Товий стоял убитый этой новостью. Губы его дрожали, и он едва мог вымолвить слово. С трудом заставил он себя сказать спасибо монаху за его объяснение, за приговор, который тот вынес ему, сам того не зная.
Ибо то был приговор. Безжалостный приговор, иначе истолковать это было невозможно. Именно в тот день, когда он пришел к морю, в гавань паломников, корабль с настоящими, истинными паломниками поднял паруса и отплыл в неведомые моря, к земле, которую они увидят и которой он никогда не достигнет.
Ничего не поделаешь, так оно и должно быть.
Ничего не поделаешь, так оно и должно быть... Он повторил про себя эти слова, и они наполнили его таким отчаянием, какого он раньше не испытывал и не подозревал, что может испытать. То, что было для него потеряно, чего он не сможет достичь, что ему не дано было узреть, казалось ему теперь единственно важным, единственным, ради чего стоит жить и умереть. Лишиться этого - все равно, что лишиться души, перестать существовать и здесь, и в загробной вечности, потерять всякую надежду. Он смотрел в темноту, и глаза его были дикими от одиночества и безнадежности, они горели огнем, который не желал затухать, хотя должен был потухнуть отныне и навсегда.
Незнакомец и монах не заметили этого, ведь маленький огонек перед образом Богоматери не освещал его. И тут он внезапно исчез в темноте. Тьма поглотила его, более его не было рядом с ними. Монах поглядел удивленно на незнакомца, тот пробормотал несколько слов, мол, он и сам не понимает... мол, ему нужно найти его. Монах понимающе кивнул, и они расстались.
В переулках поблизости его не было. Он пошел искать дальше, прошел наконец почти весь городишко, но нигде не нашел. Он не мог понять, куда Товий подевался... Он расспросил случайных прохожих, не попадался ли он им навстречу, но никто его не видел. Под конец он подумал, что надо искать в гавани, хотя в этом не было смысла, - что там делать сбежавшему в столь поздний час?
В гавани было темно и пусто. Глухой и грозный шум моря раздавался далеко в ночи, - видно, сильно штормило, хотя в самой гавани это было менее заметно. Это была хорошо защищенная гавань, созданная самой природой, даже набережную она постаралась создать, люди ее лишь кое-где улучшили. Сначала он не увидел здесь ни людей, ни единого судна, лишь рыбачьи лодки лежали вытащенные на берег. Но в самом дальнем углу у причала возле горного склона стояла шхуна, по-видимому поднимавшая паруса. Устанавливая их, там чем-то стучали, что-то колотили, оттого-то он и заметил ее. Он пошел туда.
С рей свешивался фонарь, а на берегу под ним стояло несколько человек, занятых оживленным спором. Он подошел ближе и, к своему удивлению, увидел, что один из них - Товий. Он заметил его не сразу, потому что Товий стоял окруженный незнакомыми людьми. Их было трое, вид их явно не внушал доверия. Сомнительные типы, по всему видно - негодяи. Как Товия угораздило попасть в их компанию?
Он подошел ближе, стараясь держаться незаметно, и прислушался.
Было ясно лишь, что они уверяли Товия, будто отправляются в Святую землю и возьмут с собой его, если он хорошо заплатит. Как он понял, речь шла о плате. Они пытались выведать, сколько у него денег, чтобы, исходя из того, назначить цену. Товий, очевидно, плохо понимал их, но о главном догадаться было нетрудно. Они клялись, что отправляются в Святую землю, и требовали с него большую плату. Товий был сильно взволнован, в неверном свете фонаря его худое лицо казалось, воспаленным.
Под конец он достал деньги, очевидно все, что, у него были, и протянул их дрожащей рукой этим; людям. Они схватили деньги и принялись жадно считать их. Они явно удивились, что им достался такой куш, хотя сделали вид, что слишком мало, но, мол, они, так и быть, возьмут его с собой.
Потом они вдруг заторопились, начали шептаться, что пора уходить. Последние приготовления к отплытию делались в спешке, и Товия чуть ли не затолкали на борт. Можно было подумать, что по какой-то причине корабль должен был без промедления покинуть гавань. Что за темные причины вынудили его к тому, угадать было трудно, однако ясно было одно, что здесь не все ладно. Корабль дергался на швартовах, ветер нетерпеливо рвал паруса, сам корабль выглядел подозрительно. Эта старая, обшарпанная посудина была под стать сброду, составлявшему его команду.
- В Святую землю! - захохотал моряк, принимая на борт трос, и перемахнул через поручни.
Он что-то сказал другому матросу из команды, имевшему такой же бандитский вид, и оба мерзко заржали. Товия больше не было видно.
Судно заскользило от причала, и паруса сразу же наполнились ветром. Ветер крепчал, в открытом море он, должно быть, дул сильно. Быстро набрав скорость, шхуна вышла из гавани и стала погружаться в ночь. Он стоял и смотрел ей вслед, провожал ее глазами в неизвестность. Потом она исчезла, ее поглотила мгла.
- Для чего Ты проследуешь меня? Для чего не оставляешь меня в покое? Для чего не покидаешь меня? Что я сделал Тебе, за что Ты мстишь мне, думаешь денно и нощно о Своей мести? Что я сделал Тебе? Лишь не дал Тебе преклонить голову в моем доме. Сколько людей поступало так же, как я. Но меня Ты не прощаешь. Ведь это было так давно. С тех пор столько людей отказало Тебе в этом, что Ты и запомнить их не можешь. Но обо мне Ты помнишь. И я не забываю о Тебе.
Для чего Ты заставляешь меня вечно думать о Тебе? О том, как Ты шел по улице, неся крест. Что же в том удивительного? Ведь я жил на этой улице с младенчества и видел это тысячи раз. Как мог я выделить из всех Тебя одного? Если живешь на улице, где люди беспрестанно тащат свой крест, как догадаться, кто из них Сын Божий? Как Ты можешь требовать это от меня? Ты безжалостен ко мне, требуя невозможного.
Думаешь, Тебя одного постигла такая судьба, один Ты страдал и был распят? Нет, Ты знаешь, что не Ты один. Ты лишь один из многих в бесконечной веренице. Да, все человечество распято, как и Ты, человек распят, а Ты лишь Тот, на Кого он взирает, думая о своем жребии, о своих страданиях, о своих жертвах, Тот, Кого люди называют Сыном Человеческим. Я это понял, я постиг это наконец. Понял, что человек лежит одинокий на одре мучений в пустынном мире, принесенный в жертву, покинутый, распростертый на охапке соломы, с такими же ранами, как у Тебя. Что страдания и жертвы испокон веков - доля людей на всей земле, хотя Тебя лишь одного называют Распятым, лишь Ты один из всех страдавших стал им, хотя, думая о боли, мучениях и несправедливости, люди думают о Тебе. Будто в мире есть лишь Твоя боль, будто несправедливость испытал лишь Ты один.
Но кто позволил Тебя распять, кто назначил тебе страдания и смерть? Кто принес Тебя в жертву Того, Кого Он называет Своим единородным Сыном, кто заставил Тебя в это поверить? Кто потребовал и этой жертвы, как и многих других, жертвы превыше всех жертв, которая никогда не забудется, жертвы Самого Избранника? Кто принес в жертву Сына Человеческого?
Ты должен знать, каков Он, Тот, Кого ты упорно называешь Бог Отец, хотя Он никогда не жалел Тебя, никогда не выказывал Тебе Свою любовь, позволил Тебе висеть на кресте, когда Ты в глубоком отчаянии крикнул Ему: 'За что Ты оставил Меня?'
Он приносит людей в жертву! Постоянно требует новых жертв, человеческих жертв, распятий! Вот Он каков, если хочешь знать. Мне же ведомо это, ведь я влачил Его проклятие сквозь века, как Ты влачил Свой крест, но гораздо дольше Тебя. Я носил клеймо врага Божия, неверующего, хулителя, восставшего против Бога. Ведь это Он проклял меня, а не Ты. Я знаю, я понял это наконец. Ты лишь высказал то, что Он велел Тебе. Это Он держит власть и месть в Своих руках. Какую власть имеешь Ты? Ты, который Сам был предан, принесен в жертву, покинут. Теперь я понял это.
Ты был моим братом. Проклявший меня - мой брат, который сам был несчастен и проклят.
Теперь я понял все. Ибо теперь я прощен, я проник в святая святых и понял, каков Он есть. Ныне я понял: Он наконец потерял надо мной власть. Наконец-то я взял верх, наконец-то я победил Бога! Я сам снял проклятие со своих плеч, освободился от своей судьбы, победил ее. Не с Твоей и ни с чьей-либо другой помощью, а своей собственной силой. Я сам спас себя. Сам победил. Победил Бога.
И посему я лежу здесь, чувствуя приближение смерти, доброй и милосердной смерти, которой я ждал так долго. Той, в которой мне было отказано.
Я чувствую, как она приближается ко мне, бесконечно милосердная, сестра жизни, так долго не замечавшая меня; она гладит мой лоб прохладной рукой, единственная утешительница, дарующая покой. Как долго меня не ласкал никто. Но я жаждал лишь ласки Твоей руки. Теперь я знаю, Ты не покинешь меня, останешься со мной, возьмешь меня в Свое царство, уведешь в Святую землю.
Как долго я лежал в этой обители тишины? Сколько времени прошло с тех пор, когда я пришел сюда, с той штормовой ночи, когда пилигрим, не будучи истинным пилигримом, исчез в ночи на пути к неведомому - к чему? А потом я лежал прислушиваясь к завыванию ветра над морем, который бушевал все сильнее. Может, этот ветер принес ему гибель? Или он все же достиг цели? Какой цели?
