Неудивительно, что после такого заявления «възмятеся» весь Новгород. Началась междоусобица. Новгородцы раскололись на два лагеря. «Овии же хотяху за великого князя по старине к Москве, а друзии за короля к Литве». Происходили открытые столкновения с применением силы (к чему, впрочем, новгородцы были издавна привычны). По словам московского летописца, сторонники «литовской» партии «начаша наи-мовати худых мужиков вечников», а наймиты и «ка-менье на тех метаху, которые за великого князя хотят».
Вот где сказалось расслоение новгородского общества. Опустившиеся в самый нижний социальный слой, свободные, но лишенные имущества, обездоленные люди действительно могли стать наймитами и продать свои услуги тому, кто дороже заплатит. Очень нуждались в их услугах Борецкие — много, должно быть, было тех, в кого приходилось метать каменья за их верность Русской земле.
«За короля хотим!», ,«К Москве хотим!» — под этими лозунгами разгоралась борьба на вече, на улицах и площадях Новгорода.
Партия умеренных, поддерживавшая Феофила, оказалась слишком слабой. Ей не удалось укрепить свою власть и, используя благоприятный момент, добиться отъезда Феофила в Москву, официального поставления его, реального соглашения с великим князем. Партия Борецких и их союзников становилась все сильнее. «Словеса избрана» ставят это в прямую связь с широкой организацией подкупов, с «множеством злата», полученного от того же Пимена. Но едва ли нужно преувеличивать роль этого злополучного и зловещего ключника. Борецкие и другие бояре, сторонники Казимира, были сами достаточно богаты, чтобы «наимовать худых мужиков вечников». Да и в самой господе, видимо, позиции их были сильны. И агитацию свою они вели достаточно умело. Фактическая власть в городе все больше переходила в руки «литовской» партии.
«Словеса избрана» подчеркивают лояльность Феофила. Он пытался бороться против агитации «литовской» партии, «повелеваше им, яко да престанут от такового злаго начинания». Но все это было, разумеется, тщетно. Феофил пытался даже сложить с себя сан и удалиться в монастырь. Но это было бы открытым проявлением кризиса, открытым разрывом с великим князем. Сторонники Казимира были к этому еще не вполне готовы.
«Словеса избрана» обливают Марфу Борецкую потоками грязи, не скупясь на эпитеты и сравнения. Удивляться этому не приходится: в средние века (да и не только в средние) борьба с политическими противниками велась не только оружием, но и языком. Едва ли Марфа планировала брак с литовским паном, чтобы вместе с ним «владети от короля всею Новугородцкою землею» (в чем ее обвиняют «Словеса»). Марфа была старухой, имевшей взрослых, уже далеко не юных сыновей. Шансы на замужество были у нее невелики, а политический смысл такой комбинации был весьма сомнителен. Вряд ли этот вариант понравился бы другим новгородским боярам, членам той же «литовской» партии. Но несомненно одно— политическая роль Марфы была действительно большой. Именно она была одним из главных действующих лиц в драматических событиях, развертывавшихся в старом городе.
Другим активным сторонником Казимира «Словеса» изображают Михаила Олельковича. Вполне вероятно, что во время своего пребывания в Новгороде Олелькович поддерживал «литовскую» партию и поддерживался ею. Но пребывание это было недолгим. Уже в марте 1471 года «князь из королевы руки» покинул Новгород и отправился в свой родной Киев.
Летописцы по-разному объясняют это событие. Одни считают, что причиной отъезда Олельковича было известие о смерти его старшего брата. Но Семен Олелькович умер еще осенью, и Михаил давно знал об этом. Более вероятно другое, объяснение: произошел разрыв между Олельковичем и руководством «литовской» партии. Не исключен и третий вариант: ввиду готовящегося разрыва между Новгородом и Москвой князь Михаил не хотел принимать активного участия в войне против великого князя всея Руси.
Как бы то ни было, «князь из королевы руки» сложил свои полномочия. Его пребывание в Новгороде было кратковременным эпизодом, имевшим тем не менее достаточно большое значение и последствия. Для сторонников Казимира приглашение Олельковича было, по-видимому, шагом к более тесным и широким контактам с королем. Олелькович был ширмой, за которой велись переговоры о гораздо более важных вещах.
15 марта князь Михаил выехал из Новгорода. За четыре месяца его пребывания «Новугороду было истомно сильно: корм, и вологою (питьем.— Ю. А.) и великими дарами». Еще бы — Михаил Олелькович прибыл ведь с «людьми многими», которых должны были содержать новгородцы.
Средневековый человек любил пророчества, предсказания, приметы. «Житие» Михаила Клопского, популярнейшего в то время в Новгороде старца Троицкого Клопского монастыря, причисленного к лику святых, передает апокрифический рассказ о беседе Михаила с посадником, посетившим монастырь. «Будет у нас князь велики на лето, да хочет воевать землю. А у нас есть князь Михайло литовский»,— сказал посадник. «И отвеща ему Михайло: То у вас не князь — грязь!» И тут же дал практический совет: «Разошлите послы к. великому князю, добивайте челом». По словам «Жития», Михаил в свое время предупреждал Шемяку: «Княже, досягнеши трехлокотного гроба!» И трижды повторил ему: «Княже, земля вопиет!»
Почитаемые средневековьем провидцы обладали способностью видеть суть вещей сквозь призму повседневности. Их устами говорил и огромный народный опыт, и тончайшая интуиция. Они чувствовали биение живого пульса жизни. Инок Троицкого Клопского монастыря не мог беседовать в 1471 году с посадником Немиром— он умер за много лет до этого. Но память о нем была жива в народном сознании. Пророчество, приписываемое Михаилу Клопскому, — образное выражение народных предчувствий и опасений, носившихся в воздухе.
Как когда-то Шемяка, так и новгородские посадники в роковые зимние месяцы 1471 года шли своим путем. «Литовская» партия решительно брала верх.
Князь Михайло, «приехав в Русу, оброки вся пограбив силою». А дальше, от Русы до рубежа, он ехал как через вражескую землю, «поспу и живот и головы войною великою пограбив», ведя с собою захваченных в плен. Михаил Олелькович по своей психологии оставался удельным князем с узким кругозором повелителя маленького мирка. Псковский летописец увидел в его поведении возмездие новгородцам за то, что они забыли «великих княжей своих государев старины, а помощи своя требуя от литовских князей и от короля».
Март 1471 года —новый рубеж в московско-новгородском конфликте. Великий князь и митрополит снова обратились с посланиями к новгородцам. Возможно, поводом для этого был отъезд Олельковича — в Москве могли возникнуть надежды на благоприятные перемены в новгородской политике. Через своего посла Ивана Федоровича Товаркова-Пушкина, потомка героя Невской битвы и предка великого поэта, Иван Васильевич разъяснял свою политическую платформу, свое понимание «старины». «Отчина есте моя, людие Новогородстин, изначала от дед и прадед... от великого князя Володимера, крестившего Русь, от правнука Рюрикова... от того Рюрика... до великого князя Дмитреа Юрьевича Всеволода Володимерьского... Мы владели вами и жалуем вас и бороним от всем. А и казнити волны же есмь, коли на нас не по старине смотрети начнете. А за королем ни за которым, ни за великим князем Литовским не бывали есте, как и земля ваша стала».
Итак, «старина» в том, что Новгород искони, от времен Рюрика, входит в состав Русской земли, управляемой великими князьями. Великий князь «боронит» Новгородскую землю от всех врагов, но волен и наказать за отступничество от «старины». Идея исконного единства Русской земли и преемственности ее политической традиции, передаваемой от Киева через Владимир в Москву, здесь впервые выражена предельно ясно.
Послание митрополита Филиппа также исходит из этой основной идеи, но обволакивает ее моральными сентенциями и' бесчисленными апелляциями к церковным авторитетам.
И светский глава Русской земли, и церковный ее пастырь обращались к новгородцам с призывом не отступать от «старины» и (как это выразил более красноречивый митрополит) смириться «под крепчюю руку... государя рускых земль, под своего господина под великого князя Ивана Васильевича всея Руси», Речь шла о сохранении единства Новгорода со всей Русской землей. «Старина» переплеталась с новым: впервые в официальном документе великий князь был назван государем всея Руси.
Но все было напрасно. Господа на этот раз твердо решила ориентироваться на Казимира. По-видимому, именно около этого времени с ним было достигнуто принципиальное соглашение.
Перед нами — копия договора с Казимиром, хранящаяся ныне в Публичной библиотеке в Ленинграде. Копия близка по врем.ени к подлиннику. Договор заключался королем с послами «от нареченного на владычество Феофила, и от посадника степенного Василья Максимовича, и от всего Великого Новагорода мужей волных»? Послы «посадник новогородцкии Офонас Ос-тафьевич, посадник Дмитрей Исаковичь, и Иван Куз-мин, сын посадничь, а от житьих Панфилеи Селифон-товичь, Кирило Ивановичь, Яким Яковличь, Яков Зи-новьевичь, Степан Григорьевичь», ответственные Представители Господина Великого Новгорода, заключили .самый страшный договор в истории своего города.
