Четыре македонских союза подчинились лже-Филиппу не добровольно, а уступая силе. Следовательно, согласно проводившейся до тех пор политике, не было основания лишать македонян тех призрачных остатков самостоятельности, которые оставались им после битвы при Пидне. Тем не менее Метелл по приказанию сената превратил царство Александра в римскую провинцию. При этом ясно обнаружилось, что римское правительство изменило свою политику и решило заменить систему зависимых государств системой прямого подчинения. Поэтому упразднение четырех македонских союзов было воспринято всеми зависимыми государствами как удар, направленный против всех них.
К Македонии были снова присоединены отнятые у нее после первых римских побед эпирские владения, Ионические острова и гавани Аполлония и Эпидамн (I, 519), до сего времени находившиеся в ведении италийской администрации. Таким образом, Македония уже в ту пору, вероятно простиралась на северо-востоке за горный хребет Скодру, где начиналась Иллирия. Патронат над собственно Грецией, присвоенный Римом, тоже сам собою перешел к римскому наместнику в Македонии. Так, Македония снова была объединена и получила почти те же границы, которые имела в период своего расцвета. Но это было уже не единое царство, а лишь единая провинция; она обладала городской и даже, кажется, областной организацией, но была подчинена власти италийских наместников и казначеев; имена их чеканились на местных монетах наряду с названием страны. В качестве налога был оставлен прежний умеренный платеж, установленный Павлом (I, 728) в размере 100 талантов, которые были распределены по общинам в неизменно установленных долях. Однако в стране еще не угасла память об ее старой и знаменитой династии.
Через несколько лет после свержения лже-Филиппа другой самозванец, тоже мнимый сын Персея, Александр, поднял знамя восстания на р. Несте (теперь Карасу); в короткий срок он собрал 1 600 человек. Но квестор Луций Тремеллий без труда подавил восстание и преследовал бежавшего претендента до Дардании (612) [142 г.]. Это восстание было последней вспышкой гордого македонского национального чувства, которое два столетия назад совершило столь великие подвиги в Элладе и в Азии. С тех пор македоняне ничем не проявляли себя. Отметим лишь, что они вели свое летосчисление со времени окончательного превращения страны в римскую провинцию (608) [146 г.].
С этого времени защита македонских границ на севере и востоке, другими словами, защита эллинской цивилизации от варваров, лежала на обязанности римлян. Однако они выполняли эту задачу с недостаточными военными силами и в общем без надлежащей энергии. Впрочем, для этих военных целей римляне первым делом проложили большую Эгнатиеву дорогу; уже во времена Полибия эта дорога, начинаясь у двух главных гаваней западного побережья, Аполлонии и Диррахия, шла в глубь страны и вела до Фессалоник; впоследствии она была продолжена до Гебра (Марица) 12 .
Новая провинция стала естественной базой для походов против беспокойных далматов и для многочисленных экспедиций против иллирийских, кельтских и фракийских племен, живших к северу от греческого полуострова. Об этих племенах еще будет идти речь в дальнейшем изложении в связи с изложением их истории.
К самой Греции Рим относился с большей благосклонностью, чем к Македонии. Римским эллинофилам могло казаться, что в Греции забывают войну с Персеем и отношения вообще улучшаются. Самые заядлые подстрекатели господствующей теперь партии — этолиец Ликиск, беотиец Мназипп, акарнанец Хремат, бесчестный эпирот Харопс, которого даже не пускали к себе в дом приличные римляне, — один за другим сошли в могилу. Выросло новое поколение, для которого старые воспоминания и антагонизм утратили прежнюю силу. Римский сенат нашел, что настало время поставить крест на прошлом, дать общую амнистию и забыть старую вражду. В 604 г. [150 г.] получили свободу остававшиеся еще в живых ахейские патриоты, которые в продолжение 17 лет были интернированы в Италии; возвращения их постоянно добивался съезд Ахейского союза. Однако сенат ошибался. Эллинские патриоты, невзирая на все эллинофильство римлян, не примирились искренне с господством Рима. Яснее всего это сказалось на отношениях греков к Атталидам. Греки жестоко ненавидели царя Эвмена II за его дружбу с Римом (I, 729); но как только отношения между ним и Римом испортились, он внезапно стал популярен в Греции. Раньше треки возлагали свои надежды на то, что от чужеземного господства их избавит Македония; теперь эллинский «Эвэльпид» возлагал эти надежды на Пергам. А главное, в предоставленных самим себе мелких греческих государствах заметно усиливалось социальное разложение. Население уменьшалось не вследствие войн и эпидемий, а потому, что высшие сословия не желали обременять себя семейными заботами. Зато, как и прежде, наблюдался особый прилив в Грецию преступных и легкомысленных элементов; они устремлялись туда, с тем чтобы быть завербованными на военную службу. Городские общины все глубже увязали в долгах, росла бесчестность в денежных делах, что вело к подрыву кредита. Некоторые города, как то: Афины и Фивы, прибегали под давлением финансовой нужды к простому разбою и грабили соседние общины. Не утихали также раздоры и внутри союзов, например, между членами Ахейского союза, добровольно вступившими в него и присоединенными к нему насильно. Римляне, кажется, верили в то, во что им хотелось верить, и полагались на прочность того мира, который в данный момент царил в Греции; но скоро им пришлось убедиться, что новое поколение в Элладе нисколько не лучше и не благоразумнее старого. Греки придрались к самому пустому предлогу, чтобы завязать ссору с Римом.
Желая скрыть одно грязное дело, временный глава Ахейского союза Диэй заявил (около 605 г.) [149 г.] на съезде союза, что римляне не утвердили особые права, предоставленные Ахейским союзом лакедемонянам как членам этого союза. Речь шла о праве не подчиняться ахейскому уголовному суду и праве посылать самостоятельно посольства в Рим. Это была наглая ложь; но съезд, конечно, поверил тому, чему хотел верить. Так как Ахейский союз высказал готовность отстаивать силой оружия свои утверждения, спартанцы как более слабые пока уступили; граждане, выдачи которых требовали ахейцы, покинули город и обратились в Риме с жалобой к сенату. Сенат по своему обыкновению ответил, что пришлет комиссию для расследования дела. Однако посланцы обманули и ахейцев и Спарту, сообщив каждой стороне, что сенат решил дело в ее пользу. Ахейцы, которые недавно содействовали победе римлян над лже-Филиппом в Фессалии, были уверены в равенстве своих союзнических прав и в своей важной политической роли. В 606 г. [148 г.] их войско под предводительством стратега Дамокрита вторглось в Лаконию. Римское посольство, направлявшееся в то время проездом через Грецию в Азию, обратилось по просьбе Метелла к ахейцам с предложением не нарушать мира и дождаться комиссии сената. Все было тщетно. Произошло сражение, в котором пало около 1 000 спартанцев. Если бы Дамокрит не был таким же бездарным полководцем, как и политиком, Спарта могла бы быть взята. Дамокрита сместили, а его преемник Диэй, главный зачинщик всей этой смуты, ревностно продолжал войну, одновременно всячески заверяя грозного наместника Македонии в полной покорности Ахейского союза Риму.
Наконец, прибыла давно ожидаемая римская комиссия во главе с Аврелием Орестом. Военные действия были прекращены, и съезд Ахейского союза собрался в Коринфе, чтобы узнать решение комиссии. Оно оказалось неожиданным и неутешительным. Римляне решили отменить неестественное и насильственное (I, 707) включение Спарты в Ахейский союз и вообще принять строгие меры против ахейцев. Уже за несколько лет перед тем (591) [163 г.] ахейцам пришлось допустить выход из союза этолийского города Плеврона (I, 706); теперь им было предписано отказаться от всех приобретений, сделанных после второй македонской войны, т. е. от Коринфа, Орхомена, Аргоса, Спарты в Пелопоннесе и Гераклеи на Эте, и восстановить тот состав союза, каким он был к концу войны с Ганнибалом. Как только ахейские депутаты узнали об этом решении, они тотчас же, не обращая внимания на убеждения римлян, устремились на городскую площадь и сообщили толпе о предъявленных им требованиях. Тогда правящая, но подчиняющаяся чужой воле чернь, единогласно решила немедленно посадить в тюрьму всех находящихся в Коринфе лакедемонян, так как-де Спарта навлекла всю беду. Аресты произведены были самым диким образом, людей отправляли в тюрьму за одно лаконское имя или лаконскую обувь; ахейцы вторглись даже в жилища римских послов в поисках укрывшихся там лакедемонян, при этом осыпали римлян резкими упреками, хотя, впрочем, не осмелились оскорбить их действием. Негодующие послы вернулись в Рим и обратились в сенат с горькими, даже преувеличенными жалобами. Однако сенат и в этом случае поступил с той сдержанностью, которая отличала все его меры по отношению к грекам: на этот раз он ограничился увещаниями. На съезде Ахейского союза, собравшемся весной 607 г. [147 г.] в Эгии, Секст Юлий Цезарь в самой мягкой форме повторил приказы Рима и лишь вскользь упомянул об удовлетворении за нанесенные оскорбления. Но вожди Ахейского союза во главе с новым стратегом Критолаем (стратег с мая 607 г. по май 608 г.) [147—146 гг.] как мудрые государственные люди, искушенные в делах высокой политики, сделали из слов Цезаря только тот вывод, что, вероятно, дела римлян против Карфагена и Вириата идут очень плохо. Они продолжали обманывать и оскорблять римлян. Они просили Цезаря созвать в Тегее уполномоченных обеих сторон, чтобы уладить конфликт. Это было сделано, но Цезарь и лакедемонские уполномоченные, явившись в Тегею, долго и напрасно ждали ахейцев. Наконец, явился один Критолай и заявил, что только общее народное собрание ахеян компетентно в спорном вопросе и что он может быть решен только на союзном съезде, т. е. лишь через 6 месяцев. После этого Цезарь возвратился в Рим, а ближайшее народное собрание по предложению Критолая официально объявило Спарте войну. Метелл и теперь все еще пытался уладить дело миром и отправил в Коринф послов. Но шумное народное собрание, состоявшее большей частью из черни богатого торгового и фабричного города, заглушило слова римских послов и заставило их удалиться с трибуны. Заявление Критолая, что греки желают видеть в римлянах друзей, а не повелителей, было встречено неописуемым восторгом, и когда члены съезда пытались протестовать, чернь заступилась за своего любимца и аплодировала его словам. Он говорил, что богатые изменили родине и необходима военная диктатура, таинственно намекал на предстоящее в близком будущем восстание бесчисленных народов и царей против Рима. Каким духом было проникнуто это движение, можно судить по обоим принятым решениям: впредь до восстановления мира все клубы должны быть постоянно открыты и должны быть приостановлены все взыскания долгов.
