class="p1">Банки были важны не только как инструмент экономического развития — росла и их политическая роль. Двухпартийная система из вигов и демократов сформировалась в период обсуждения вето президента Эндрю Джексона на продление полномочий Второго банка Соединенных Штатов в 1832 году. Десять с лишним лет после Паники 1837 года банковский вопрос оставался наиболее противоречивым в государственной политике, противопоставляя ратовавших за банки вигов демократам. Последние рассматривали концентрацию богатств в руках банков как самую серьезную угрозу свободе со времен Георга III. Они заявляли: «С самого основания республики банки являлись безусловными ее врагами, двигателем новой формы угнетения… наследием аристократических тенденций прошлого, институтом, пришедшим на смену дворянскому своеволию и феодальным пошлинам». Банки послужили причиной «искусственного неравенства в распределении средств, нищеты и преступности, упадка морали и многих других общественных зол… Во имя равноправия давайте упраздним банки» [38].
В ответ сторонники банковской системы высмеивали подобные мнения как несерьезные и даже реакционные. «Кредитная система, — заявляли они, — является порождением свободы», фактором экономического роста, принесшего беспрецедентное процветание всем американцам. Один виг из Огайо говорил в 1843 году: «Мы нуждаемся в капитале. Мы хотим посредством хорошо контролируемых… банков развивать колоссальные ресурсы нашей страны». Тот, «кто сегодня выступает за полное упразднение нашей кредитной системы», является не меньшим ретроградом, чем «тот, кто пытается заменить локомотивы или пароходы фургонами или пройти против бурного течения Миссисипи на барже» [39].
Северные виги и их преемники-республиканцы после 1854 года вывели логическое обоснование своих взглядов на проблему свободного труда в условиях капиталистического развития. В ответ на аргументы ремесленников, что система заработной платы и разделения труда отчуждает рабочих от работодателей, виги замечали, что возрастающая эффективность труда выгодна обеим сторонам, так как зарплаты растут вместе с доходами. «Интересы капиталиста и рабочего… прекрасно гармонируют друг с другом, — писал филадельфийский виг, экономист Генри Кэрри. — Каждый получает свою выгоду из любого фактора, способствующего… росту» [40]. На заявление о том, что все материальные ценности создаются трудом, виги отвечали, что и банкир, который пустил капитал в оборот, и предприниматель, который заставил деньги работать, и торговец, который нашел рынки сбыта, являются «работниками», так же создающими ценности. На утверждение, что жалованье превратило рабочего в раба, идеологи свободного труда возражали, что зависимость от заработной платы будет временной и что в условиях бурного экономического роста в обществе равных возможностей и бесплатного государственного образования молодой человек, обладающий добродетелями трудолюбия, самодисциплины, самосовершенствования, бережливости и трезвости, сможет пробиться в жизни и стать независимым работником или даже успешным предпринимателем.
Американцы середины XIX века могли рассказать достаточно правдивых или вымышленных историй о людях, которые добились всего самостоятельно посредством «усердия, терпения, настойчивости и рачительности», что помогло им стать «обеспеченными, а затем и просто богатыми» [41]. С избранием Авраама Линкольна они стали ссылаться на его пример человека, перебравшегося из бревенчатой хижины в Белый дом. «Мне не стыдно признаться в том, что двадцать пять лет назад я был наемным рабочим, клал рельсы, работал на барже — словом, прошел обычную школу сына бедняка!» — произнес Линкольн в Ныо-Хэйвене в 1860 году. Но в свободном штате человек сознает, что «всегда может улучшить свое положение… просто не существует такой вещи, как пожизненное прикрепление человека к наемной работе». «Наемное рабство», по словам Линкольна, это понятие, состоящее из двух противоположных терминов. «Человек, в прошлом году работавший на другого, в этом работает на себя самого, а в следующем уже будет нанимать других, чтобы те работали на него». Если человек «продолжает оставаться наемным тружеником всю свою жизнь, то дело не в системе, а либо в том, что сам он является натурой зависимой, выбирающей такой путь, либо в недальновидности, недомыслии или исключительном невезении». «Система свободного труда, — подытожил Линкольн, — открывает возможности для всех, дает всем людям надежду, энергию, стимулы и улучшение жизненных условий». Именно отсутствие такой надежды, энергии и стимулов в штатах рабовладельческого Юга и превратило Соединенные Штаты в «дом разделенный» [42].
Какой бы идеализированной ни представлялась линкольновская картина «американской мечты» [43], такая идеология «восходящей мобильности» смягчила классовые противоречия в Соединенных Штатах. «Нет ни одного рабочего парня хотя бы средних способностей (по крайней мере, в штатах Новой Англии), который бы не имел представления о новых машинах или усовершенствовании производства, с помощью которых он в будущем надеется улучшить свою жизнь или достичь богатства или признания в обществе», — отмечал заезжий британский промышленник в 1854 году. Одна из газет Цинциннати сообщала в 1860 году, что «из всего множества молодых людей, занятых на различных производствах в нашем городе, нет ни одного, который бы не желал и даже с уверенностью бы не надеялся разбогатеть» [44]. Такое «Евангелие от Успеха» породило целую лавину нравоучительной литературы, где молодым людям давались различные советы, как преуспеть в жизни. Следствием стал не только определенный динамизм жизни американцев, но и — в сочетании с неразборчивым материализмом, отталкивавшим некоторых европейцев и причинявшим неудобства многим американцам — просто бешеный темп жизни.
Виги и республиканцы были сторонниками всяческих «усовершенствований», стимулирующих экономический рост и «восходящую мобильность»: «внутренних усовершенствований» в виде строительства дорог, каналов, железных дорог и т. п.; протекционистских тарифов, защищающих американскую промышленность и трудящихся от иностранных конкурентов, готовых работать за низкую зарплату; централизованной, рациональной банковской системы. Многие из них одобряли кампании за трезвость, сделавшие американскую нацию менее пьющей: потребление алкоголя взрослыми сократилось на душу населения с эквивалента семи галлонов чистого алкоголя в год (1820-е годы) до менее двух галлонов (1850-е годы). В те же годы потребление чая и кофе на душу населения удвоилось. Виги также поддерживали государственные школы, считая их отличным стимулом социальной мобильности. Начальная школа, говорил губернатор Нью-Йорка, виг Уильям Сьюард, является «величайшим уравнителем нашей эпохи… но уравнителем не на базовом уровне, а на уровне, объединяющем всех на стезе разума и блага». Хорас Манн считал, что образование «делает больше, чем просто лишает бедняков враждебного отношения к богатым, — оно не дает им стать бедняками» [45].
Люди, разделявшие принципы вигов и республиканцев, были в массе своей теми, кто преуспел на ниве рыночной экономики или мечтал об этом. Многочисленные исследования довоенных предвыборных предпочтений показали, что виги и республиканцы пользовались наибольшим успехом среди «протестантов-карьеристов» из числа конторских служащих, квалифицированных работников и фермеров, живших поблизости от транспортных коммуникаций, вовлекавших их в рыночную экономику. Это были, так сказать, «свои люди», приветствовавшие капиталистическую трансформацию экономики XIX века и в большинстве своем получившие от этого выгоду. Хотя многие демократы (особенно южные) также варились в этом котле,
