А у меня работы все прибавлялось. Я уже и баню топил, и воду таскал, и в палатке убирал, и подметал. А однажды утром отец при всех вручил мне сачок для ловли бабочек и насекомых, плоские ящики для коллекций и ботанические папки и заявил, что, поскольку на опытной станции отсутствуют ботаник и зоолог, их обязанности возлагаются на меня.
Мама все же прибавила, чтобы я один далеко не отходил: может напасть медведь или росомаха. На что папа сказал: "Надо его научить стрелять и дать оружие". С этого дня он стал меня учить стрелять - хоть по десять-пятнадцать минут в день.
Хладнокровный человек! По его мнению, я сам должен был защищать себя от медведей... Только не медведя боялся я.
Ох этот страх! Я боялся, когда оставался в лагере один. Боялся, когда шел за водой к источнику. Боялся в лесу, собирая ягоду или бегая с сачком за насекомыми. Я все время думал о том человеке, которого видел. Я-то ведь знал, что мне не померещилось и не приснилось. Но попробуй скажи такому отцу, как мой, что боишься. Не обрадуешься!.. Хорошо еще, если просто даст по шее, чтобы не болтал глупостей, а то как посмотрит на тебя с брезгливостью - весь краской зальешься и в пот бросит.
И только один человек мне верил - Женя Казаков. Он постоянно спрашивал меня, каков был незнакомец с виду, какого роста, какие глаза, а потом расспрашивал отца (я сам слышал), какой был из себя Алексей Абакумов. Отец сразу понял его и оборвал: со дня первой экспедиции на плато прошло более десяти лет, и Абакумов давно уже погиб. Увидев, что начальник экспедиции рассердился, Женя не стал спорить.
"Так, значит, это Абакумов!" - подумал я с ужасом.
Мама считала его сумасшедшим... Как же он жил здесь один целых десять лет? Почему он сбежал, когда экспедиция собралась в обратный путь? Когда отец, ослабевший, больной, с опухшими ногами, добрался до первого жилья, он заявил, что в тайге остался человек... Абакумова искали летчики полярной авиации, но не нашли.
Теперь я был твердо убежден в том, что Абакумов выжил и что у него были свои причины опасаться людей. Я стал еще больше бояться, но никому, даже Казакову, не говорил об этом. Назвался груздем - полезай в кузов. Я знал, что еще встречу этого Алексея Абакумова, раз он где-то здесь. Что сулит мне эта встреча? Вдруг он меня зарежет?
Все-таки я однажды проговорился об этом Жене.
- Надо сказать женщинам, чтобы не ходили одни! - вырвалось у него.
- Только Валя бродит где угодно одна,- сказал я.- Мама берет с собой Селиверстова, Ангелина Ефимовна уходит либо с папой, либо с Бехлером.
Женя задумался, погрустнел. Ему очень хотелось побывать у могилы отца. Начальник экспедиции обещал отправиться с ним к тому месту, где он его зарыл, но только зимой, сейчас это было невозможно.
- Дмитрий Николаевич, а вы не забыли это место? - спросил однажды перед сном Женя. Все уже лежали на своих раскладушках.
- Там стоит огромный крест,- сумрачно ответил отец. Все удивились.
- Вы ставили крест? - спросила Ангелина Ефимовна.
- Не я ставил, а землепроходцы,- непонятно ответил отец.
А когда мы потребовали объяснения, неохотно рассказал.
Еще по пути на плато экспедиция наткнулась на этот крест. Он стоял над рекой, огромный, три метра в высоту, восьмиконечный, темный. Его поставили лет двести назад, не меньше, наверное, в ознаменование какого-то события. Он весь почернел, прогнил, но держался. Была какая-то надпись, но время стерло ее. Три широкие поперечины были прикреплены к прямому брусу двухдюймовыми деревянными гвоздями, сделанными из сучков лиственницы. Из лиственницы был сделан и сам крест...
- И папа умер как раз у этого креста? - спросил пораженный Женя.
- Нет, он не дошел до него. Но я решил похоронить его возле памятника землепроходцев... Пора спать.- И отец повернулся к стене.
- Как же вы его донесли... Жениного папу? - робко спросила Валя.
- Была лошадь, она пала потом.
- А другой рабочий, он тоже умер от истощения?
- Нет. Это был крепкий деревенский парень, сибиряк. Он утонул, переправляясь через реку... Спите. Завтра рано вставать.
Больше никто не сказал ни слова, но долго не спали. Я тоже не мог заснуть. Я думал о том, как мало знаю своего отца.
Вообще люди мало знают друг друга. Кто нас удивил, так это Селиверстов.
У нас самые интересные разговоры велись перед сном, в постелях, когда "все косточки отдыхают", как говорила бабушка. Любопытная Валя спросила как-то раз Фому Сергеевича, где он работал прежде и как попал в экспедицию.
- Я работал в облторге... плановиком-экономистом,- тихо сказал Селиверстов.- Двадцать восемь лет на одном месте. Работу свою я выполнял добросовестно и аккуратно, и все же... не лежала у меня к ней душа. По существу... гм... я двадцать восемь лет был не на своем месте. Это, конечно, угнетало, и я, естественно, искал отдушины. Такой отдушиной для меня стала ботаника. Я, если можно так выразиться, ботаник-самоучка. Отпуск я проводил в лесу, под Москвой. Изучал дикорастущие травы. Ночами писал труды по ботанике. Одну статью у меня даже напечатали - "Во флоре СССР",- Ангелина Ефимовна устроила. Я ей все работы отсылал.
- Но как же... Почему вы стали экономистом, если любили ботанику? - с недоумением и жалостью спросила Валя.
- Молод был... еще не понимал своего призвания,- смущенно пояснил Селиверстов.
- Ничего подобного! Ты с детства увлекался ботаникой,- резко возразила Ангелина Ефимовна.- Мы ведь с Фомой учились в одном классе с самой первой группы... На одной парте сидели. Об его призвании к естественным наукам знала вся школа.
- Но как же...- начала было Валя.
- Не перебивайте меня, Валечка. Вам этого не понять. Вы целеустремленный, волевой человек, а Фома Сергеевич - размазня, слизняк! Пусть не обижается, это так и есть. Атрофия воли. Он с детства как огня боялся мамаши, учителей, директора школы, а впоследствии - жены и начальства по работе.
- Геля! Ангелина Ефимовна!..- запротестовал Фома Сергеевич. У него даже голос задрожал. Кажется, он обиделся.
- Ангелина Ефимовна всегда преувеличивает,- успокоила его мама. Она слушала с большим вниманием, даже села на постели.
- Чушь! Ничего я не преувеличиваю. Так вот, продолжаю. Мы вместе сдавали в университет. Наплыв был огромный, и он не прошел по социальному признаку, как сын служащего. Тогда в первую очередь принимали детей рабочих. (У меня отец был машинист, у него - бухгалтер.) Так вот, его мать сама отнесла документы в планово-экономический институт, и там его приняли. И он пошел, как теленок. "Чтобы не пропал год". А потом терпеливо учился.
Он был на третьем курсе, когда умер отец, и на иждивении Фомы оказались мать и трое братишек. Надо было идти работать, содержать семью. Его приняли экономистом в этот самый облторг. Заканчивал институт он уже заочно.
К тому времени, когда он поставил своих братишек на ноги, он успел уже жениться и обзавестись своими детьми. Подозреваю, что не он женился, а его женили на себе. Во всяком случае, его жена оказалась такая же волевая женщина, как и мамаша. Я ее знала... Законченная мещанка. Говорить с ней было не о чем. Кроме цен на рынке и "плохих" соседей, она ничем не интересовалась.
- Ну, зачем же так...- вконец огорчился Селиверстов.
- Она никогда ничего не читала и не терпела в доме книг. Его занятия ботаникой считала самым пустым времяпрепровождением - ведь за них ему не платили. Как он, бедный, прожил с ней четверть века, не представляю! Но он прожил... ради детей. Дети выросли, поступили в университет, жена умерла, и он неожиданно оказался свободным...
- Все это не так,- расстроенно сказал Фома Сергеевич.- Жена была хотя строгая, но справедливая женщина. Прекрасная хозяйка и мать. Конечно, неразвитая. Но когда ей было читать? Хозяйство, дети... Когда я был на фронте, она работала буфетчицей в облторге и воспитывала детей. Если бы она не умерла, я все равно бы отправился в эту экспедицию. Я должен был ехать.
- Почему? - допытывалась Валя.
- Я могу рассказать.
- Так расскажите, Фома Сергеевич!
Селиверстов взволнованно приподнялся и сел на койке. В зеленой поношенной пижаме и без очков он казался каким-то другим, незнакомым.
- Это началось давно...- начал он.- Ну, неудовлетворенность работой, может быть, и домашней обстановкой... Какая-то тоска, стремление к чему-то неузнанному. Жена объяснила просто: "Ну, начитался!" Это правильно, что я каждую свободную минутку, если не занимался ботаникой, то читал. Мне от отца еще достались старые журналы: "Природа и люди", "Вокруг света", книги о путешествиях Амундсена, Беринга, Крашенинникова, Черского, история наших русских землепроходцев... Я эту библиотеку отчасти пополнил. Но больше за счет приключенческих романов. Брет-Гарт, Стивенсон, Конрад, Александр Грин, Беляев, Ефремов...
- А книги держал у старичка соседа,- вставила профессор Кучеринер,потому что жена считала - в книгах заводятся клопы.
- Это было просто для души, как и занятия ботаникой. Я очень огорчался, что так и не полюбил свою основную работу. Далеко я не пошел. На какую поступил должность, в той и остался все двадцать лет. Да я не честолюбив. Сослуживцы были люди очень хорошие, относились ко мне добро. Детки тоже у меня хорошие. Когда мать, бывало, начнет меня пилить (без этого со мной и нельзя), всегда принимали мою сторону. Жена даже обижалась на них за это. По-своему я был, пожалуй, и счастлив... пока не началась бессонница. С вечера я, выбившись из сил, засыпал, а среди ночи вдруг проснусь и лежу с открытыми глазами до рассвета. Не усну, да и все тут! Обращался к врачам никакие пилюли и ванны не помогали. "Как неинтересно и серо прожил я свою жизнь",- думал я.
