- Я люблю тебя, Лиля! - сказал отец, и я не узнал его голоса - такая глубокая нежность и восхищение прозвучали в нем.
Я тоже был восхищен и в порыве восторга сел на диване, спустив ноги на пол.
- Ты не спишь? - спросила мама. Она разрумянилась, глаза ее сияли.
- Разве можно спать при огне! Мне нравится, как ты говорила, мама. Я с тобой согласен.
- Он согласен! - воскликнул отец не без досады.- Марш спать! Завтра вместе с матерью пойдешь к Фоменко.
Глава четвертая
НАМ ДАЮТ ВЕРТОЛЕТ И ДРУГА
Утром мы с мамой надели самое лучшее, что захватили с собой, напудрились (это относится к маме) и отправились к Фоменко, сопровождаемые напутствиями ученого состава экспедиции. Ангелина Ефимовна советовала не особенно церемониться с "этими бюрократами" и как следует их "припугнуть". Женя Казаков напоминал, что "Фоменко любит, чтобы покороче". Валя пожелала нам его обворожить, а папа рассердился: "Ну-ну, еще чего! Ты, Лиля, лучше сходи к секретарю горкома... Рассудительная женщина! На меня-то она сердится - я ей сгоряча чего-то там наговорил..."
По описаниям отца, я представлял Фоменко этаким здоровенным, раскормленным бюрократом с бульдожьей челюстью. Оказался он довольно симпатичным человеком - кареглазый, чернобровый, румяный, с густейшей шевелюрой. В романах Купера за такой скальп дали бы три обыкновенных скальпа. Одет он был в форму летчика и встретил нас очень приветливо.
Когда он узнал, кто мы такие, удивлению его не было границ.
- Так профессор взял с собой женку и хлопчика? Сумасшедший человек, простите!
Мама, улыбаясь, объяснила, что на Север попала не в качестве жены Черкасова, а как самостоятельный член экспедиции, геолог. А сына взяли лишь потому, что обещали дать вертолет...
- Вон оно что!..- протянул ошарашенный Фоменко.- А вам известно, что от этого самого плато на тысячу километров не сыщешь ни одного жилья? Пустыня!
Мама опять улыбнулась и подтвердила, что ей это известно.
- Где же вы будете жить с ребенком?
- В палатке.
- Зимой?
- Палатку придется утеплить получше. Мы захватили из Москвы все, что понадобится. Грузы получены. Теперь очередь только за вертолетом Ми-4, который бы доставил восемь человек и тонны три груза.
Фоменко смущенно почесал затылок и уставился на меня:
- Сколько же тебе лет?
- Двенадцать, тринадцатый.
- Черт возьми!.. А как же тебя зовут?
- Николай Черкасов.
- Ох! Не боишься?
- Нет.
Я и не заметил, как соврал. Впрочем, я как будто начинал не так уж бояться. Не боялась же Валя Герасимова, девушка!
- Кем же ты будешь, когда вырастешь?
- Не знаю. Еще будет время выбрать.
- Какой рассудительный хлопчик!
Мама рассказала Фоменко о задачах экспедиции, что это уже вторая экспедиция на плато. Упомянула о гибели ее участников.
- Ведь я слышал об этом! - воскликнул пораженный Фоменко.- Так это ваш муж спасся тогда один?
Мама строго кивнула головой:
- Снаряжения было только на два летних месяца. Пропал один из рабочих, видимо, сошел с ума. На его поиски было затрачено дней десять. Выбились из графика. А тут еще необычайно ранняя и суровая легла зима. Кончились запасы. Рации с собой не было... Лишь один Черкасов добрался до жилых мест. Он был очень болен, почти без сознания и все же донес на плечах главные материалы, собранные экспедицией.
- Да, я слышал об этом,- другим тоном подтвердил Фоменко и, взяв телефонную трубку, попросил к себе какого-то товарища Сафонова.
Так мы впервые познакомились с Ермаком. Он сразу нам понравился. Среднего роста, плотный, загорелый, чуть мешковатый, добродушный и веселый. Раньше он был, наверное, красив, но теперь его портили длинные рябинки на носу и щеках. Я думал, это следы оспы, оказалось, как я потом узнал,результат аварии и ожога.
Фоменко коротко передал ему предыдущий разговор и в заключение сказал:
- Доставишь экспедицию на плато со всем ихним снаряжением. Затем будешь раз в месяц доставлять им почту и свежие продукты. Экспедиция рассчитана на два года. Если с ними что случится, спросим с тебя. Держи с ними радиосвязь. Понятно?
- Понятно, товарищ Фоменко! - широко улыбнулся Ермак. У него были ровные белоснежные зубы и тонкая шея. Я подумал, что он еще совсем молод, младше Жени Казакова. Мама спросила, какое у него имя-отчество. Сафонов смущенно замахал руками:
- Зовите просто - Ермак,- и осведомился, к какому часу готовить вертолет (словно шофер такси).
Договорились на завтра, в восемь часов утра.
Мы вышли на улицу окрыленные. Мама пошла на почту дать телеграмму Гамон-Гамане, а я стрелой помчался в гостиницу и с порога выпалил новость.
Раздалось дружное "ура".
Утром, после сытного завтрака, автобус доставил нас на аэродром. Я первый раз видел вертолет так близко, он мне показался очень большим и пузатым.
Селиверстов и Бехлер уже были на аэродроме и помогли грузчикам тщательно уложить снаряжение экспедиции - какие-то ящики, бочки, тюки. Мы быстро заняли пассажирские места.
Вертолет оказался внутри довольно уютным, с мягкими сиденьями. Ермак весело поздоровался с нами общим поклоном и деловито занял свое место в застекленной кабине,^ откуда было видно вперед, вниз и в обе стороны.
Мама протянула мне аэрон, а отец выхватил у нее таблетку и выбросил. Он посадил меня рядом с собой и, не успели мы подняться, стал занимать разговором. Потихоньку от всех он посоветовал мне не смотреть вниз, в окно, и я вдруг понял, что папе будет неловко перед товарищами, особенно перед профессором Кучеринер, если меня укачает.
С этого момента я решил ни в коем случае не допускать такого сраму держать себя в руках.
Ермак сначала покружил над морем, наверное, чтобы дать всем полюбоваться последний раз панорамой Магадана и бухты Нагаево.
Все восторженно заахали, и я бросил взгляд вскользь - не вниз, а вдаль. На горизонте сверкало в лучах солнца пустынное море стального цвета. В бухте стояло на рейде несколько судов. Пронеслась каменистая гряда с редкими низкорослыми лиственницами; мелькнула трасса, по которой катились игрушечные машины. Магадан превратился в подобие плана, начертанного тушью на кальке, а потом и совсем исчез.
Вертолет шел на довольно большой высоте. Что-то в нем стучало, жужжало, поскрипывало. Вначале все оживленно переговаривались, потом постепенно замолчали: кто читал, кто смотрел в иллюминатор. Я старался не смотреть: плывущее облако вызвало у меня замирание под ложечкой и тошноту.
- Ольское базальтовое плато,- пояснил отец, взглянув на землю.Пятьдесят миллионов лет тому назад здесь были одни вулканические горы. Сокращения земной коры разорвали эти горы. Представь себе страшную трещину, километров на триста протяжением и километров на сто в глубину... Из трещины излились огненно-жидкие базальтовые расплавы, сровнявшие древний гористый рельеф. Представляешь, что здесь творилось?
Так мы летели - то над горными хребтами, то над темно-зеленой тайгой. Мелькали реки, озера, редкие селения.
Я думал, что мы в этот день прибудем на плато, которого я почему-то боялся, но, к моему облегчению, папа сказал, что мы будем ночевать в Нижних Крестах - рыбачьем поселке в устье реки Колымы.
Мы летели несколько часов, и меня все же укачало, но, по счастью, не рвало. Я сделал вид, что задремал. Ничего особенного, Бехлер тоже спал почти всю дорогу.
К вечеру мы приземлились на настоящем аэродроме, хотя вертолет может опуститься где угодно, хоть на крыше.
Я вздохнул с облегчением.
Мы устроились на ночлег в длинной избе, которая называлась "Гостиница", и сразу пошли обедать в столовую. На обед была такая вкусная уха, какой я отродясь не ел: густая, жирная, с большими кусками сочной рыбы. Папа пришел в такой восторг, что польщенная официантка вызвала повара. Улыбающийся повар в белоснежном колпаке и халате сказал, что они сами редко едят такую уху.
- Это уж ваше счастье! Осетровые теперь совсем редко бывают. Случайный улов...
- Цивилизация проникла и за Полярный круг! - язвительно пояснила Ангелина Ефимовна и пришла в дурное настроение. У нее всегда портилось настроение, когда она слышала, что исчезает рыба в морях, реках или что вырубают лес и портят лес, отравляют атмосферу.
После обеда Женя Казаков, Валя, Селиверстов и Бехлер отправились купить рыбы - надо было взять запас с собой, а все остальные пошли просто прогуляться. Ермак сразу исчез куда-то и обедать не ходил.
Магадан мне совсем не понравился - сухой и суровый город, а Нижние Кресты почему-то пришлись по душе.
Возле бревенчатых домов прямо на заборах сушились мокрые сети, в открытых чердаках висела вяленая рыба, песцовые и заячьи шкурки. Окна были заставлены бегонией и геранью, а у некоторых в цветочных горшках цвели помидоры и огурцы. На улицах пахло смолой, свежераспиленным лесом, морем, близость которого уже остро чувствовалась, но больше всего рыбой - свежей, соленой, вяленой.
