После обеда Женя Казаков, Валя, Селиверстов и Бехлер отправились купить рыбы - надо было взять запас с собой, а все остальные пошли просто прогуляться. Ермак сразу исчез куда-то и обедать не ходил.
Магадан мне совсем не понравился - сухой и суровый город, а Нижние Кресты почему-то пришлись по душе.
Возле бревенчатых домов прямо на заборах сушились мокрые сети, в открытых чердаках висела вяленая рыба, песцовые и заячьи шкурки. Окна были заставлены бегонией и геранью, а у некоторых в цветочных горшках цвели помидоры и огурцы. На улицах пахло смолой, свежераспиленным лесом, морем, близость которого уже остро чувствовалась, но больше всего рыбой - свежей, соленой, вяленой.
На берегу Колымы, у огромных рыбных складов с дощатыми спусками, грузили на машины тяжелые бочки. Сотни окрашенных смоляных рыбачьих лодок лежали на песке вверх днищем, другие покачивались на темно-серых волнах. Дул сивер, и мама поспешила поднять мне воротник пальто, а папа, не прекращая разговора с Ангелиной Ефимовной, снова опустил его. Я предпочел отстать и поплелся один, позади всех, жалея, что не попросил Женю взять меня с собой. Мне хотелось пойти с ними, но я побоялся быть навязчивым.
Повсюду лениво слонялись крупные, жирные собаки, отыскивая выброшенную из сетей рыбешку. Они не кусались и не лаяли. У причала стоял колесный пароход. Добродушные, веселые грузчики, подшучивая друг над другом, быстро сгружали ящики с товарами. Несколько черных железных барж и плотов леса покачивалось на волнах. Над беспредельной ширью Колымы светило какое-то странное - призрачное, оранжеватое - солнце.
Оно светило и когда мы поужинали и улеглись спать. Взрослые в поселке давно уже спали: им завтра работать, а горластые ребятишки и куры всё возились на улице. Был уже час ночи, когда я заснул при этом солнечном свете. Вторую половину ночи шел теплый дождь и звенели комары.
Ермак пришел утром. Он ночевал у знакомых и разбудил нас, постучав в двери. Был новый день - сегодня мы прибудем на плато. Я стал поспешно одеваться.
- А где Коля? У меня для него что-то есть! - сказал за дверью Ермак.
Я выскочил без курточки, в одной майке. Ермак держал на руках крупного желтоватого щенка с черными глазами и черным носом.
- Это, Коля, тебе подарок от моих друзей-рыбаков! - торжественно произнес пилот, вручая живое сокровище.- Настоящий северянин! Его родители первые в упряжке.
Все окружили щенка. Женщины стали громко восторгаться. Я осторожно опустил щенка на пол. Он серьезно оглядел всех, вильнул в знак приветствия хвостиком и с самым деловитым видом заковылял в угол, где были сложены мешки с рыбой. Он пощупал мешок зубами: крепко ли - и огорченно тявкнул.
- Да ты, брат, кудесник! - смеясь, заметил отец. Так мы его и назвали Кудесник.
Мы наскоро позавтракали (вместе с Кудесником), оделись и направились к вертолету.
Я крепко держал в руках щенка и слышал, как билось его сердце.
И вот мы снова летим на вертолете. Опять внизу проплывают реки, непроходимая тайга, острые горные хребты, пропасти и ущелья, только уже совсем нет селений - дикий, безлюдный край.
Опять все молчали: не хотелось как-то и говорить. Папа был взволнован. Женя - бледен: должно быть, вспоминал отца, который погиб в первую экспедицию на плато.
Из всех участников экспедиции я больше всех знал Женю. Он часто приходил к нам, с тех пор как осиротел. Бабушка очень его любила и всегда пекла для него его любимый "вертут". Женя иногда оставался у нас и ночевать: когда не в силах был видеть отчима. Женина мама вскоре после гибели мужа вышла замуж, и Женя не простил ей этого замужества, потому что отчим был давнишний недоброжелатель его отца. Отчим тоже был научным работником, доцентом, но он предпочитал ездить в экспедиции за границу, но не на Север на какое-то никому не известное плато. Жениного отца он называл "идеалистом" за то, что он не умел зарабатывать много денег, и еще за то, что не сумел отказаться от рискованной экспедиции на плато.
Женя боготворил отца и потому избрал для себя его специальность геофизику. Как я уже упоминал, Женя и моего отца любил и никогда не ставил ему в укор гибель его спутников. Папа считал его очень одаренным ученым и прочил Жене большое будущее.
Женя был еще в аспирантуре, когда его "проект кольца" произвел целую сенсацию. Полностью проект назывался так: "Изменение климата и создание искусственной освещенности в ночное время на обширной территории земного шара при помощи кольца из мелких частиц, вращающегося вокруг Земли".
Об этом проекте я еще буду говорить. Пока только скажу, что его отвергли. Женя говорит, это потому, что "проект кольца" опередил свое время. Он уверен, что примерно к двухтысячному году его примут.
Женя, по-моему, очень красив (Валя Герасимова этого почему-то не находит). Он высок, худощав, строен, у него серо-синие, с постоянной смешинкой глаза, светло-каштановые блестящие волосы, матовый цвет лица, не поддающийся почему-то загару, упорный подбородок, крупный волевой рот. Единственное, что в нем нравилось Вале, как он ест.
- Большинство мужчин очень противно едят,- сказала Валя с гримасой,- а Женя ест красиво!
По-моему, Валя изрядная чудачка: из всех достоинств человека заметить одно, самое несущественное.
Весь путь до плато я раздумывал о первой неудачной экспедиции. Мало я о ней знал. Отец не любил о ней рассказывать... Потом я вспоминал о школе, о ребятах и старался не смотреть в окно, чтобы не замутило.
...Все-таки я тогда был еще очень мал, хотя меня и считали развитым не по летам. Теперь, став на несколько лет старше, я иными глазами смотрю на мир и понимаю многое, что я тогда не понимал, а только смутно чувствовал. Почему-то зафиксировала же моя память то, что я мог понять лишь юношей...
Подавленное настроение начальника экспедиции и сыновняя скорбь Жени передавались остальным, и, когда мы через несколько часов подошли к плато, все поднялись со своих мест с каким-то странным выражением лица - очень взволнованные.
- Взгляните на плато сверху,- торжественно предложил отец.
Дверь в кабину пилота была открыта, и мы столпились за спиной Ермака (он один только не приуныл).
Вертолет медленно описывал круг: Ермак искал место для посадки.
Насколько хватал глаз, простирались величественные горные кряжи, заросшие лиственницами или убеленные снегом. Нестерпимо сверкнул на солнце ледник, сползавший в узкую затененную долину между обрывистых скал. Где же плато? И вдруг я увидел его, как скошенную плоскость: огромное базальтовое плато с круглым озером посредине. Над озером повис туман.
- Надо найти место, не открытое ветрам! - прокричал Ермак: ужасно гудели моторы.
Но Ангелина Ефимовна потребовала пройти чуть дальше к северу, она хотела видеть с высоты птичьего полета вулкан.
Ермак повернул ручку управления влево, а потом к себе. Вертолет легко повернул и взмыл вверх. Мы стремительно пронеслись над острой, скалистой вершиной. Далеко внизу, в страшной глубине почти черного, отвесного ущелья, пенилась узкая горная река. Вырываясь из ущелья на простор долины, она сразу широко и свободно разливалась между огромных камней.
Необитаемы были эти места и суровы - белое пятно на геологической карте. И горы эти, и реки, и величественное плато, еще безымянные, ждали своих открывателей. Параллельно пересеченному нами хребту тянулась черная, как антрацит, долина, резко выделяющаяся среди зеленых и пестрых склонов гор. Вертолет пролетел над черной долиной, покрутился, как птица, над высокими, мрачными горами и замер в воздухе. Под нами поднималась гигантская воронка с зияющим крутым кратером. От нее и начиналась черная каменная река, залившая дно долины,- лавовый поток.
- Вулкан! - заорал я во все горло, совершенно потрясенный.
Ангелина Ефимовна впервые глянула на меня благосклонно. Ермак беспощадно повернул назад, не слушая воплей профессора.
- Горючее! - крикнул он.
Покрутившись над плато, Ермак перевел вертолет на режим планирования и "произвел расчет на посадку". Прежде чем окончательно приземлиться, осторожный Ермак подержал вертолет на высоте двух метров, огляделся внимательно и лишь тогда поставил машину на колеса.
Отец выскочил первым, я - за ним. Мы стояли на плато.
Сколько раз я о нем слышал, сколько видел его во сне - загадочное, пугающее, первобытное.
...Не так давно я со своим приятелем, одноклассником Вовкой, был на выставке картин американского художника Рокуэлла Кента.
Его гренландский цикл!.. Я, как увидел, так и застыл. Вовка ждал, ждал меня, рассердился и ушел домой. А я был до самого закрытия. Дело не в сходстве ландшафта, но такие картины Кента, как "Гора, отражающаяся в воде", "Пасмурный день", "Охотники на тюленей" и, в особенности, "Пролив Адмиралтейства", передавали самый дух плато, как бы его сущность. Что-то мрачное, суровое, недоброжелательное к людям таилось в этом плато...
