Во времена Цезаря народ, родственный галльштаттским переселенцам и смешавшийся с местным населением, расселился и во второй культурной провинции Галлии, которая простиралась от Лигурии на юго-востоке через равнины Центральной Франции до побережья Атлантики на северо-западе, и был известен под именем кельтов. Третья провинция находилась на севере за Марной и Сеной и была населена белгами.
Новая культура в Северо-Восточной Франции, которая, как мы уже говорили, сменила знаменитую марнскую культуру, носившую чисто латенский характер, принадлежала белгам; согласно древним историкам, это был высокий светловолосый народ, который особо не отличался от своих ближайших соседей в Галлии. Однако Цезарю говорили[58], что они германского происхождения, и это, судя по всему, означает, что ранние кремационные захоронения, выделяющиеся на фоне обычая трупоположения, свойственного марнской культуре среднелатенского периода, принадлежали германским пришельцам, и что вся провинция в конечном итоге приобрела германский характер.
Насколько мы знаем, у германцев не было друидов[59], а формирование белгской культуры и ее проникновение в Англию имело место уже после того, как возник друидизм, потому что он был известен греческому писателю Сотиону Александрийскому еще в 200 г. до н. э.[60] Поэтому, хотя германское наступление на восточные границы Галлии и последовавшие вторжения германцев на кельтские земли составляли важнейший фактор в галльской и британской ранней истории, они никак не связаны с проблемой происхождения друидизма; и следовательно, развитие белгской культуры не имеет отношения к нашему исследованию.
По всей видимости, вопрос происхождения друидизма нельзя связывать и с именем аквитанов. Ни в Италии, ни в Испании, насколько нам известно, не было друидов, а присутствие лигурийских[61] и иберийских элементов в аквитанской культуре говорит о том, что Аквитания вряд ли могла стать плодородной почвой для развития друидической религии. Более того, самый ранний источник связывает друидов с кельтами и галатами, и несмотря на огромное количество комментариев, посвященных прояснению того, что в точности имели в виду античные авторы под этими названиями, можно с уверенностью утверждать, что, если бы Сотион хотел сообщить, что друиды были философами у такого столь хорошо знакомого греческому миру народа, как лигуры или иберы, он, конечно, написал бы именно так, избегая всякой двусмысленности, и не стал бы связывать их имя с кельтскими племенами, которые в те времена населяли Галлию, или с родственными народами (галаты), принесшими, как мы уже говорили, латенскую культуру на восток на Балканы и в Малую Азию. Конечно, кельты жили и в Аквитании, и в те времена, когда писал Сотион, там вполне могли быть друиды, но я повторяю, что греческий автор не назвал бы кельтами представителей коренного средиземноморского населения Юго-Западной Галлии, и поэтому упоминание друидов должно обратить наше внимание на саму кельтскую провинцию.
Кельтская культурная провинция подобна огромному клину, вбитому между древними провинциями бронзового века и разрушившему их прежнее единство. И юго-восточная (лигурийская), и северо-восточная провинции (до образования белгской культуры) были поглощены кельтским миром, а западная провинция была полностью разъединена. Действительно, если к сказанному добавить, что кельты также проникли далеко на юг, что они переправились в Британию и Ирландию и что в восточном направлении они достигли Балкан, то процесс распространения их культуры в Европе можно представить в виде взрыва, уничтожившего и видоизменившего облик давно устоявшихся культурных провинций.
Однако было бы ошибочно предполагать, что носителями новой кельтской культуры повсюду были народы одной и той же расовой принадлежности или же что в каких-либо областях ей соответствовал чистый расовый тип. По этому поводу можно сказать только лишь, что ближе к центру экспансии, по-видимому, доминирующими чертами захватчиков были высокий рост и светлый цвет волос и что, по античным представлениям, высокий светловолосый человек олицетворял типичного кельта; кроме того, все народы, называвшиеся кельтскими, говорили на одном языке или же на разновидностях одного языка. Однако каждый знает, что единство языка не означает расовой идентичности, и можно считать само собой разумеющимся, что во времена Цезаря народы, называвшие себя кельтами, носили чрезвычайно смешанный характер и включали большой элемент покоренных племен более приземистого телосложения и смуглого цвета кожи.
Я уже достаточно далеко отклонился от нашей основной темы, а продолжать дальше рассматривать вопрос о кельтах означает впутаться в одну из самых сложных проблем доисторической этнологии Европы; однако, как говорилось в начале главы, кельты и друиды неразрывно связаны между собой, так что мы не можем избежать хотя бы беглого упоминания о вероятном происхождении этого народа.
Я придерживаюсь той точки зрения, что соотношение между дистрибуцией языка, выявляемой благодаря исследованию топонимики[62], и дистрибуцией археологических культур подтверждает общее мнение, согласно которому кельты были народом латенской культуры, который, распространившись из Центральной Европы, принес кельтский язык в Галлию, Британию, Ирландию, Испанию, Италию, на Балканы и в Малую Азию. И если принять это положение за исходную точку, то колыбель этого народа нужно помещать в области где-то между Галлией и Венгрией и считать самих кельтов смешанным народом, происходящим от смешанных галльштаттских рас, которые сами являлись продуктом смешения различных племен бронзового века. Таким образом, мы вынуждены сделать следующий шаг и задать вопрос: как мы можем точно определить кельтский элемент, действовавший при образовании этой культуры латенского периода, который столь решительно отличал его носителей от других народов, таких как германцы, и который привел к развитию их собственного языка?
На всем протяжении доисторического периода в этой области, по-видимому, выявляется лишь один расовый элемент, который может объяснить столь резкое расхождение соседствующих и родственных культур; мы говорим о народе культуры полей погребальных урн. Его переселение в конце бронзового века создало связь с Центральной Европой, которая была достаточно сильна, чтобы объяснить происхождение самой западной ветви великой семьи народов, говоривших на индоевропейских языках, в приальпийских землях. Кроме того, по моему мнению, представления о том, что народы полей погребальных урн были, так сказать, стимулом, приведшим к появлению кельтов, подтверждаются тем фактом, прекрасно засвидетельствованным исследователями, что кельтский язык ближе к древнему италийскому языку, чем к какому-либо другому индоевропейскому диалекту[63]; ибо это родство уходит корнями в древнейшую эпоху (судя по тому, что у латинян и кельтов железо именуется разными словами) и должно быть отнесено на счет тесных отношений, существовавших между Северной Италией и восточной частью Центральной Европы, родиной народов полей погребальных урн, в конце бронзового века. Похоже, это обстоятельство придает правдоподобие и тому предположению, что колыбелью кельтов явилась область южногерманской равнины, т. е. между швейцарскими озерами и чешскими лесами, а не далее к северу между Рейном и Эльбой.
Можно сказать, что одной из особенностей огромной латенской культурной провинции, основанной на достижениях цивилизаций бронзового века и Галльштатта и раскинувшейся от Франции до Венгрии, было общее использование языка индоевропейского характера, элементы которого, как я предполагаю, были впервые принесены в западные области народами полей погребальных урн. Но это объясняет проблему только наполовину, так как кельты не были кельтами потому, что они говорили на индоевропейском языке. Поэтому мы должны также учитывать вторую и более важную особенность этой провинции, а именно поразительную сплоченность и гомогенность, благодаря которой она превратилась в единое целое, процветающий и однородный союз сходных племен. Сочетания этих двух особенностей достаточно для прояснения происхождения кельтов, которое, на наш взгляд, следует объяснять достижением высочайшего уровня культурного единства, вызванным, в свою очередь, прежде всего переселением с востока народа, принесшего с собой новую и своеобразную культуру. Впрочем, это не означает, что народы полей погребальных урн следует называть кельтами, хотя их прибытие в альпийские земли явилось фактором, в конечном счете обеспечившим возможность такого сплочения; не говорим мы и о том, что это название можно приложить к носителям галльштаттской культуры. Эти ранние народы были лишь предками кельтов, а не самими кельтами[64]; и это название следует сохранить за народом развитых этнологических и языковых характеристик, который появился на исторической сцене только в период формирования латенской цивилизации.
