В начале 30-х гг. произошла окончательная переориентация Сталина на милитаризацию страны. Это подтверждается его письмом К. Ворошилову от 7 мая 1932 г., в котором он согласился с основными предложениями М.Н. Тухачевского, сделанными в его записке от 11 января 1930 г. Предполагалось доведение численности армии до 6 млн. человек и соответственно насыщение ее современной военной техникой. Если армия в 3–3,5 млн. рассматривается как армия обороны, то вдвое большая – это уже армия наступления[1269]5.
Вместе с тем откровенно о будущей войне Сталин практически не высказывался. Наоборот, в своих речах, рассчитанных на публику, он говорил о мире, а, касаясь вопроса о конкретных действиях власти, просто лгал[1270]6. Осознание этой важнейшей характеристики личности Сталина чрезвычайно важно для понимания подлинных его действий и намерений. Нельзя принимать за чистую монету такой, к примеру, пассаж его речи на XVI съезде ВКП(б), где он говорил о политике мира, которую «будем вести и впредь всеми силами, всеми средствами. Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому»[1271]7.
В качестве классического примера сталинской лжи можно привести отрывок из его речи на этом же съезде в связи с событиями в Китае. В нем присутствует и характерный для Сталина прием повтора, который он применял для большей убедительности. «Нужно считать окончательно проваленной лживую версию о том, что работники русских посольств в Китае являются виновниками нарушения "мира и спокойствия" в Китае. Русских посольств давно уже нет ни в южном, ни в среднем Китае. Но зато имеются английские, японские, германские, американские и всякие иные посольства. Русских посольств давно уже нет ни в южном, ни в среднем Китае. Но зато имеются немецкие, английские и японские военные советники при воюющих китайских генералах. Русских посольств давно уже нет там. Но зато имеются английские, американские, немецкие, чехословацкие и всякие иные орудия, винтовки, аэропланы, танки, отравляющие газы. И что же? Вместо "мира и спокойствия" мы имеем теперь в южном и среднем Китае самую разнузданную и самую разорительную генеральскую войну, финансируемую и инструктируемую "цивилизованными" государствами Европы и Америки. Получается довольно пикантная картина "цивилизаторской" работы капиталистических государств. Неизвестно только, при чем тут русские большевики?»[1272]8.
Как стало известно из рассекреченных источников, коммунистическое руководство и сам Сталин способствовали именно такому развитию событий в Китае, но держали свои действия в глубокой тайне. Достаточно привести в качестве подтверждения ряд документов, хранившихся под грифом «особая папка». Постановлением Политбюро от 7 мая 1925 г. Л.М. Карахану было предложено «соблюдать большую конспиративность в переписке... Чичерину принять меры к установлению такой техники сношений с полпредством в Китае, которая бы гарантировала их наибольшую конспиративность»[1273]9. Постановлением Политбюро от 4 марта 1926 г. «ввиду трудного положения народных армий считать возможным передать в распоряжение Фына 10 млн. патронов в кредит с условием обеспечения полной конспиративности их перевозки»[1274]10. Сам Сталин передавал свои распоряжения работникам советского полпредства в Китае шифром и подписывал «Коба»[1275]11.
В тех вопросах, которые Сталин хотел скрыть, он в полной мере использовал преимущества созданного им механизма власти. В результате только те действия оказывались раскрытыми, которые имели шумные последствия. Сам же процесс выработки решений, их принятия и даже претворения в жизнь во многих случаях так и остался тайным. Приведу еще один характерный пример, который позволит понять смысл общих действий Сталина. На февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК случайно разговорился Я.Б. Гамарник и оставил для Истории следующее свидетельство: «...В конце 1931 г., я помню, в Центральном Комитете т. Сталин поставил вопрос о том, что необходимо в срочном порядке перебросить частицу нашей авиации на Дальний Восток, и Центральным Комитетом была послана телеграмма т. Эйхе – Сибкрайкому, он помнит, вероятно, и Дальневосточному крайкому, чтобы в срочном порядке были построены ангары для приема авиации, и я помню, что т. Сталин предложил нам написать проект такой телеграммы, но при этом предупредил: не печатайте эту телеграмму на машинке, напишите от руки и дайте мне и т. Молотову на подпись.
Он исходил из того, что все-таки переброска на Дальний Восток делалась сугубо секретно, он исходил из того, чтобы машинистка, даже, видимо, самая проверенная, не была информирована об этом мероприятии... Тогда уже встал вопрос о переброске нескольких сибирских дивизий на Дальний Восток. Тов. Сталин нас предупредил: не отдавайте об этом приказа из Москвы, а вот Гамарник поедет, пусть там, на месте, в Новосибирске скажет командующему о переброске дивизий на Дальний Восток. И я должен сказать, что только самый узкий круг, даже у нас в Наркомате, знал об этих мероприятиях. И вот т. Эйхе помнит, что приехал я с группой наших военных работников в Новосибирск, и там все эти мероприятия были проведены... тогда была проявлена величайшая бдительность и конспирация, которые принимались нами, как я говорил, по указанию т. Сталина. И благодаря этому нам ведь удалось в первые месяцы совершить значительные переброски на Дальний Восток. Причем, по свидетельству ОГПУ, японцы первое время не знали о наших перебросках, во всяком случае, не знали о размерах наших перебросок»[1276]12.
Заявляя о мирных намерениях в своих публичных выступлениях, военные и партийные работники, «встроенные» в систему сталинской власти, последовательно готовили себя к участию в будущей войне. «Мы, большевики, в Красной Армии, – говорил тогда же Я.Б. Гамарник, – понимаем всю огромную ответственность, которая лежит на нас перед нашей партией, перед страной, в деле подготовки обороны нашей страны, в деле подготовки нашей армии к победоносной войне»[1277]13. Откровенно выразил свое желание участвовать в будущей войне секретарь Нарымского окружного комитета ВКП(б) Карл Левиц в одном из писем первому секретарю Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р.И. Эйхе в 1933 г., в котором он просил о том, чтобы крайком дал ему возможность поехать осенью следующего года (1934 г.) на стационарную учебу, «если к тому времени не станет фактом разгар новой мировой войны и пролетарских революций. В этом случае с удовольствием заменю учебу для непосредственного участия снова в рядах Красной Армии»[1278]14.
Таким образом, только принимая во внимание конспирацию Сталина при выработке и проведении в жизнь важнейших для него решений и его камуфляж, рассчитанный как на внутреннее оправдание своей политики, так и на заграницу («Европа все проглотит»[1279]15), можно воссоздать подлинный смысл его действий в 1930-е гг. В связи с этим становится понятным его отрицательное отношение к социал-демократии и фактическая поддержка Гитлера и милитаризации Германии. Сталин считал усиление фашизма позитивным фактором в развитии международных отношений, что вело, по его мнению, к обострению противоречий между основными капиталистическими державами и было направлено, в первую очередь, против Великобритании и Франции.
Только тогда становится понятной подрывная деятельность Коминтерна и его политика раскола антифашистского фронта, которая способствовала непосредственному приходу Гитлера к власти. По словам М.Н. Рютина, Коминтерн превратился «после разгрома всех оппозиций и соратников Ленина, после утверждения личной диктатуры Сталина в ВКП(б) и Коминтерне просто в канцелярию Сталина по делам компартий»[1280]16. Сегодня и современные авторы согласны с тем, что «руководство Коммунистического Интернационала являлось послушным инструментом Политбюро ЦК ВКП(б) и лично И.Сталина ("лавочкой", как выражался сам Сталин)... Все наиболее важные решения согласовывались с В.М. Молотовым и А.А. Ждановым, утверждались И. Сталиным»[1281]17. При этом ясно, что Сталин не руководствовался «коминтерновским мышлением», а утилитарно использовал Коминтерн в собственных целях. «Мировая революция» как концепт была сведена к «расширению фронта социализма» – к этому тавтологическому прикрытию готовящейся сталинской агрессии.
Только тогда становится очевидной ложь сталинского заявления, которую многие десятилетия поддерживали советские и российские историки, что если бы не было Мюнхенского соглашения, то не было бы и советско-германского пакта о ненападении 1939 г. Историки З.С. Белоусова и Д.Г. Наджафов заметили, что еще в «Кратком курсе истории ВКП(б)», который, как известно, готовился при непосредственном участии и контроле Сталина, говорится о том, что «вторая империалистическая война на деле уже началась»[1282]18. Заявление сделано до Мюнхенского соглашения, так как книга вышла из печати в сентябре 1938 г. Это, во-первых, а во-вторых, «если провозглашенной целью Мюнхенского соглашения было предотвращение войны в Европе, то целью заключения пакта Германией и Советским Союзом за неделю до вооруженного конфликта, наоборот, было сделать такую войну неотвратимой. Как в Мюнхене, так и в Москве заключенные соглашения вели к войне, но в первом случае историки, как правило, говорят о губительной ошибке правительств Англии и Франции, а во втором – об очевидном умысле Гитлера и Сталина, фактически договорившихся развязать войну, в частности, посредством совместного раздела Польши»[1283]19.
