяснилось, что за тридцать лет в стране вызрел идейный спектр, для которого и ХХ съезд – «пенсионер союзного значения», которому пора на покой.
Наступление литераторов
Первая половина ХХ века была литературоцентричной. Образованная публика европейских стран жила текстами и искала в них истину. Но поскольку научный текст труден и скучен, публика обращалась прежде всего к художественным произведениям. А в условиях диктатур, державших в руках подавляющее большинство населения планеты, художественная литература была лучшим средством намекнуть на ту правду, которую нельзя сказать прямо. Говорить правду в глаза власти было опасно и в странах, считавшихся демократическими (по крайней мере до 60–х гг.). Художественная литература превратилась в царицу умов, и только набиравший силу кинематограф напоминал о временности земных царств.
Во второй половине века кинематографический образ все сильнее овладевал массами в силу своей доступности. Но поход в кино и театр – это большое дело, а книга – всегда под рукой. Только внедрение цветного телевидения к большинству семейный очагов позволило постепенно оттеснить литературу с господствующих позиций культуры.
