Религии в семье Сарсов никогда не придавали особого значения. Хотя Микаэль Сарс и был священником, но о религиозных вопросах в семье говорили редко. Требовалось лишь уважать традиции, следовать заведенным обычаям и порядку, а в остальном всяк был волен думать и верить как ему угодно, это считалось личным делом каждого. Духовенство из семьи Вельхавенов взирало с ужасом на религиозную терпимость Сарсов. У фру Сарс был брат, Юхан Андреас Вельхавен, приходский священник в Несоддене, относившийся к религии с величайшей серьезностью. Его дочь Мария жила в столице, и он писал ей, что ничего не имеет против ее визитов к Марен, но просит ее не ходить туда по воскресным дням после церковной службы. Это-де слишком «нехристианский дом».
Молодая девушка не могла ослушаться наказа строгого отца. Но очень трудно было устоять против соблазна и не приходить на знаменитые воскресенья Сарсов.
Когда пришло время конфирмации, Ева впервые задумалась над тем, почему в христианской религии так много темных мест. Сказочник Йорген My, который был тогда приходским священником в Вестре Акер, собрал своих конфирмантов и предложил им задавать вопросы обо всем, что им неясно в прочитанном. Ева смущенно подняла руку: «А я не понимаю учения о Троице!»
В ответ My привлек ее к себе и по-отечески ласково сказал: «Ну что ж, дитя, ты не одинока, это очень многие не могут понять».
Ева вполне удовлетворилась таким ответом, он так соответствовал атмосфере, царившей в ее собственном доме. Там никто не пытался делать из пустяков неразрешимые проблемы.
Ева пользовалась всеобщей любовью дома и вне дома; казалось бы, она должна была расти эгоистичным и избалованным ребенком. «У нее от природы был хороший характер,— говорила тетя Малли.— Она всегда оставалась славным ребенком».
Сестра Евы, Элиза, была старше на двенадцать лет и задолго до того, как Ева выросла, вышла замуж за учителя гимназии Эмиля Николаусена. Она часто осуждала свою мать за неразумное воспитание младшей сестры. И не без оснований. Зато когда у Элизы появились свои дети, она баловала их не меньше, чем матушка Сарс Еву, и Ева очень смеялась над этим.
Мне просто не верилось, что тетя Элиза может кого-то осуждать. Она была тишайшим, смиреннейшим существом, а ее старший сын Петтер был моим самым любимым кузеном. Он был славным, человечным, мягким, у него, несомненно, тоже был «от природы хороший характер».
Из родственников матери самым примечательным был дядя Оссиан[30], профессор зоологии, человек какой-то изумительной доброты. Я думаю, что ему ни разу не приходила в голову ни одна дурная мысль, и никто никогда не сказал о нем ни одного дурного слова. И совершенно справедливо мать называла его «прелестью» до конца своей жизни. Ходило много историй про то, как он принимает экзамены в университете. Он просто не мог причинить кому-то зла, и даже за скверные ответы студенты получали у него хорошие оценки.
Как-то одной студентке достался билет, в котором спрашивалось, почему птицы поют весной. Она долго обдумывала ответ и наконец заявила: «Они воздают хвалу Господу». С самой приветливой улыбкой профессор Саре ответил: «Едва ли». И конечно, она, как все остальные, получила единицу с плюсом[31].
Дядя Эрнст[32], профессор истории, был более земным. Он был, что называется, с огоньком и мог в сердцах стукнуть кулаком по столу. Седовласый, с длинной бородой, карими глазами и орлиным носом, он, точно ветхозаветный пророк, восседал за своим письменным столом. Смолоду он был красавцем, и тетя Малли рассказывала, что многие дамы на него заглядывались. До последних дней жизни он был окружен поклонницами.
Никто не знал, каким добровольным лишениям подвергали себя эти старые холостяки в молодости. Несомненно только, что ни тому, ни другому и в голову не пришло, что они вовсе не обязаны жить по-прежнему вдвоем в старой своей детской комнате и отдавать все свое профессорское жалованье матушке Сарс. Вдвоем они содержали мать, младших братьев и сестер.
В их доме собирались ученые, писатели, артисты и политики. Душою общества, собиравшегося по воскресеньям в салоне госпожи Сарс, был Эрнст. Сама она умела занять гостей интересными рассказами, а Ева и Малли пели. Началось все с того, что у дядюшек стали бывать коллеги, которых они принимали в своей комнатке, беседуя о политике и науке. Фру Сарс заинтересовалась этими беседами и тоже захотела в них участвовать. Она стала приглашать всех в гостиную. Я была слишком мала, чтобы бывать в бабушкином салоне, но слышала о нем от тети Малли; она говорила, что время от времени его посещал брат бабушки, поэт Вельхавен, правда, он только стоял в дверях, саркастически оглядывая общество, и не принимал участия в спорах.
Сарсы были пылкие венстре[33], и само собой разумеется, что весь круг собиравшихся в салоне придерживался таких же политических взглядов.
В те времена, как известно, хейре[34] (правые) и венстре (левые) были отнюдь не в добрых отношениях. «Когда историк-хейре До встречал историка-венстре Сарса, он багровел от злости и круто сворачивал в сторону,— рассказывает «Сфинкс»[35].— По-латыни и по-норвежски обрушивался он на историю Норвегии, написанную Сарсом».
Я не могу разделить чувства «историка-хейре», потому что и родители мои, и их друзья, под влиянием которых я росла, восхищались и дядей Эрнстом, и делом его жизни — историей Норвегии. Между отцом и родственниками моей матери были прекрасные отношения. Отец любил их всех, семья Сарсов стала и его семьей, он чувствовал духовное и культурное родство с ними. Дядя Эрнст и дядя Оссиан на всю жизнь остались его лучшими друзьями. Отец и дядя Эрнст имели в основном одинаковые политические взгляды, и общение с ним было для отца радостным и полезным; он был также одним из немногих, с кем дядя Оссиан мог говорить о своей профессии.
Отец боготворил свою тещу — ее вольнодумство и протест против традиционного образа мышления и бюрократизма чрезвычайно ему импонировали, а в ее доме он находил любовь и тот домашний уют, которого ему так не доставало с детства, с тех пор как умерла его мать. Поэтому он называл фру Сарс мамой, и это было естественно; так он обращается к ней и в письме, посланном из Кьёллерфьорда перед отплытием «Фрама».
«Фрам», Кьёллерфьорд, Финнмаркен, 16 июля 1893 года
Дорогая, милая мама!
Вот я и вдали ото всех вас, так странно, пусто делается, как подумаю, что нескоро увижу вас снова; но хотя и пришлось мне отправиться так далеко, сердце мое и помыслы остались дома, мысленно я никогда не покидал Готхоба, ты сама это знаешь, а по воскресеньям, вот как и сегодня, я буду мысленно отправляться вместе с Евой из Готхоба в Скарп-Сно и проводить чудесные часы в твоем светлом доме, где жизнь впервые предстала предо мною во всей своей красоте.
Я не мог отплыть из Норвегии, не послав тебе последнего привета. Через несколько дней мы покидаем последнюю нашу гавань и направляемся к Новой Земле. Прежде чем отправиться в путь, я хочу за многое поблагодарить тебя. Тебе я обязан самым дорогим, но не только этим. Я еще должен благодарить тебя за твою любовь и за многое другое. Я отложу это, до иных времен, когда я вернусь домой из неизведанных краев и когда, веселые и здоровые, мы соберемся снова в Готхобе и опять будет всеобщее ликование, чему я заранее радуюсь. Но я надеюсь, что во время моего отсутствия ты будешь часто навещать Еву и Лив. Летом ты ведь собиралась пожить у них. Я так рад этому! У Евы там достаточно друзей, но если бы там была только ты, я знал бы, что время пройдет быстро; твое общество для нее дороже, чем все прочие вместе взятые.
Мне хотелось бы сказать еще многое, да не находится подходящих слов, я, пожалуй, могу добавить только, что за нас не нужно бояться, мы вернемся домой целыми и невредимыми, и это так же точно, как то, что я сейчас сижу в моей каюте и пишу. На это может, конечно, потребоваться некоторое время, но — рано или поздно — мы вернемся, да и время это, как бы долго оно ни тянулось, пройдет.
Эрнсту и Оссиану передай от меня большой привет. Я часто думаю о них, тоскую по ним и заранее радуюсь встрече с ними. Они всегда были так добры и милы со мной, мои мысли становятся радостными и светлыми, как только я вижу их или думаю о них. Передай привет дорогой Биен и тетушке Лизе.
И наконец, желаю тебе всего хорошего, будь всегда весела и здорова, будь такою, какою ты всегда бываешь. Я знаю, ты время от времени будешь посылать дружеские мысли на Север, во льды.
Прощайте, прощайте. Твой преданный зять фритьоф Нансен»
У семьи Сарсов были свои боги, которых они чтили. Приход П. Хр. Асбьёрнсена[36] был праздником, даже младшие дети знали, что это король сказки, который написал и о принцессах Голубой Горы, и о Золушке, и о троллях, и все прочее. Асбьёрнсен был крупным и статным человеком и вполне соответствовал детским представлениям о короле сказки. Но когда Ева, совсем еще малышкой, остановилась у ног Асбьёрнсена и её мать спросила: «Ева, кого это ты видишь?» — она ответила: «Живот».
