302
Одна из рукописей «Хронографии» Феофана (у) дает чтение Μερεγάβων, у Анастасия – Veregaborum. Существует несколько локализаций ущелья Берегава. К. Иречек идентифицирует Берегаву с современным Чалкавашским (Ришским) ущельем (Jireček. Fragmente, S. 157), что нашло поддержку у В. Златарского (Златарски. История, I, 1, с. 199, 530—531). В. Аврамов предполагает Берегаву в современном Веселиновском (Байрамдеренском) ущелье (Аврамов. Плиска-Преслав, I, с. 92—94). И. Дуйчев отождествляет ее с наиболее известным в раннее средневековье ущельем Върбишкият; болгары, согласно Дуйчеву, переселили северов, обитавших до этого времени к югу от прохода (ущелья) Берегава, к Черному морю (Дуйчев. Проучвания, с. 159—162; ср.: Он же. Обединението, с. 72). В. Бешевлиев сомневается, чтобы такое большое племя, как северы, могло поместиться на небольшой территории – в начале ущелья Берегава: они занимали всю область северных предгорий Балкан (Beševliev. Zu Theophanis Chronographia, S. 57). Переселенные к востоку северы должны были охранять границы Первого Болгарского царства с Византией.
Л. Нидерле считал, что западная граница Болгарии Аспаруха доходила до реки Тимок (Нидерле. Древности, с. 84; ср. с. 69; ср.: Мyтафчиев. История, I, с. 109). В. Златарский проводит западную границу по реке Искыр, далее по Врачанским горам на север к реке Огоста, по этой реке до села Хайредин и далее к Дунаю (Златарски. История, I, 1, с. 210). С. Рэнсимен считает невозможным, чтобы Аспарух распространял свою власть на запад от реки Искыр (Runciman. History, р. 27). И. Дуйчев предполагает, что западная граница ко времени Аспаруха начиналась от отрогов Стара Планина, к западу от реки Тимок; подтверждение этому автор видит в сообщении Феофана о том, что западная граница доходила до Аварии. Хотя Дуйчев и оговаривает гипотетичность (из-за скудости источников) наших знаний о юго-восточной границе Аварского каганата, он все же считает весьма вероятным, что в его состав к концу VII в. не входила древняя Верхняя Мизия (Дуйчев. Обединението, с. 71); тем самым Болгария Аспаруха занимала, по Дуйчеву, территорию двух Мизий – Верхней и Нижней. Южная граница, сточки зрения К. Шкорпила, шла по нижнему течению реки Тича (Камчия) (Шкорпил. Материали, с. 167).
Слова «семь родов» отсутствуют в переводе В. И. Оболенского – Ф. А. Терновского (Летопись Феофана, с. 263; ср.: Мишулин. Отрывки, с. 278).
Греческое πάκτον (от лат. pactum) нашло различные толкования в литературе. Одни, например Г. Баласчев (Баласчев. Държавното устройство, с. 205—208), И. Дуйчев (Дуйчев. Вътрешната история, с. 99; Idem. Protobulgares, р. 146—147), понимают греч. πάκτον как дань и видят в этом свидетельство того, что славяне были подчинены болгарам и платили им дань. Другие склоняются к тому, что это слово определяет договорные отношения между болгарами и славянами: В. Златарский, в частности, говорит о заключении договора (так он переводит πάκτον) после перехода болгарами Дуная и допускает возможность переселения болгар на эти земли с ведома славян, ибо между ними, как думает Златарский, и раньше велись переговоры о переселении (Златарски. История, I,1, с. 199– 202; см. также: Цанкова-Петкова. Бележки, с. 328—334; ср.: Шкорпил. Материали, с. 166). Источники ничего не говорят о военных столкновениях болгар со славянами, отчего некоторые историки (Нидерле. Древности, с. 84; Dvornik. Les slaves, р. 9; Runciman. History, p. 28—29) согласились со Златарским в вопросе о мирном расселении болгар. А. Бурмов относит выражение ὑπὸ πάκτον ὄντας к семи славянским племенам, договорные отношения между которыми, по Бурмову, оно и означает (Бурмов. Към въпроса за отношенията, с. 74—75). Μ. Войнов пытается объяснить ὑπὸ πάκτον ὄντας, исходя из греческого ὑπόσπονδος (т. е. федерат) и считая оба понятия тождественными друг другу: славяне, если следовать за Войновым, были подчинены Византии (Войнов. Първия допир, с. 457—460, 464—465). Тезис Войнова вызвал справедливые замечания Дуйчева, отказавшего интерпретации Войнова в надежном историческом обосновании (Дуйчев. Рец. на Войнов. Първия допир, с. 527). В. Бешевлиев истолковывал Ίτάκτον Феофана как договор (Beševliev. Zu Theophanis Chronographia, S. 56 f.; ср. с этим о союзе болгар и славян – Андреев – Ангелов. История, с. 75– 76). Впрочем, в другом месте Бешевлиев противоречит самому себе, переводя πάκτον как дань, которую Византия должна была выплачивать болгарам (Бешевлиев. Три приноса, с. 284, 289; ср.: Theoph. Chron., I, 359.20). Справедливым представляется мнение Дуйчева, трактующего πάκτον как дань, а не договор, тем более что сам хронист в рассказе о вторжении болгар этим же словом обозначает ежегодную дань империи Аспаруху (Dujčev. Protobulgares, р. 147—148; ср. точку зрения Острогорского, поддержавшего Дуйчева, – Ostrogorsky. Geschichte3, S. 105, Anm. 4).
В. Златарский датировал заключение мира 679 г. (Златарски. История, I, 1, с. 204), С. Рэнсимен, Г. Цанкова-Петкова – 680 г. (Runciman. History, р. 27; Цанкова-Петкова. Бележки, с. 336—346). Ю. Трифонов предложил 681 г. (Трифонов. Пресвитер, с. 213—214), что было повторено М. Войновым (Войнов. Първия допир, с. 467– 476), Г. Острогорским (Ostrogorsky. Geschichte3, S. 106, Anm. 1) и в «Истории Византии», I, с. 373.
У Феофана А. М. 6187, т. е. 695 г. – год первого свержения Юстиниана II.
Император Юстиниан II (685—695, 705—711), по словам Г. Острогорского, был глубоко религиозен: на монетах рядом с его именем стояло servus Christi, он был первым византийским василевсом, приказавшим на аверсе монет помещать изображение Христа; в его правление состоялся Пятошестой Трулльский собор 692 г. (Ostrogorsky. Geschichte3, S. 116). И все же оценка, этого императора Феофаном резко отрицательна.
У Феофана А. М. 6196, т. е. 704/705 г. Параллельный «Хронографии» Феофана и «Бревиарию» Никифора рассказ о ссылке Юстиниана II содержится в «Истории лангобардов» Павла Диакона (Pauli Diac. HL, VI. 31—32).
Т. е. императору Тиверию III Апсимару (698—705), который до вступления на престол был друнгарием морской фемы Кивиреотов (Theoph. Chron., Ι, 370.23—24; ср.; Guilland. Institucions, I, p. 535).
Наряду с формой, принятой в издании К. де Боора, – Δαρᾶς, списки «Хронографии» дают варианты Δαρὰς dem, Δαρας sine асc. сf; ср.: Daras у Анастасия (Theoph. Chron., II, 237.28). Практически рукописной традицией «Хронографии» засвидетельствована форма топонима Дарас (различия лишь в ударениях). Иначе у Никифора, где читаем Δόρος (см.: «Бревиарий», 704/705 г.). В двух списках городов, дошедших до нас в рукописях, начиная с XIII в., встречаем Δάρες или Δάρας τὸ νΰν Τοΰρες, т. е. «Дарас, а ныне – Таврес», но речь в них идет не о крымском Доросе, как первоначально предполагал А. А. Васильев (Васильев. Готы, с. 324, прим. 4), а о городе Дара, построенном в Месопотамии императором Анастасием I к востоку от Нисибиса (Vasiliev. Goths, р. 53, n. 5). На надписях более позднего времени появляется форма Θεοδωρώ (Кулаковский. История, ΙII, с. 286). Вопрос о происхождении названия остается невыясненным до настоящего времени. Известны греческая, готская, кавказская и кельтская этимологии. Д. Монперё пытался объяснить Дори (т. е. принимая чтение Никифора) из греческого δόρυ со значением «лес», «лесистый»; А. А. Куник считал форму Δόρυ усеченной и предположительно производил ее от Θεοδωρὼ или же от имени корсунского мученика Агатoдopa/’Αγαθόδωρος (Васильев. Готы, с. 323—324). Однако этимологии Монперё и Куника оставляют без внимания форму топонима «Дарас». Куник возводил Δόρος также к готскому Dörant, допуская, впрочем, что название могло быть и не готского происхождения; готская этимология была принята В. Томашеком, видевшим в Δόρος шведское daurôns, daurô – «ворота» (там же, с. 323); по мнению архимандрита Арсения и В. Г. Васильевского, Таврия в готском произношении звучала как Дори; Ф. Брун предполагал в Дори замену древнего названия Таврида готским словом daur, daura – «ворота»; Бруном же была предложена и армянская этимология (армяне, называвшие Малоазийский Тавр Доросом, могли перенести этот топоним на Крым), от которой он позже отказался (там же, с. 324—325). Васильев, признавая неудовлетворительность приведенных толкований, выдвинул две гипотезы (кельтскую и кавказскую), настоятельно оговаривая их предварительность. Дорос, по Васильеву, можно либо рассматривать как отражение кельтского dūros/dūrus – «крепость» (ср. этот же корень в Octo-durus, Du-rostorum), либо сближать его с осетинским дор – «камень», дуар – «дверь», «ворота», армянским дурън/дъран – «дверь», «ворота» (там же, с. 327—329; ср.: Vasiliev. Goths, p. 52—57). Но пока не собраны воедино все упоминания о Доросе (Мангупе в юго-западной Таврике) в византийских источниках, вопрос о происхождении топонима остается открытым.
