Последовала ужасная сцена: схваченный за шкирку брат Геродот был брошен оземь, отхожен тростью, за ноги протащен до дверей и вышвырнут на каменные ступени, словно дохлая крыса.
А потом бедная головка потрясенной Жанны начала летать туда сюда от пощечин. И напрасно она кричала:
- Я же думала, что это вы! Я спала! Я выпила!
- Вы никогда не пьете больше нескольких глотков! Вы пили затем, чтобы заглушить стыд!
- Он взял меня сзади!
- Потому что вы сами улеглись на живот!
- Я вам говорю, что вообще его не видела!
- И притом были нагишом и увешанная всеми моими драгоценностями! Что для вас монахи, что герцог!
- Луи!
- Замолчите! Если б я не презирал вас так, то убил бы!
Среди ночи герцог отвез её домой в том же маленьком сером экипаже, который сам запряг. Открыла ему Анна Рансон. Что за зрелище? Монсиньор, уже не бешеный от ярости, но холодный, словно лед - держал за ухо Жанну, бледную, как смерть.
- Возвращаю её вам, мадам! Я только что обнаружил её в моей собственной постели, только вместо меня её обслуживал некий монах! Знал я, что она набожна, но не до такой же степени! И хотел бы я, чтобы вы слышали, как она истово молилась!
Но худшее было ещё впереди: Монсиньор швырнул наземь мешочек, из которого к ногам Жанны высыпались золотые монеты.
- За оказанные услуги! - герцог хлопнул дверьми. И небольшой серый экипаж, запряженный смирными лошадками, удалился во мраке ночи навсегда!
* * *
Для Жанны настали нелегкие дни. Что только не пришлось ей выслушать! И не от мужчин, которые и голоса не подавали, слишком уж расстроенные таким финалом, - а от своей собственной матери!
- Наставлять рога герцогу! Герцогу! Это неслыханно! Во франции всего-то пять герцогов, тебе достался один из них, причем лучший, и ты ему наставляешь рога?!
Это повторялось тысячекратно, и тысячекратно завершалось так:
- А теперь останешься одна с бастардом! *
- Он и так бы был бастардом!
- Ах, оставь, девочка. Есть бастард и бастард! И о твоем, можешь быть уверена, черта с два его отец позаботится.
- Но ведь он его отец!
- Но ведь ты-то не его возлюбленная! Боже, чем я согрешила, что ты так караешь?
Наконец, после месяца адских мучений брат Анже отвез Жанну в Вокулерс. Но не потому, что он сказал мадам Бирабин, а скорее от того, что Анна буквально видеть не могла неблагодарную дочь, что разрушила её радужные ожидания. Но это было к лучшему: такая жизнь была просто непереносима! -------------
* Бастард (фр. bastarge) - незаконнорожденный потомок.
* * *
Но и в беде находится что-то хорошее - за эти месяцы, и особенно за дни, проведенные в Вокулерсе, Жанна заново открыла для себя брата Анже. Этот худой верзила с длинным крючковатым носом и холодными глазами, с невеселой улыбкой, скупой на слова, проявил к Жанне больше заботы и ласки, чем когда-нибудь ей довелось испытать. Это он в Париже энергично останавливал поток материнских упреков, это он решил забрать её из змеиного гнезда, а потом изо всех сил помогал забыть свое несчастье тем, что терпеливо и доброжелательно объяснял: жизнь в пятнадцать лет не кончается, красота её, когда оправится от родов, будет ещё ярче, чем прежде, она снова сможет полюбить и быть любимой. Чтоб развеселить её, рассказывал тысячи историй из своей жизни. Люди в Вокулерсе уже привыкли видеть его, закутанного до самых глаз, на прогулке с колясочкой, где ребенок спал, не страшась мороза, потому что был завернут в соболью шубу, которую монсиньор когда-то подарил его матери и которая теперь была единственным её достоянием, - вместе с золотыми, которые герцог швырнул ей под ноги и которых хватило на целый год жизни.
Однажды вечером в конце марта Жанна с братом Анже тихо ужинали у горящего камина, брат Анже одной рукой качал колыбель Франсуа, и тут вдруг Жанна ни с того, ни с сего вскочила, поцеловала брата Анже в лоб и, слезами заливаясь призналась, что без него она бы не пережила это горе. Хотела, чтобы он знал, как она ему за все благодарна.
- Видишь ли, - просто ответил он, - ты должна знать, что это вполне естественно: я ведь твой отец.
- Что? - воскликнула Жанна, вытаращив глаза, словно видя его впервые в жизни.
- Видит Бог, ты точно как твоя мать, - произнес он со своим невеселым смехом. - Но ведь это я заделал тебя твоей матушке! Даты все доказывают бесспорно.
- Но где и как это произошло? - спросила Жанна, от удивления и нетерпения всплеснув руками.
- Как - не мне тебе говорить, сама все знаешь. А случилось это в монастыре в Пикпусе, где я был монахом и где твоя мать довольно долго работала белошвейкой. Вот так-то! Потом нас жизнь развела в разные стороны, ну а позднее мы снова встретились, и я с тех пор остался гостем твоей матери - человеком, который дважды в неделю зван на ужин и который стал верным другом своих преемников - официального и неофициального. И все это, верь мне, по-честному.
- Папочка! - с прелестным удивлением воскликнула Жанна. - Я теперь буду говорить "папа" только вам, а не мсье Рансону и не мсье поставщику. Я так рада, что вы настоящий отец, я ведь никогда не любила тех двоих так, как вас!
Они помолчали, ласково глядя друг на друга.
- Монахи! - задумчиво протянула Жанна. - Что-то в моей жизни слишком много монахов!
- Забудь о том последнем, - сказал он, взяв дочь за руку, - забудь о всем, что было. Жизнь твоя только начинается.
А потом добавил, ставя ударение на каждом слове:
- О твоей судьбе позабочусь я! И о его судьбе тоже! - он показал на колыбель.
- Бедняжка Франсуа, - вздохнула Жанна, - теперь он не получит татуировки!
И, поскольку отец уставился на неё с немым удивлением, стала объяснять:
- Всем детям, рожденным от него, герцог велел татуировать на стопе левой ноги масонский знак, чтоб те, кто им отмечен, уже не сомневались в своем происхождении. И, может быть...
- ... Это должно было им служить вроде пароля?
- Вполне возможно.
- И этот знак вполне отчетлив и потом, когда стопа трется в обуви и кожа грубеет? - недоверчиво спросил брат Анже.
- В том-то и дело! Луи объяснил мне, что для татуировки он выбрал место, где нога не касается земли и кожа не грубеет.
- Значит, - менторским тоном протянул тот, - татуировку эту парень может носить с собой, носить тайну своего рождения, как солдат носит в ранце маршальский жезл.
В камине затрещало полено, стрельнув снопом искр.
- Ты помнишь, - спросил брат Анже, глаза которого вдруг сверкнули, как татуировка выглядела?
- Видела её столько раз, что могу нарисовать с закрытыми глазами! ответила Жанна.
Брат Анже встал и шагнул к рассохшемуся комоду за грифельной доской.
- Нарисуй мне ее! - сказал он Жанне, и глаза его странно затуманились.
Часть вторая.
Запретные игры в предместье Сен-Дени.
1.
В 1760-е годы в парижском предместье Сен-Дени была весьма популярна некая личность, - всего лишь маленький мальчик. В существовавшей где-то метрике значилось, что имя его - Франсуа, но в этом буйном, шумном квартале его с первого дня именовали Фанфаном.
В то время нигде в Париже так не кипела жизнь, как здесь. На самой рю Сен-Дени располагались больницы и монастыри, но кроме них - множество дворцов, торговых домов и всевозможных транспортных контор, как пассажирских, так и грузовых. Дилижансы из Реймса прибывали к гостинице "У святой Марты", экипажи из Арраса, Лилля, Суассона, Руана заканчивали путь на постоялом дворе "У большого оленя". Там же каждую среду и субботу путешественники могли сесть в дилижансы, отправлявшиеся в Санлис, Компьен, Дуо и даже в Брюссель. В сторону Сен-Жермен-эн-Лей, Манта или Канна - по понедельникам со стоянки против монастыря Дочерей Божьих. Этот шум, предотъездную суматоху и крики бродячих торговцев часто перекрывал звон колоколов, среди путников, готовившихся к отъезду, протискивались воинские патрули, тут же крутились девицы, ищущие клиента "пожирнее", разные забияки и драчуны - все это превращало улицу в вечно кипящий котел. Да и соседние улицы не были спокойнее - что рю де Сен-Жермен-л'Оксеруа, что рю Жан-Пен-Молле, что рю Трю-Ваш или рю де ля Гранд-Трюандери, причем самым оживленным местом, пожалуй, была центральная контора по прокату носилок на рю Тир-Боуен. Тут было изумительное место для забав восьми-девятилетних сорванцов, знавших каждый уголок, тупик, закоулок или скрытый проход. Фанфан тут знал многих, особенно девиц легкого поведения, которым временами оказывал услуги, относя записочки, а те в знак благодарности угощали его миндальным драже из лавки "Ле Фидель Бержер", находившегося на рю де л'Ашльер рядом с крупнейшим москательным магазином столицы "Мартин Д'Ор". Драже Фанфан обожал, девиц - нет. Если случалось, что какой-то путник, которому Фанфан оказал услугу, приглашал его выпить с ним в кабаке "Еловая шишка", то Фанфан всегда заказывал сидр. Сидр Фанфан обожал. Иногда пил его в "Еловой шишке", иногда в "Кафе кучеров" возле конторы дилижансов. И мечтал о том, что когда-нибудь его пригласят в "Кафе де Гиз", которое посещали самые шикарные клиенты, но такого ждать ему пришлось очень долго и произошло это при обстоятельствах, о которых он пока и думать не мог. Иногда Фанфан один или с другими подростками, входившими в небольшую шайку, где он был предводителем, торчал перед воротами приюта Гроба Господня на рю Сен-Дени. Туда прибывали путники, отправлявшиеся в Иерусалим или возвращавшиеся оттуда. Некоторые его приятели, Гужон, например, появлялись там в повязках или с вывернутой ногой, чтобы получить кое-какую мзду с христианского милосердия набожных путников и потом блеснуть перед девчатами. Но Фанфану это было не по душе. Его привлекало туда зрелище людей всех возрастов и сословий, отправлявшихся в далекую землю, где был погребен Христос. Фанфан хотел бы отправиться с ними, чтобы увидеть море и верблюдов - ну при случае и Гроб Господень, ибо Христос стал симпатичен ему с тех пор, как он узнал, что тот ходил по воде. А что касается источников доходов, у него были свои. По его мнению гораздо элегантнее - ибо Фанфан придавал особое внимание элегантности, хотя и вращался в такой среде, где, как мы увидим, это не принято, был один из них - при случае он становился членом братства "Синих детей".
