Это произошло не позже 25 мая, когда папа официально отправил копию этого документа в императорский дворец. Он не мог ожидать положительной реакции. Однако он не учел изменения ситуации в Италии. Тотила погиб; готы потерпели поражение, и теперь не было необходимости обхаживать римских граждан в Италии, чтобы добиться их поддержки. Император был сыт по горло Вигилием и теперь по крайней мере мог обойтись с ним, как тот этого и заслуживал[29]. Юстиниан не стал отвечать на «Constitutum». Вместо этого он отправил одного из своих секретарей на собор с текстом составленной в июне 547 года секретной папской декларации о предании анафеме «Трех глав», а также декретом об изъятии имени Вигилия из диптихов[30] — хотя Юстиниан при этом подчеркивал, что порывает лично с Вигилием, но сохраняет отношения с Римом. На своей седьмой сессии, состоявшейся 26 мая, собор официально одобрил декрет императора и осудил папу, и это решение должно было оставаться в силе «до тех пор, пока он не раскается в своих заблуждениях».
Для Вигилия это стало концом пути. Опозоренному и изгнанному на остров в Мраморном море, ему, как утверждают, запретили возвращаться в Рим до тех пор, пока он не примет решение собора. Прошло не более шести месяцев, в течение которых его мучили желчные камни, как он сдался. Но зато, когда это произошло, его капитуляция была полной. В послании патриарху от 8 декабря папа признал все свои прежние заблуждения, и в начале 554 года (почти наверняка по настоянию Юстиниана) он отправил западным церквям второе «Constitutum», в котором официально осуждал «Три главы» и всех, кто осмеливался поддерживать их. В отношении же себя Вигилий писал: «Что бы ни выдвигалось от моего имени в их защиту или где бы что-то подобное ни обнаруживалось, сим оно объявляется недействительным». Большего он сказать не мог. К этому времени папа был слишком нездоров, чтобы отправляться в дальние поездки, и потому остался на следующий год в Константинополе и лишь потом, когда болезнь ненадолго отпустила его, отправился в обратный путь. Однако тяготы оказались для него непосильными. Вигилию пришлось прервать свое путешествие в Сиракузах; и здесь, сломленный физически и духовно, он скончался. Ему было не суждено найти упокоение в соборе Святого Петра.
История с Вигилием нанесла папству неизмеримый ущерб. И когда его преемник Пелагий I (556-561) по восшествии на престол немедленно присоединил свой голос к осуждавшим Вигилия, престиж пап превратился в ничто. Некоторые епархии, включая миланскую и аквилейскую, разорвали свой союз с Римом. Прошла половина столетия, прежде чем оказались восстановлены отношения с Миланом, и только полтора века спустя вернулись в лоно папства Аквилея и Истрия. Тем временем Юстиниан в 555 году издал декрет, в соответствии с которым императорское fiat («да будет сделано», «да будет так») должно сопровождать всякое избрание римского епископа. Однако менее чем через тридцать лет после смерти Пелагия в 561 году состоялось посвящение в сан нового понтифика, которому — коль скоро не удалось положить конец этой затянувшейся распре — было суждено проявить немалую энергию и искусство и серьезно реформировать папство. Это будет — Григорий Великий.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Григорий Великий
(590-604)
Тревоги из-за «Трех глав», проблема которых возникла во многом по его вине, отвлекли мысли Юстиниана от италийских дел. Он всегда был склонен недооценивать готов; вполне возможно, отвоевание Рима византийцами в апреле 547 года, всего через четыре месяца после взятия его готами, укрепило его уверенность в том, что через короткое время вражеская оборона развалится сама собой.
Увы, все обстояло совершенно иначе. 16 января 550 года несколько оппозиционно настроенных воинов гарнизона во второй раз открыли ворота Рима людям Тотилы. Однако если в 546 году готы, вступив в город, вели себя как завоеватели, то теперь они вели себя очень сдержанно. Многие из них заняли пустующие дома и поселились там с семьями; вновь начал свою деятельность сенат; беженцев побуждали вернуться в свои дома; пострадавшие здания восстанавливали и ремонтировали. Следующим летом Тотила уже более ясно дал понять, каковы его намерения: он возобновил в полном масштабе проведение игр в Большом Цирке (Circus Maximus), лично председательствуя на них в императорской ложе. Тем временем его флот опустошал берега Италии и Сицилии и в 551 году вернулся, нагруженный добычей по самый планшир. Эти два события побудили Юстиниана к активным действиям. Первоначально выбор на пост руководителя экспедиции он остановил на своем двоюродном брате, Германе, однако осенью 550 года тот скончался от лихорадки. Обращался ли император к Велисарию, как это дважды делал прежде? Если да, то Велисарий, очевидно, отказался; для осуществления третьей попытки вернуть Италию под власть империи был выбран евнух по имени Нарсес, к тому времени ему уже шел восьмой десяток.
Насколько можно судить, выбор оказался подходящим. Хотя Нарсес провел основную часть во дворце, он все же имел военный опыт, поскольку сопровождал Велисария во время его первой италийской кампании. Нарсес также был великолепным организатором, человеком волевым, целеустремленным и, несмотря на возраст и перенесенную кастрацию, не утратил энергии и решимости. Он не строил иллюзий в отношении сложности поставленной перед ним задачи; к этому времени только четыре города в Италии (Равенна, Анкона, Отранто и Кротон) оставались под властью Византии. Однако Нарсес, вероятно, знал Юстиниана лучше, чем кто-либо из людей, и легко убедил его предоставить ему не менее 35 тысяч человек. В начале лета 552 года он уже вторгся в Италию и в конце июня при Тагине, близ современного города Скеджа римская и готская армии встретились, чтобы решить исход всей войны в одной битве. Войско готов, все более одолеваемое и охватываемое с флангов, впало в такую панику, словно померкло солнце. Сам Тотила, смертельно раненный, обратился в бегство с остальными и погиб на небольшой вилле Капры (ныне Капрара) через несколько часов. Предстояло выдержать еще одно сражение. Тейя, один из лучших военачальников Тотилы, продолжил борьбу, и в конце октября произошла решающая схватка — всего в одной или двух милях от давно забытых Помпеи. Это была битва у подножия Везувия, которая означала конец готов в Италии. Наконец-то один из самых честолюбивых замыслов Юстиниана осуществился.
Но ненадолго: война означала наступление тяжелых времен. Италия подверглась опустошению. Милан на севере и Рим на юге лежали в руинах. А затем, всего через несколько лет после изгнания готов из Италии, на сцене появилась новая германская орда: лангобарды, предводительствуемые воинственным королем Альбоином, в 568 году пересекли Альпы, беспрепятственно распространились по Италии и большой равнине, которая носит теперь их имя[31], и, наконец, сделали своей столицей Павию. В течение пяти лет они овладели Миланом, Вероной и Флоренцией. Византийское владычество на севере Италии, установление которого стоило стольких трудов Юстиниану, Велисарию и Нарсесу, рухнуло почти столь же быстро, сколь и воцарилось. Продвижение лангобардов было остановлено наконец на границе Равеннского экзархата и собственно Рима, но возникли два выступа, на территории которых образовались два крупных независимых герцогства — Сполето и Беневенто. Отсюда они могли продолжать свои завоевания в южном направлении, однако не смогли добиться такой степени сплоченности, чтобы сделать это. Апулия, Калабрия и Сицилия оставались под византийским контролем — как и (что несколько неожиданно) большая часть побережья Италии. Лангобарды проявляли к морю мало интереса, они не были по-настоящему средиземноморским народом. То, что сам Рим не стал жертвой лангобардского завоевания, удивляет едва ли меньше, чем спасение города от Аттилы в предшествующем столетии. Вновь это оказалось заслугой папы — одного из наиболее выдающихся из тех, кто когда-либо занимал престол святого Петра. Григорий, сын Гордиана, происходил из богатого и почтенного римского семейства, имевшего тесные связи с папской курией. По-видимому, он был родственником папы Агапита I; нет сомнений, что он являлся прямым потомком Феликса III (483-492). Точный год его рождения неизвестен; очевидно, это произошло около 540 года. Поначалу Григорий предпочитал светскую карьеру церковному поприщу — к 573 году, когда ему было всего немногим более тридцати, он уже вырос до префекта города Рима, но в тот год умер его отец, и жизнь Григория приняла новое направление. Сложив с себя все гражданские обязанности, он превратил фамильный дворец на холме Целий в бенедиктинский монастырь (а также основал еще шесть в своих фамильных поместьях на Сицилии) и сам поступил в него в качестве простого монаха.
Монашество было чем-то новым для Италии. На Востоке оно являлось частью религиозной жизни, но на Западе оно возникло лишь недавно благодаря святому Бенедикту, который основал большой монастырь в Монтекассино менее чем за полстолетия перед тем и составил монастырский устав, который действует и поныне. Как только появилась эта обитель, последовала немедленная реакция. В это время на Западе царил глубокий пессимизм. Римская империя пала, варвары распространились по всей Европе. Как выражался сам Григорий, «мир стал старым и седым, спеша навстречу близкой гибели». В таком мире призыв жить плодами рук своих в созерцании и молитве звучал и впрямь привлекательно. Бенедикт умер, когда Григорий был еще ребенком, но его влияние на будущего папу оказалось глубоким и продолжительным. Много позже, когда Григорий уже оставил монашескую жизнь, он вспоминал три года, проведенные в монастыре, как счастливейшее для него время.
