Ему резонно ответили, что вертолеты в данное время нужны для разведки рыбы и морского зверя, а также ледовой разведки. Есть еще один вертолетик Ми-1, но он переброшен на прокладку телеграфного и телефонного кабеля в высокогорной местности. Через месяц-другой вертолет освободится, и тогда можно будет его передать в наше распоряжение.
Представляю, как отец взревел от этого "месяц-другой". Но он рассказывал, будто он сдержался и очень вежливо разъяснил, что Ми-1 пригодится нам на плато, и не через "месяц-другой", а самое большее через три дня, для исследовательских работ. Но доставить на плато восемь человек и довольно значительный груз вертолет Ми-1 не сможет, так как поднимает всего двух-трех пассажиров. Для этой цели нам необходим Ми-4 (десятиместный).
- Придется обождать,- хладнокровно ответствовал Фоменко.
Как отец ни возмущался, ничего не мог сделать. Он ежедневно, как на работу, ходил к девяти часам в Аэрофлот и во все другие учреждения, могущие повлиять на упрямого Фоменко. Но Фоменко нудным тоном повторял:
- Вертолет будет после окончания весенней путины.
- Когда же она закончится, ваша путина? - орал отец.
- Весна в этом году поздняя,- неопределенно буркал Фоменко.
Женя Казаков, геофизик, предложил доверить переговоры ему, поскольку у него есть дипломатические способности. "Уж я-то договорюсь",- божился Женя. Переговоры поручили ему.
Он действительно договорился. Аэрофлот давал нам специальный грузовой самолет и восемь парашютов, по числу участников экспедиции. Они обещали выбросить всех нас вместе с нашим грузом прямо на плато.
Все заметно скисли, так как никто, кроме Жени, еще ни разу не прыгал с парашютом.
Женя стал уверять, что прыгать с самолета (на плато, усеянное острыми скалами!) совсем не страшно, и он "быстро научит". Все грустно молчали.
- А почему мы не можем, как все люди... путешественники, идти с вьючными лошадьми? - спросила с досадой наш географ Валя Герасимова.
Она только год как окончила Ломоносовский университет, и это была ее первая серьезная экспедиция (ездила лишь студенткой в каникулы на Саяны). Вале было двадцать четыре года, но никто не давал ей больше восемнадцати. Походила она на мальчишку: длинноногая, вихрастая, ловкая, глаза серые, озорные. Валя Герасимова - папина ученица, и он был о ней очень высокого мнения, мама удивлялась - почему. По ее мнению, это была самая обыкновенная девочка.
И в тот вечер, хотя отец несколько рассердился, ей он ответил с необычайной мягкостью:
- Конечно, по земле с вьючной лошадкой самое милое дело. Но ведь нам предстоит одолеть более тысячи километров гористой местности... Лошадь съест овса больше, чем сама сможет унести, и никаких подков не хватит. Я думал, нашей экспедиции хватило бы двух-трех рабочих, а тогда придется набирать еще. На плато мы проживем два года. Что же там будут делать эти рабочие? Отправить их одних назад я не могу: еще погибнут. К тому же, самое главное, мы упустим лето.
Валя внимательно, как хорошая ученица, выслушала отца и понимающе кивнула головой:
- Ну что ж, давайте приступим к изучению парашюта.
- Черт знает что! - фыркнула Ангелина Ефимовна Кучеринер.
Она была известный вулканолог, и в нашу экспедицию ее привлекла заманчивая мысль - изучить новый вулкан, расположенный совсем не там, где ему надлежало (по мнению геологов) находиться. Ей было лет под пятьдесят. Невысокая, худощавая, восторженная и желчная в одно и то же время - когда рассердится, шипит, как гусыня. Папа говорил, что она бо-ольшой ученый! И человек кристально честный, принципиальный, справедливый, но с невозможным характером. Мне она сначала не понравилась. Может, потому, что, увидев меня в Магадане, она с сомнением покачала головой и пробормотала: "Возись с ним потом! Черт знает что!"
И хотя я сам считал, что незачем меня тащить в Заполярье, но почему-то мне стало обидно. Мы с папой прошли пешком вдоль всей Ветлуги, и ничего он со мной не возился. Правда, Заполярье - не Ветлуга, но как бы туго мне ни пришлось, "возиться" со мной я никому не позволю. Вытерплю все, что выпадет на мою долю. И докажу этой ученой гусыне...
- Что же мы предпримем? - сказала мама задумчиво.- А что, если завтра к Фоменко схожу я?
Отец пожал плечами. Ужасно он был зол и не в духе.
Вот в этот момент и принесли телеграмму. Мама расписалась и, когда почтальон ушел, прочла ее тут же, стоя у двери. Каждый невольно взглянул на маму, но она ничего не видела. Медленно спрятав телеграмму в карман платья, она подошла к окну и стала смотреть на улицу, где, несмотря на поздний час, было светло как днем. В Магадане были тогда белые ночи.
Все молчали, отец был раздосадован, даже я почувствовал какую-то неловкость. По счастью, пришли рабочие экспедиции. Пока их было двое, оба пожилые.
Бехлера Бориса Карловича, нелюдимого, угрюмого, но крепкого еще мужчину, наняли в Магадане, а Фома Сергеевич Селиверстов ехал с отцом из Москвы. Селиверстов пришел к отцу по рекомендации Кучеринер, высказанной по телефону в самой настойчивой и категорической форме. Отец всегда подбирал рабочих в Сибири из местных жителей, но не решился отказать Ангелине Ефимовне.
Селиверстов и Бехлер сообщили, что пришел пароход с последним грузом экспедиции. Мама спохватилась и стала угощать их чаем, но была рассеянна. Скоро все разошлись по своим комнатам, договорившись, что с Фоменко еще попытает счастья мама.
Когда все ушли, папа и мама приказали мне ложиться спать, из чего я заключил, что предстоит интересный разговор, и навострил уши.
Папа, все хмурясь, открыл окно - проветрить. Мама постелила мне постель на диване (в номере было только две кровати), и я, мигом нырнув под одеяло, сразу сделал вид, что сплю.
- Вот, Дмитрий, прочти...- Мама протянула отцу телеграмму.
Она уже переоделась в старый шелковый халатик, который носила еще дома, и теперь задумчиво сидела на своей кровати.
Отец прочитал телеграмму, бросил ее на стол и зашагал по комнате. Потом сел рядом с мамой и обнял ее за плечи.
- Знаешь, Лиля, иногда я кажусь самому себе негодяем! - горячо произнес он.- Если бы не я, ты давно уже была бы заслуженной артисткой...
- Я не честолюбива, дело не в этом...
- Я понимаю. Но у тебя, говорят, большой талант. Давай обсудим, Лиля... Может быть, тебе надо принять это предложение?
- А ты?
- Что я... Я хочу лишь одного: чтоб ты была счастлива.
- Вот именно. А буду ли я тогда счастлива?
Пока папа терпеливо ожидал, а мама думала, я от ужаса закрыл себе ладонью рот, чтобы не ойкнуть: что будет со мной, если она уедет?
Конечно, я был бы рад, вернись мама на сцену... А как бабушка была бы счастлива! Но мое положение, если мне даже предложат вернуться с ней в Москву (в чем я сильно сомневался)?.. Ведь мне самому просто неловко будет... дезертировать. Нет, теперь я обречен пробыть с этой экспедицией целых два года. Без мамы... Я даже вспотел под одеялом. Мне, что называется, небо показалось с овчинку.
- По-моему, ты должна принять это предложение,- упавшим голосом произнес отец.- Разлучаются же другие... Ведь это очень редко, когда в экспедицию отправляются муж и жена...
- Да еще вместе с детищем,- рассмеялась сквозь слезы мама.- Нет, Дмитрий, ничего из этого не получится... Буду умолять Фоменко доставить меня на вертолете. Или сбросить на парашюте.- Она опять рассмеялась.
У нее был удивительный тембр голоса - как бы прохладный и вместе с тем проникновенный. Ни у кого я до сих пор не встречал такого голоса - совсем особенный. Это все говорили.
- У меня, наверное, нет таланта! - сказала вдруг мама неожиданно.
Отец удивился и не поверил:
- Стал бы этот Гамон-Гамана приглашать бездарность. И ты уже выступала с успехом в театре.
Мама погладила его по рукаву.
- Видишь ли, Дмитрий, талант - это не только врожденные способности. Скажем, они у меня имеются. Но талант - это прежде всего страстная любовь к своему делу, к искусству. А у меня никогда не было такой любви к театру. Это у мамы была, хотя она всю жизнь работала только суфлером. Вот бы кому талант! И напрасно ты считаешь себя виноватым, Дмитрий. Ведь еще до встречи с тобой я часто думала о том, сколько заманчивых, неисследованных уголков на нашей голубой планете! Меня всегда тянул к себе горизонт. Успех заглушил этот внутренний голос. Но вскоре я встретила тебя - ученого, исследователя, путешественника. И когда я поняла, что люблю тебя, я подумала: самое большое счастье на земле - это пройти с тобой к истокам рек.
- Ты не раскаялась? - взволнованно спросил отец.
- Нет!
- Но все же ты тосковала по искусству.
- Да, тосковала,- просто согласилась мама.- Ведь человеческой душе требуется неизмеримо больше тех возможностей, что предоставляет ей общество. В искусственно суженном круге находится каждый из нас. Либо ты врач - и лечи всю жизнь своих пациентов, либо бухгалтер, долгие годы гнущий спину над балансами, как мой отец, или учитель, который от постоянного общения с детьми сам как будто впадает в детство. Как эта односторонность угнетает человека! Почему я должна выбирать: или - или, если я хочу и то и другое? Человек будущего, я уверена в этом, будет неограниченно свободен от "обстоятельств" и необычайно многогранен. Какова бы ни была его профессия, как бы ни любил он свою работу, он всегда будет иметь возможность оставить по зову души привычное и вдруг поехать на несколько лет хоть в дебри Африки, коль потянет его пересечь Конго. Не знаю, Дмитрий, может, я и вернусь когда-нибудь в театр, но не раньше, как полностью удовлетворю эту другую потребность своей души - искать неизвестное.
