Криксу повезло меньше: он погиб в ожесточенной битве с римлянами, чему мог предшествовать разгром вторым консулом Геллием одного из отрядов восставших, целиком состоявшего из германцев (Plut. Crass. 9). Сообщение Тита Ливия о том, что разбил воинов Крикса и убил его самого претор Квинт Аррий (Liv. Per. 96), один из легатов Геллия, позволяет предположить, что два легиона этой консульской армии передвигались отдельно и решали одновременно две задачи.
Известие о гибели Крикса и потере в общей сложности двух третей его войска стало тяжелым ударом для Спартака, опоздавшего, вероятно, буквально на один день. Тем не менее он вновь проявил себя как блестящий военачальник, и вскоре, после следующей упорной схватки, уже недавним победителям пришлось спасать свои жизни. Римляне отошли с поля боя в полном беспорядке, многие попали в плен. Тремстам из них пришлось на деле познать, какие чувства испытывали люди, выходившие сражаться на арену амфитеатра. В данном случае все они были вынуждены биться между собой как гладиаторы, чтобы стать своеобразной жертвой для Крикса, тело которого доставили в лагерь Спартака [57] . Флор, достаточно злобно относившийся к рабскому предводителю, по этому поводу писал: «Он совершал погребения своих павших вожаков — с почетом, подобающим полководцам, и приказывал пленным сражаться вокруг погребального костра, как будто хотел искупить позор гладиаторской службы, став устроителем игр» (Flor. III. 20. 9). С точки зрения римлян, смертельные поединки на глазах у тысяч беглых рабов были еще большим унижением, чем проигранная битва. Возможно, это было не столько проявлением мести по отношению к ненавистным угнетателям, сколько данью традиционным представлениям соплеменников Крикса о проводах в загробный мир героя, покрывшего себя славой и обеспечившего себе вечную память [58] . Характерный пример связан с Вириатом, предводителем восстания против власти Рима лузитан — группы племен кельтского происхождения, живших на территории современной Португалии. После гибели этого вождя в 139 г. до н. э., воины у огромнейшего погребального костра пели песни, прославляющие его подвиги, а затем, совершив погребение и насыпав могильный холм, устроили рядом гладиаторские бои (Арр. Iber. VI. 72). Как уже подчеркивалось, таким образом, хотя бы отчасти решалась проблема содержания пленных. Каким бы жестоким нам ни казалось это сегодня, в случае предстоящего форсированного марша с ними особенно не церемонились и просто уничтожали.
Преодолевая сотни километров и не отвлекаясь на осаду укрепленных городов, армия Спартака стремительно двинулась к подножию Альп, по пути добывая необходимый провиант и средства. Высокую скорость прохождения войск обеспечивало отличное качество римских мощеных дорог, многие из которых используются и поныне. Сначала его путь лежал по отрезку Салариевой дороги, близ Анконы переходящей в Via Flaminia, потом по Эмилиевой дороге через Аримин и Мутину и, очевидно, далее на Плаценцию. Продвигаясь вперед, он одерживал все новые и новые победы. Очень важной для осуществления его дальнейших планов стала битва при Мутине, сильной крепости на пути к реке Пад (совр. р. По). Там он встретился с десятитысячным войском проконсула Цизальпинской Галлии Гая Кассия Лонгина, отца одного из будущих убийц Юлия Цезаря. Этому военачальнику тоже пришлось познать горечь поражения. По словам Плутарха, он «был разбит наголову, понес огромные потери в людях и сам едва спасся бегством» (Plut. Crass. 9). Не более успешно, видимо, уже в Транспаданской Галлии, пытался остановить Спартака и отряд претора Гнея Манлия [59], который до того был известен только тем, что во времена диктатуры Суллы нажил себе большое состояние за счет конфискации имущества осужденных на казнь. К тому времени восставшие сумели пройти с боями около 1200 км и последовательно разгромить военные силы под командованием трех преторов, двух консулов и одного проконсула. Правда, теперь их численность после потерь в многочисленных кровопролитных сражениях вряд ли превышала 25 000 человек.
Провинция, захваченная Спартаком, была исключительно богатой: она изобиловала стадами овец, хлебом и виноградниками, славилась небывалыми урожаями гречихи и проса. В широко раскинувшихся повсюду дубовых лесах кормилось желудями огромное количество диких и домашних свиней, мясо которых поставлялось не только в окрестные города, но и в сам Рим. Теперь настало время отдохнуть после боев и наметить план дальнейших действий. Покинуть Италию можно было двумя возможными путями. Первый лежал через труднопроходимые альпийские перевалы, где когда-то прошла армия Ганнибала. Второй, несравненно более легкий, был связан с Аврелиевой дорогой от Плаценции на Геную и далее в Нарбонскую Галлию. В последнем случае, с одной стороны, обеспечивалась возможность миновать Альпы, обойдя их с юга по знаменитому «Карнизу» [60] Приморской горной гряды, и намного ускорить движение за пределы Римской республики [61], с другой — этот проход можно было перекрыть даже небольшими силами противника. В итоге, когда, казалось бы, на пути к свободе не осталось никаких препятствий, вождь восстания неожиданно отказался от прежних планов и повернул обратно. Многие исследователи полагали, что рабов могла испугать тяжесть перехода через горы, либо на настроения восставших подействовали их италийские победы и ненависть к Риму. Высказывалось также мнение, что Спартак мог поддерживать контакты с Серторием и двигался на соединение с ним для дальнейших совместных действий в Испании, но с его смертью от руки убийцы в 72 г. до н. э. [62] такая необходимость отпала [63] . Действительно, контакты между всеми антиримскими силами, действовавшими одновременно в различных областях Средиземноморья, включая Митридата VI Евпатора, были вполне возможны [64] , особенно если учесть, что союзниками понтийского царя были киликийские пираты, с которыми приходилось иметь дело и Серторию, и Спартаку. Вряд ли Митридата мог смутить союз с восставшими рабами, ведь уже в период своей первой войны против Рима он дал свободу пятнадцати тысячам рабов и включил их в состав своего войска [65] . Никакого психологического барьера по этому поводу не должно было быть и у Сертория, так как уже со времени консульства Луция Корнелия Цинны в 87 г. до н. э. использование в политических целях больших масс вооруженных рабов стало в Риме довольно обычным явлением. К сожалению, никаких документальных свидетельств, дающих полное представление о дипломатии Сертория, не сохранилось. Помпей, опасаясь каких-либо разоблачений и обострения политической ситуации, сжег, не читая, всю его переписку, где были послания от «некоторых весьма влиятельных римлян, которые желали, возбудив волнения в государстве, изменить тогдашнюю форму правления и приглашали Сертория в Италию» (Plut. Crass. 20).
Судя по последовательности изложения событий у Тита Ливия (Liv. Per. 96), Серторий погиб еще до вступления Спартака в Цизальпинскую Галлию. В любом случае, известие о последовавшем разгроме серторианцев означало, что теперь некому сковывать действовавшую против них закаленную в боях армию Гнея Помпея, и она в скором времени, пройдя через Южную Галлию по Аврелиевой дороге, может появиться на севере Апеннинского полуострова. Стремительное изменение ситуации, видимо, продиктовало существенное изменение планов восставших. Они занялись пополнением своих рядов, вероятно, за счет рабов и перешедших на их сторону галлов [66], всегда склонных к беспорядкам и мятежам. Аппиан считал, что на данном этапе численность восставших выросла до 120 000 человек (Арр. Bell. Civ. I. 117). Конечно, в эти подсчеты могли быть включены некомбатанты, например, женщины и интендантский персонал, но вероятнее всего, что эта цифра является плодом фантазии Аппиана и просто отражает панические настроения римлян в то время. Евтропий дает более реальную картину, говоря о тех, кто их так напугал: «…победив многих полководцев, среди них двух консулов, создали они примерно шестидесятитысячное войско» (Eutr. VI. 7. 1). Как ни относиться к этим сведениям, все-таки можно предположить, что на тот момент участники восстания большей частью связывали свою дальнейшую судьбу именно с Италией и не собирались никуда уходить [67] . Таким образом, несмотря на благоприятное время для движения через Альпы (лето-начало осени), собственная армия отрезала путь домой Спартаку, который, как командующий, чувствовал себя обязанным считаться с мнением воинов. Видимо, именно тогда в его окружении возобладало мнение о необходимости вернуться на юг Италии, чтобы переправиться на Сицилию и превратить этот остров в базу для продолжения борьбы. Разговоры о нанесении внезапного удара по Риму были, скорее всего, просто дезинформацией противника. Правда, прежде чем начать новый поход до наступления осенних дождей и наводнений в долине реки Пад, много времени, вероятно, пришлось потратить на то, чтобы обучить новобранцев сражаться в правильном строю, иначе в полевых сражениях с римской армией они были бы обречены. А таких сражений было не избежать, потому что пришлось, образно выражаясь, возвращаться в пасть льва. Это был момент наивысшего подъема восстания, серьезно ослабившего авторитет римлян на италийской земле.
