Сталин верил, что подобные обсуждения, проводимые параллельно с переговорами о торговом договоре, создадут дополнительное давление на Гитлера, который согласится с его требованиями в обмен на советское согласие. Поэтому он надеялся, что военные переговоры начнутся без промедления. Однако задержки продолжались в связи с выбором средств транспорта. Регулярного воздушного сообщения между Лондоном и Москвой не было, а поездка по железной дороге выглядела неподходящей. В конце концов, было решено, что делегации прибудут морским путем. Но вместо того, чтобы воспользоваться быстроходным крейсером, французская и английская делегации выбрали, соответственно, медленные грузовое и пассажирское суда, прибыв в Ленинград только 9 августа. Этой же ночью они отравились в Москву. Русские, конечно, уже назначили членов своей делегации и приняли меры, чтобы обеспечить скорейшее проведение переговоров. [23]
Проскуров тоже был вовлечен в эту подготовку, добыв франко-говорящего переводчика для Ворошилова. Проскуров помнил о встрече с молодым русским студентом, который учился в Сорбонне, когда он сам находился в Париже во время Испанской гражданской войны. Этим студентом был Александр Николаевич Пономарев, который впоследствии стал инженер-генерал-полковником, ведущей фигурой в советской авиапромышленности. «Как я понимаю, вы говорите по-французски лучше, чем по-русски, — сказал Ворошилов, когда Проскуров представил ему Пономарева. — Расскажите нам по-французски, что вы делали в Париже». Пономарев выполнил просьбу, и его французский был действительно очень хорошим. Ворошилов поблагодарил Проскурова за помощь и приказал адъютанту экипировать Пономарева в течение тридцати шести часов. [24]
Только после этого Ворошилов объяснил, что послезавтра должна прибыть англо-французская военная делегация для переговоров, ведущих к заключению военного договора. Как сказал Ворошилов, «понадобилось два с половиной месяца, чтобы они сделали это. Наконец они согласились, но не по своей доброй воле: народы требуют надеть намордник на Гитлера. Господа и сейчас не торопятся. Обе делегации отказались от самолета и крейсера, уселись на тихоходный пакетбот и вот уже неделю плывут в Ленинград. И это в такое горячее время, когда каждый упущенный день грозит катастрофой». После этой речи Ворошилов сказал Пономареву, что он должен выступать в качестве переводчика советской делегации, и каждый вечер делать расшифровку переговоров за день. Затем ему была выдана новая белоснежная форма, такая, в какую были одеты все остальные офицеры советской делегации.
Советская делегация была на голову выше и английской и французской — возглавляемая наркомом обороны Ворошиловым, она включала в себя высших советских руководителей: начальника Генерального штаба Бориса Шапошникова, наркома ВМФ адмирала Николая Кузнецова, нового руководителя советских ВВС Александра Локтионова и зам начальника Генштаба И. В. Смородинова. Это была внушительная группа, чьи звания и должности были явно выше, чем у членов англо-французской делегации.
Пономареву показалось, что Ворошилов решил унизить членов англо-французской делегации на первом заседании 12 августа, попросив предъявить документы, удостоверяющие их полномочия.
Когда генерал Жозеф Думенк зачитал документ, подписанный премьер-министром Эдуардом Даладье, что он «уполномочивается вести с Верховным командованием Советских вооруженных сил переговоры по всем вопросам, относящимся к сотрудничеству», Ворошилов ответил, что ведение переговоров и заключение военной конвенции — это понятия весьма различные. Глава британской делегации Сэр Реджиналд Драке не исправил атмосферу, когда признал, что у него нет письменных полномочий. Положение ухудшилось 13 августа, когда Ворошилов попросил описать силы, которые они могут предоставить для общей обороны и их оперативные планы по развертыванию этих сил. Ворошилов сказал Пономареву, чтобы тот очень тщательно переводил их объяснения. Думенк назвал количество 110 имеющихся дивизий, но был неуверен, когда Ворошилов спросил, что будут делать французы, если Советский Союз, Польша или Румыния подвергнутся нападению Германии. Когда подошла очередь англичан, они назвали цифру шестнадцать дивизий. Советская сторона посчитала, что в нее трудно поверить, но когда стала ее уточнять, выяснилось, что британские планы предусматривают направление экспедиционных сил во Францию, состоящих только из пяти пехотных дивизий и единственной механизированной дивизии. 14 августа наступила очередь Шапошникова представлять советские цифры. Он заявил, что Советский Союз предоставит для общей обороны 120 пехотных дивизий, 16 кавалерийских дивизий, 5000 тяжелых орудий, 9000 — 10000 танков 5000–5500 боевых самолетов!
После доклада Шапошникова наступила полная тишина, после которой английская и французская делегации перешли к вопросам об авиации. Они, естественно, были очень интересны Пономареву. Маршал авиации Чарльз Бернет мог сказать очень мало о состоянии английской авиации. На Британских островах было 3000 самолетов первой линии, причем в месяц изготовлялось 700 новых машин. В конце 1-й Мировой войны, сказал он в заключение, у Англии было 22000 самолетов, и она имела самый большой воздушный флот в мире. На это Локтионов прошептал Пономареву: «Реклама для дураков!»
Следующим взял слово генерал французских воздушных сил Валэн, который заявил, что в 1940 году Франция будет иметь 3000 самолетов первой линии, включая бомбардировщики со скоростью 450–500 км/час с радиусом действия 800-1000 км. и бомбовой нагрузкой 1000–2500 кг. Это было довольно расплывчато, и Локтионов попросил Пономарева перевести для него вопрос о подробностях рассказанного. К сожалению, сказал генерал Валэн, он не может сообщить дополнительной информации. Локтионов закончил дискуссию по авиации детальной картиной советской военной авиации, после чего ответил на вопросы как британских, так и французских авиаторов.
Настоящий камень преткновения возник в следующие дни по вопросам, действительно ли правительства Англии и Франции заключили договор с поляками и румынами. Английский генерал Хейвуд ответил, что так как Польша и Румыния являются суверенными государствами, то такое разрешение могут дать только они. Французская и английская делегации должны связаться со своими правительствами, чтобы они вместе с Польшей и Румынией рассмотрели эту проблему. «Хорошо, — сказал Ворошилов, — я думаю, что мы должны отложить заседание пока вы не получите ответа от ваших правительств». Затем он добавил: «Все это дает основание сомневаться в стремлении Англии и Франции к действительному сотрудничеству с СССР. Ответственность за неудачу наших переговоров естественно падает на английскую и французскую стороны». Это замечание вызвало негодующие крики и обвинения, что Пономарев перевел неправильно. «Нет, перевод был правильным, — сказал Ворошилов. — Мы просили пропустить наши войска, чтобы они смогли оказать отпор агрессору. Неужели нужно спрашивать, чтобы нам дали право сражаться с нашим общим врагом?».
Хотя было назначено, что конференция будет продолжена в понедельник 21 августа, это было последнее из серьезных заседаний. Ворошилов посмотрел на Пономарева и сказал, горько улыбнувшись: «Мы довольно плохие дипломаты». Пономарев закончил описание этого события своим наблюдением, которое по сей день остается советской версией того, что произошло: «Советская делегация сделала все для успеха переговоров. Но усилия представителей Англии и Франции сводились к тому, чтобы под прикрытием московских переговоров заключить коварную сделку с фашистской Германией и заставить ее устремиться на восток. Ради этого они пошли бы на любой сговор с фашистами». [25]
В конце недели французы попытались убедить поляков согласиться на проход советских войск в случае германского вторжения. Сделать это им не удалось. Переговоры все-таки возобновились 21 августа, но вскоре были отложены, так как было видно, что Ворошилову хорошо известно о бесплодных попытках французов договориться с поляками. Однако, в тот же день Сталин, получив заверения Гитлера, что к пакту о ненападении будет заключен секретный протокол, вероятно, гарантирующий ему уступки, которых он добивался в Польше, Балтийских странах, Финляндии и Румынии, написал ему о согласии заключить пакт и выразил готовность принять Министра иностранных дел Риббентропа 23 августа в Москве.
Конец недели, 18–20 августа, был очень напряженным для Сталина. Он решил вести переговоры по пакту о ненападении с Гитлером и отказаться от англо-французских военных переговоров. Во всяком случае, он никогда не ожидал от них ничего серьезного, а низкий уровень представительства и ограничение их военных ресурсов убедил его в своей правоте. Кроме того, он, вероятно, знал, что некоторые члены в британском правительстве, действуя через доверенное лицо Чемберлена — сэра Хораса Уильсона — все еще старались обмануть поляков и заключить сделку с Гитлером. [26] Какие мысли обуревали Сталина в эти судьбоносные дни?
