Короткий период мирной передышки и ослабления гонений, выпавший на годы походов польского короля Сигизмунда III на восток за шапкой Мономаха, завершился в 1619 г. с утратой иллюзий на воцарение в Кремле. Пресекся и возникший было союз поляков с запорожцами, действовавшими на флангах армии принца Владислава, штурмовавшей осенью 1618 г. Москву. Осознав, что являлся не партнером, а всего лишь попутчиком Сигизмунда, гетман Петр Канашевич, по прозвищу Сагайдачный, зимой 1620 г. отправил послов к русскому царю возобновлять контакты, прерванные службой королевской власти. Москва раскаявшегося простила, опять став надежным тылом для запорожских казаков, мешавших униатскому натиску на Правобережную и Левобережную Украину.
Тем не менее, пока украинцы окончательно не разочаровались в здравомыслии польской шляхты и ее способности к компромиссу, они отчаянно старались отстоять свое право на веру в рамках польской государственности. И в 1620 г. при поддержке России, греческих иерархов и запорожцев вроде бы добились разрешения монарха, правда, «изустного» на возрождение православной, Киевской митрополии с одним архиепископством (Полоцким) и пятью епископствами (Пинским, Володимерским, Луцким, Перемышльским, Холмским). Патриарх Иерусалимский Феофан 9(19) октября возвел Иова Борецкого в митрополиты, затем Мелетия Смотрицкого по просьбе жителей Вильно — в архиепископы. Не прошло и года, как король нарушил августейшее слово. 22 января (1 февраля) 1621-го Сигизмунд, назвав Феофана «каким-то обманщиком, будто бы патриархом иерусалимским», упразднил православный епископат, посуля непокорным участь шпионов и изменников. Ослабленная Белоруссия и Литва пережили очередную волну расправ, а вооруженная Украина королевский универсал проигнорировала, еще раз продемонстрировав, что поляки понимают и уважают единственно силу.
Но со смертью в 1622 г. гетмана Сагайдачного сопротивление католическому нажиму и в Малороссии снизилось, а возросшее давление на православных склонило многих к капитуляции, в том числе и архиепископа Смотрицкого, принявшего летом 1627 г. униатство. Лишь при преемнике Сигизмунда III Владиславе IV, умеренном католике, для православных блеснул второй луч надежды. На сеймах избирательном осени 1632 и коронационном в марте 1633 гг., обсуждавших наболевший вопрос на фоне осады русскими Смоленска, союз короля, прагматиков и «диссидентов» заставил пролатинское большинство пойти на уступки: согласиться на равенство православных с униатами и легализацию Киевской митрополии и трех епархий в дополнение к существовавшей официально Львовской: Луцкой, Перемышльской и Мстиславской. Митрополитом вместо избранного в 1631 г. казаками Исайи Конинского стал готовый к диалогу с католиками архимандрит Киево-Печерского монастыря Петр Могила. Уже после смоленской войны, в январе — марте 1635 г. очередной сейм подтвердил конституционно равенство двух конфессий.
Однако достигнутый мир оказался призрачным. Общественное мнение Польши саботировало закон Владислава IV. В итоге восточные воеводства республики захлестнула стихия религиозной междоусобицы: паписты убивали православных, православные — папистов. Череду казацких восстаний 1635—1638 гг. потопили в крови. Причем казаки, вновь расколотые законом 27 октября (6 ноября) 1625 г. на реестровых (шесть полков по тысяче сабель на жалованье короля) и нереестровых, «выписчиков», подчиняющихся главам воеводств, в зависимости от конъюнктуры с крайним ожестчением сражались то друг с другом, то с поляками. С разгромом мятежной стихии автономию Малороссии и вольность казачества ликвидировали. Фактически в регионе ввели оккупационный режим, стремясь к низведению казаков до положения холопов. Только Запорожская Сечь, отразив атаки карателей, сохранила самостоятельность.
Понятно, что 1638 г. рассеял все мечты о мирном сосуществовании католической Польши и православной Украины под варшавским скипетром. Лишь заинтересованность Владислава IV в альянсе с малороссами удерживала старшину от подготовки всеобщего бунта. Спасти Речь Посполитую от катастрофы теперь мог разве что король, которому в Киеве еще доверяли. А цена единства отныне включала две позиции — политическую автономию Украины и усиление королевской власти посредством передачи полномочий от сейма монарху. План действий Владислава IV выглядел незамысловато: по команде короля старшина поднимает народное восстание, сметающее все на своем пути. В кульминационный момент государь предлагает шляхте из двух зол наименьшее, а именно предотвращение гражданской войны предоставлением казакам ограниченного суверенитета в составе польского королевства. Его гарантом будет лично Владислав IV, для чего сейм наделит монарха всеми необходимыми прерогативами.
Чрезвычайно рискованный проект король не спешил претворять в жизнь, надеясь войну внутреннюю подменить войной внешней, с южным турецким соседом, угодившим в 1645 г. в ловушку затяжных морских баталий с великой Венецией из-за острова Крит. В поисках союзников дож в конце 1644 г. прислал в столицу Польши патриция Джованни Тьеполо, который и соблазнил Владислава IV идеей большой антиосманской коалиции, с участием и России, а главное, пообещал 500 000 талеров на наем армии. Похоже, перспектива создания собственного гвардейского корпуса в обход Сената и сейма в первую очередь убедила короля подписать соответствующее соглашение 3 (13) января 1646 г. Тьеполо тут же вручил аванс — вексель на двадцать тысяч талеров. Еще 250 000 принесла в копилку Его Величества свадьба на принцессе Мантуанской Марии-Луизе де Гонзаг 28 февраля (10 марта) 1646 г. Тем временем за спиной коронных министров завершались консультации с верными монарху реестровыми казаками, возглавляемыми Иваном Барабашем. От них требовалось рейдами на крымскую территорию спровоцировать Турцию на объявление войны Польше. На обороне республики сейм, разумеется, экономить не станет и поневоле обеспечит короля нужной для мобилизации суммой, а друзей короля — казаков — реабилитацией упраздненного в 1638 г. статус-кво.
Монарху не повезло. В разгар вербовки первых четырнадцати тысяч волонтеров на деньги венецианца и жены оппоненты проведали что-то об августейшей тайне и забили тревогу. Взбудораженное общественное мнение главу республики осудило и воспользовалось ординарным сеймом, заседавшим с 15 (25) октября по 27 ноября (7 декабря) 1646 г., чтобы, во-первых, известить турецкого султана о миролюбии польской нации, во-вторых, обязать государя в течение двух месяцев распустить набранных солдат и удовольствоваться королевской гвардией, не превышающей тысячу двести штыков. Через полгода, на экстраординарном сейме, длившемся с 22 апреля (2 мая) по 17 (27) мая 1647 г., депутаты единодушно подтвердили ранее вотированную резолюцию. Владислав IV напрасно надеялся на ее пересмотр. Уехал на родину и Тьеполо, убедившись в фиаско своей миссии.
Впрочем, польская шляхта рано торжествовала. Раз второй вариант государственного переворота не сработал, королю ничего не оставалось, как переключить казаков на реализацию первого. Историки подозревают, что ради закулисной встречи с казацкой старшиной Украину летом 1647 г. посетил коронный канцлер Ежи Оссолинский. Сомневаюсь, ибо подобного рода заданиями не обременяют тех, кто по происхождению должен быть против королевской затеи. Нет, скорее всего, господин министр действительно отлучался из Варшавы по домашним делам, а с Иваном Барабашем, неформальным лидером украинского казачества, беседовала какая-то нейтральная персона.
Кстати, Барабаш от чести зажечь гражданскую войну уклонился. Зато другому хорошему знакомому монарха, сотнику Чигиринского полка Богдану-Зиновию Михайловичу Хмельницкому, судя по «Летописцу в Малой России», куму Барабаша, речи королевского гонца пришлись по сердцу. Он, как и большинство украинцев, поляков люто ненавидел, имея на то как личные, так и общественные основания. Правда, гонец приезжал не к нему, и потому Владислав IV услышал от «черкассов» неутешительный ответ. А совсем выбила из колеи короля смерть семилетнего сына Зигмунда-Казимира 30 июля (9 августа) 1647 г. Сломленный горем и неудачами, монарх затворился от всех в провинциальной литовской глуши, в старом замке Меречь (ныне Меркине). Охотой «лечил» печаль и меланхолию. К зиме немного оправился, съездил в Торунь, а оттуда — в Вильно мирить подканцлера Казимира Сапегу с гетманом Янушом Радзивиллом. Там его и настигла весть, заставившая немедленно возвращаться в Варшаву{26}.
* * *
В летописце семьи Дворецких есть любопытная запись: «Року тясяща шестсот чтиридесят семого… ляхи становиска [и]мiли у Черкасях, в Чигирини. И Хмелницкого хотили взят, же взял того року писмо у короля Владислава быть поляков и з Украини выгнать их. В той осены з серця ляхи Черкаси спалили, же Хмелницкый на Запороже утик. А потом на весени войну зачили». Василий Дворецкий, соратник Хмельницкого, или кто-то из детей киевского полковника написал эти строки в семидесятые годы XVII века. Они перекликаются с версией, изложенной Самойлой Величко, канцеляристом войска Запорожского, в «Летописи событий в Юго-Западной России в XVII веке», изготовленной в 1720 г. методом компиляции двух источников — книги «Самойла Твардовского вершовой «Война Домова», опубликованной в 1681 г., и «диариуша Самойла Зорки, секретара Хмелницкого». Перекликаются, да не очень. В сюжете Величко фигурирует «привилей Королевский… стверждаючий… все козацкие и малоросийские древние права и волности и позволяючии… козакам на Украине своего имети гетмана». У Дворецких речь идет о призыве самого короля к сопротивлению польским магнатам. У Величко — водевиль: положительный герой на праздник святого Николая — 6 декабря 1647 г. — спаивает героя отрицательного и хитростью вызволяет из тайника злодея драгоценную для народа бумагу, после чего бежит к запорожцам. У Дворецких — политический триллер: героя, раздобывшего опасный для властей документ, повсюду ищут, за ним гонятся, но он успевает скрыться в надежном убежище, в том же Запорожье.
